Новогодний рейс

«Сегодня канун Нового Года. Я знаю, что почти никто не отмечает этот древний праздник, но не мог бы ты составить мне компанию на орбите? Я оплачу твоё путешествие и уже обо всём договорилась.» Эти строчки увидел Гастед на голографическом дисплее своего браслета тридацтого декабря, доедая содержимое синтетической капсулы на ужин. «Рождество? Какая глупость.» - только и подумал он, вспомнив электронный курс истории. А потом ловко кинул пустую капсулу в интерактивную трубу мусоропровода и лёгким прикосновением активировал наушники, выдавшие тут же хаотичную электронную смесь битов и шумов, сопровождавших игровую заставку. Гастед терпеть не мог выходить из дома и уж точно не собирался делать это ради исторической памяти давно ушедшему празднику. Его личность представляла собой настолько типический образ молодёжи Новейшей Эпохи, что по ней, как по лекалу, можно было кроить модели – и они ничем бы не отличились от тысяч таких же юных созданий, выросших на симуляторах реальности в металлических коробках высотных небоскрёбов, среди робототехники, интернет-просторов и вездесущих масс-медиа - циничные, пассивные, надменные, с самого детства взирающие на мир как дряхлые старики, повидавшие столько на своём веку, что уже и не ждут ничего хорошего. Перенасыщенная информацией и яркими голографическими картинками, какой-то внутренней усталостью и безнадёжным фатализмом своего технологичного существования была пропитана жизнь Новой Расы, и глупо было бы полагать, что молодое её поколение будет чувствовать себя иначе. Прошло две тысячи лет с момента первого полёта человека в космос – и десять веков с того дня, как было изобретено лекарство от смерти. Гастед был очередным «выпуском серии», как называли в народе период раз в столетие, когда разрешалось выращивать эмбрионы - ради регуляции рождаемости. Он не боялся ничего - его теломеры, перепрограммированные на точное самовоспроизводство, не укорачивались, кости были укреплены искусственной дозой углерода, а органы - легко заменимы имплантами. Он не покидал стен своей маленькой комнатки-трансформера – для обновления ощущений, поддерживающих в нём слабый, но всё же ещё теплившийся интерес к жизни, у него была высококачественная гарнитура для симуляции, но и к ней, изобилующей яркими зрелищами и суррогатными впечатлениями, он с годами охладевал. Он не ходил ни в школу, ни в колледж - все необходимые знания были прошиты в его мозг встроенным микрочипом. Он понимал об этом мире ровно столько, сколько полагается по нормированному стандарту выдачи информации на электронный носитель, и очень изредка загружал в свою память что-нибудь вне основной программы – как то уроки кулинарии или курсы программирования транспортировочных роботов. Он не отправился бы на орбиту ни ради того, чтобы видеть космос, ни ради того, чтобы встречать Рождество, а только ради Иды, своей сестры-близнеца. Ида была помощником механика на межпланетных рейсах Земля-Марс и Земля-Луна – редким работающим человеком. Марс был колонизирован давно, равно как и проложены на него пути сверхсветовых круизных кораблей, а Луна обустроена курортами, но даже в век совершенной техники человеческому разуму надлежало контролировать роботов, особенно выполняющих такие сложные операции как управление космическим круизным лайнером или рейсом на Марс и Луну. Отряд механиков всегда был обязан быть на борту, а Ида никогда не сидела без дела. Кажется, только сейчас Гастед заметил на голографическом дисплее браслета прикреплённое аудиосообщение – новогоднюю песню. Прослушав первые несколько секунд, он капризно скривил рот и удалил сообщение, чтобы не захламлять память – ни своего технического устройства, ни своего мозга. Ведь всё было сказано и спето, прочтено и выслушано, забыто и брошено в Лету времён, погребено под настом тех эпох, когда певцы и поэты ещё не исчерпали свой дар видеть романтическое и необычное в повседневном и показывать его неискушённому сухой наукой миру. Однако Гастед не хотел, чтобы Ида дулась на него – её увлечения всегда были странные, непонятные ни сверстникам, ни даже ему, несмотря на то, что они родились в одной пробирке. И, наскоро переодевшись и нацепив респираторную маску, он отправился на станцию полётов, готовый петлять на такси по трехъярусным шоссе, подёрнутым едкой дымкой химических газов. На улице встроенную в очки навигацию тут же одолела навязчивая реклама, иконки которой вспыхнули в нижнем углу тошнотворной неоновой россыпью, мешая смотреть по сторонам. Гастед зашипел сквозь зубы что-то ругательное, снял очки и болезненно зажмурился, как заключённый из подземелья, вышедший на солнце, оглядывая улицы центра без виртуальных прикрас. Потоки бешено мельтешащих разноцветных огней автофлайеров носились от земли до неба, огибая колоссы-небоскрёбы, пиками вонзающиеся в мутные грязные облака, нашпигованные фабричными выхлопами и испарениями радиоактивных озёр. Человек – венец природы, он же – её повелитель, и века показали, что эта власть – тиранический тоталитаризм. Когда-то природа дарила человеку нечто большее, чем просто возможность её созерцать, но Гастед не мог этого ни чувствовать, ни знать. Он посещал заповедник только единожды, будучи совсем ещё ребёнком. Он знал только, что если подняться в такси на самый верхний ярус магистрали, то на горизонте будет видна цепь промышленных фабрик – невообразимо огромных зданий, чья рваная и угловатая архитектура похожа на разверстую зубастую пасть фантастического монстра, непрестанно поглощающую тонны сырья, а трубы, напоминающие колонны весом в десятки килотонн, извергают в атмосферу клубы ядовитого дыхания. Мир отравленный, дряхлый, уставший мир наблюдал Гастед всю свою жизнь через стёкла окон-иллюминаторов и собственных интерактивных очков. Атмосфера была ядовита отходами промышленности, общество источало едкий, приторный яд равнодушия, который циркулировал по венам каждого его члена и который в конечном счёте тоже можно было назвать промышленным отходом – ведь когда механизмы готовы заменить человека во всей рабочей деятельности, и когда не нужно бояться ни болезней, ни смерти, побочный продукт был потерей интереса. Надвинув респираторные маски по самые глаза, скрывая взоры за такими же механическими очками, шли толпы по пестрящими кислотными красками тротуарам, смотрели по сторонам, но ничего не видели кроме виртуальных проекций и приторно мерцающей рекламы в углу экрана. По дороге от окраины города до станции полётов, пролегающей по подземному метро, Гастед читал сводку новостей. Пока поезд проматывал километры под выжженным пустырём над его головой, он успел узнать о падении курса йены, аварии на роботофабрике в Нью-Пекине и изобретении нового лекарства от марсианской лихорадки, порождаемой пробужденными в условиях колонизированной планеты бактериями-эндемиками. Рядом с ним на соседнем сидении сидел робот гуманоидной модели, и по своему поведению ничем не отличался от Гастеда – так же механистично листал сводку новостей, машинальными жестами настраивая экран очков, так же бездушно и холодно двигались по бегущим строкам его пустые глаза. Лёгкий скрежет его вращающихся глазниц отвлёк Гастеда и заставил подметить это странное сходство. Неожиданно робот со скрипом повернул шею и в ответ уставился на юношу. - Приношу извинения, сэр. – Безучастно и заученно изрекла машина. - Меня давно не смазывали. - Не в этом дело. – Задумчиво сказал Гастед. – Просто вы так похожи на человека. Он вздрогнул от треска, с которым повернулся в его сторону старый изломанный каркас. - Простите, сэр. – Ответил металлический гуманоид. - Я только что подумал, что вы похожи на робота. Гастед только криво усмехнулся, не найдя другого способа отреагировать, и встал с сидения: по вагону через динамики разнеслось оповещение о прибытии на станцию полётов. Он не видел Иду около полугода – и когда она встретила его на межпланетном лайнере, в чёрной форме сотрудника туркосмофирмы, не сразу её узнал в толпе. Не успев прилететь с прошлого рейса на Марс, она уже отправлялась на другой – на Луну. Каждый раз, отлучаясь на очередной полёт, Ида возвращалась всё взрослее и страннее, и всё больше отличалась от своего брата-близнеца. Гастед не мог уловить, не мог осознать, что каждый раз в ней менялось – и роста они были одинакового, и волосы чернее маслянистого гудрона отливали одним оттенком в электрическом свете коридоров корабля, и светло-серые глаза одинаково искали уединённое местечко, чтобы присесть и поговорить, абстрагировавшись от вездесущего потока пассажиров. Вот только в глазах Иды сверкал какой-то непонятный, чуждый Гастеду огонёк, природы которого он не знал, и оттого слегка настораживался, и оттого Ида была совсем другая, хоть и выращенная из той же пробирки. Ей не сиделось на месте, она всё время куда-то спешила, что-то искала – то информацию о давнем историческом прошлом, то какие-то непонятные трактаты по псевдонаукам вроде философии или психологии, то «саму себя», как она любила говорить. - Ну, что ты там от меня хотела? – угрюмо спросил Гастед, когда девушка, ловко лавируя в потоке заходящих на борт туристов, остановилась возле него и крепко обняла. Никаких «привет». Никаких «я так скучал». Потому что от нефункциональных «приветов» Гастед устал и предпочитал не захламлять речь бесполезными словами. А лгать он не любил ещё больше, и потому не стал разглагольствовать о своей тоске по сестре. Ида всё видела и понимала, и не обижалась. Братец всё равно являлся единственным её кровно близким человеком - своих биологических родителей они не знали. Те предпочли остаться анонимными, и, может быть, уже не существовали вовсе, ведь перед запуском нового поколения многие долгожители добровольно расставались с жизнью. Общественное воспитание было обычным делом. После того, как рейс «Земля-Луна» стартовал с поверхности планеты и пассажирам разрешили вставать с мест, Ида взяла Гастеда за руку и отвела в отсек управления, туда, где, наполняя воздух вибрирующим механическим гулом, работал робот-автопилот, центральный мозг корабля, и где в ряду маленьких кают ютились живые механики, готовые в любой аварийной ситуации подстраховать запрограммированную машину. - Я бы хотела показать тебе… кое-что. – Сказала Ида, когда дверь её каюты захлопнулась за их спинами, активировала свой ручной нанокомпьютер на браслете и зашла в меню «сохранённые файлы». - Что это у тебя? – Гастед склонился над девушкой, глянул на плоскую поверхность мерцающей в воздухе голограммы, отобразившейся от дисплея браслета и испещренной буквами. «Прервал я санок лёгких бег, Любуясь, как ложится снег На тихий лес – и так далёк Владеющий им человек…» - Странная какая статья. – Фыркнул юноша. – Написана в рифму зачем-то, старинными вычурными выражениями - видимо, для привлечения внимания, как в рекламных слоганах. И вообще, должно быть, человек этот очень, очень богат или владеет полномочиями, если он видел лес. И кто такие «санки», чей бег он прервал? Для чего вообще нужен этот текст? Он крайне неинформативен. - Это Роберт Фрост, поэт из древней Британии. – Вымолвила Ида. – Стих - старинная форма искусства. Я скачала его в электронной библиотеке. - Искусства? – Гастед прищурился. Где-то он слышал это устаревшее слово, но не помнил, где. В базе данных его чипа находилась только информация о развлекательной функции этого понятия. - Когда-то очень давно существовало такое явление. Оно не имело практического смысла, но было широко распространено. Говорят, люди занимались им ради удовольствия. Искусство – это то, что позволяло посмотреть на мир настолько субъективно и свободно, насколько ты хочешь. И передать своё видение другим. Гастед закатил глаза. Сестра снова пыталась втянуть его во что-то странное и нелепое. - Удовольствие в строчках о потоке сознания? Какие глупости. Зачем заниматься тем, что не приносит пользы, да ещё далеко от действительности? - Но ведь ты сам от действительности бежишь. Что это у тебя? – Ида указала на сумку, перекинутую через плечо брата. - Симулятор UХ-252. Самая новая модель, поддерживает игры с 5D форматом. Расчехлю её когда совсем станет скучно. - И в чём же польза? – Ида подняла тонкую чёрную бровь. - По крайней мере с помощью неё можно нормально скоротать время и развлечь себя. - Это было нужно людям во все времена. Только раньше, до великого прогресса, они были гораздо изобретательнее. Например, «санки», о которых ты спрашивал, - это древний предмет для развлечения в зимнее время года. На этом приспособлении дети и иногда даже взрослые ездили по снегу и катались по горкам, которые сами мастерили изо льда. - Примитивщина. – Парировал Гастед. – Какими же недалёкими были наши предки, чтобы находить удовольствие в рифмованных строчках и езде по морозу. Он не понимал, зачем Ида всё это ему рассказывает и чего хочет добиться. Того, чтобы он стал таким же чудаковатым, как она, увлекаясь вещами, которые полезными не назовёт ни один современный гражданин? - Ну, таких способов, как сейчас, у них не было. – С какой-то бледной, неестественной улыбкой Ида пожала плечами. – Но всё же мне кажется, что с наступлением Новейшей эры мы потеряли что-то очень важное… - Откуда тебе знать? – скривился Гастед. – Ты же не жила в те времена. - Может быть, и так… - Сестра замолчала на несколько минут, а потом задумчиво присела на край кровати. Где-то под их ногами, заставляя пол каюты подрагивать, жужжала центрифуга аппарата искусственной гравитации. - Расскажи мне про этот свой Новый Год. – Скучая, потребовал Гастед. - Это был большой и светлый семейный праздник, который отмечали по всему миру. Очень много значения в нём придавалось традициям. В каждом доме ставили и украшали ель – деревья тогда были во всеобщей доступности – и водили вокруг неё хороводы, пели и танцевали. А Санта Клаус? Этот дух праздника в виде доброго дедушки, который всем раздаёт подарки, разве не трогательно? Дети и взрослые наряжались в причудливые костюмы, проводили пышное застолье, и все вместе, в кругу родственников, ожидали, когда стрелки часов пробьют двенадцать… И всюду – радость, счастье и тепло домашнего очага. Тогда люди были смертными и жили совсем недолго, поэтому время значило для них куда больше, чем для нас. - Похоже на какое-то дикое языческое действо. – Вставил Гастед. – Неужели люди не осознавали, как нелепо себя ведут? - Корни у праздника во многом и вправду языческие, но разве то была дикость? – Ида снова потянулась к своему браслету-компьютеру и ловкими движениями пальцев выбрала из меню какой-то видеоролик. - Смотри, что я нашла. - «Поздравление от Лизы». – Прочитал Гастед название видео. – Где ты это только откопала? – Он почти ужаснулся. - Ролику две тысячи лет… - Скажем так, у меня есть свои источники. – Ида едва слышно хихикнула. – Владелица электронных архивов при Лондонском Центре Образования – моя давняя знакомая. Ида нажала на «плей» и голограмма зашевелилась. - Ты только посмотри на эту девочку. – Шептала она. - Она так счастлива, она так жизнерадостна, несмотря на то, что не бессмертна и не защищена от ужасных болезней, голода и войн. Она живёт этими мгновениями и ценит каждое из них… А мы… - Что «мы»? – безучастно спросил Гастед. Речи сестры совсем не тронули его. Он не слишком понимал, что такое «радость» и «счастье». Ведь когда в твоей жизни нет горя и печали, то и радоваться, и быть счастливым не из-за чего. Голограмма завершила проигрывание видеоролика и снова застыла, а затем рассеялась в воздухе. - Говорят, что Вселенная жива и разумна. – Выдала вдруг Ида, глядя в тёмный иллюминатор, в котором вырисовывался уже расписной шар покинутой Земли, становящийся всё меньше и меньше. - Что она смотрит на нас, когда мы смотрим на неё. Что с ней можно поговорить и иногда она даже отвечает. И наша планета, как часть Вселенной, - тоже. Ведь мы же живые? - Ну… да. – Выдавил Гастед, слегка раздражённый глупым вопросом и вообще, общей бессмыслицей происходящего. - Так как неживое могло породить жизнь? - Элементарно. Реакции химических элементов дали начало белковым соединениям, это всем известно. – Сказал Гастед и мрачным, острым взглядом вперился в иллюминатор. - Я немного не об этом. – Ида подняла на него такие же серые, как его собственные, глаза. – Знаешь, на борту иногда случаются странные вещи. Вещи, которые не могут быть поняты технически, вещи, о которых среди людей нашей профессии принято молчать, доступные только тем, кого выберут сами высшие силы… Это идёт вразрез со всем, что можно увидеть там, на Земле. На Земле мы ничего не замечаем, мы закрыты в своих бетонных коробках, мы задыхаемся в пыли дорог и респираторных масках, а тем временем Космос живёт и видит всё… понимаешь? - Ну… да. – Нехотя обронил Гастед, уже желая, чтобы от него отделались. Но Ида от его молчания только разошлась в своих эзотерических изысках. И вот уже она едва переводила дыхание, говорила торопливо и взахлёб, будто делилась с ним самым сокровенным, что только могла знать. - Пассажиры глухи к её голосу, они общаются в сетях, смотрят дешёвые передачи и однообразные выпуски новостей, и даже не подозревают, что пространство вокруг обладает своей душой, и воспоминаниями, и… - Ты же сейчас не всерьёз? – вопрос брата оборвал послание Иды, как обрывает неисправный маршрутизатор связь с интернетом. И Ида обескуражено замерла, и вдруг всё поняла о нём и о себе, и бесстрастное лицо Гастеда подало ей одно-единственное сообщение: «нет доступа» - Ладно, извини. - Она беззвучно встала и удалилась из каюты, изящно и легко, в полном контрасте с тем как неуклюже и грубо не вписывается в жизнь своего обычного сверстника. – Отдыхай, мне нужно отойти по делам. Проверю снабжение электричеством в седьмом отсеке. Почувствовав облегчение оттого, что ему больше не придётся поддерживать философско-мистические потуги сестры, Гастед развалился на одной из кроватей. В его чипе хранилась информация о том, что Земля – это огромный шар из различных земных пород с экосистемой на поверхности, обладающий силой притяжения и атмосферной защитой от космического излучения. О том, что у этого шара, как и у пространства вокруг него, есть память и чувства, он не думал – потому что это антинаучный абсурд. Как, впрочем, и пресловутая «душа», о которой было столько речи в глубокой древности. Гастед тяжело вздохнул, скользнул взглядом по иллюминатору и перевернулся на другой бок. Снова его одолевала скука, мучительная скука, фоном сопровождавшая всё его существование. Он уж и не знал, зачем ввязался в весь этот бред. Ради того, чтобы увидеть сестру? Но особых родственных чувств он не пытал. Скорее от того, решил Гастед, отчего происходят самые глупые вещи на свете – от скуки. Просто от скуки. Проклятый бич его поколения. И Ида тоже мается от скуки, как он. Да. Это гнетёт её тонкую натуру, подавляет, вот она и захламляет себе голову непонятно чем… такими же иллюзиями, как и все вокруг, только совершенно иного сорта странности. Симулянтка… Найдя себе доступное объяснение происходящего, Гастед довольно закинул ногу на ногу и принялся расчехлять новенький симулятор. Голова становилась тяжёлой и клонилась на грудь, но сон никак не шёл к нему, да и вовсе и не являлся желанным гостем сегодня. Его слишком раздражали увлечения Иды, чтобы сосредотачиваться на отдыхе. Подражания древним людям и их мышлению, думал Гастед, ни к чему разумному и достойному не приведут. Что с того, что планета совершает очередной оборот вокруг Солнца? Зачем делать из этого дикарские торжества всемирного масштаба? Что с того, что дети древности катались на санках по морозу, а нынешние катаются на американских горках в виртуальной реальности своих наноочков? Что с того, что… Миг – и ослепительная вспышка, как судьбоносное знамение, озарила маленькую каюту, утонувшую вдруг в космической тьме. «Неполадки с освещением. Хороши механики» - мрачно подумал Гастед и тут же усомнился, потому как было в этой вспышке нечто совершенно внеземное. Сноп голубого света, водопадом хлынувший из иллюминатора, был тонок и призрачен, но вместе с тем невероятно ярок, будто бы звезда притаилась прямо за бортом непрошеной гостьей из глухих загадочных недр космоса. Гастед ощутил небывалую свободу. Казалось, сама суть его рвалась прочь, за стены корабля, уверенно рассекавшего вечную звёздную бездну. Сознание, повинуясь неведомому, импульсивному притяжению, вдруг вспорхнуло вверх, взвилось под потолок потесневшей тотчас же каюты, выпущенное из бренного тела, точно дикая птица из опостылевшей клети, и оставило всё, что знало, видело и чувствовало, преодолевая пространство и время. Глубины космоса разверзались перед ним океанической пучиной, - грозди звёзд мерцали бесстрастными далёкими огнями из космического чрева. И корабль, и Земля, колыбель всея людской цивилизации, Земля, с которой он был накрепко повязан узами живой плоти, Земля осталась вдалеке. Крохотной сине-зелёной сферой маячила она в бездонной чёрной пучине, и Гастеда накрыло всепоглощающее смятение от одной лишь попытки представить, сколько всего на самом деле содержала эта сфера, такая крохотная и жалкая издали. И это было ещё не всё, что произошло с ним за считанные минуты. В его разум проникал едва различимый шёпот – бесплотный, вкрадчивый, дивный, он был повсюду, рассеиваясь волнами по полотну Вселенной, и одновременно не звучал нигде – только в голове юноши. Шёпот спрашивал Гастеда о том, что он хотел бы увидеть. Подвешенный в зыбкой невесомости, являющий собой вольный сгусток мыслящей энергии, он был согласен на всё, что бы не предлагал ему таинственный собеседник. Страха не было, как не было и удивления. Гастед только успел обнаружить, как всё на свете сделалось ему чуждо. Как чужды ему были в тот момент все перипетии человеческого мира, который казался ему таким же угасающе-иллюзорным, каким кажется сновидение для только что проснувшегося. Ибо даже самый длинный, яркий и насыщенный сон неумолимо рассеивался, таял и истлевал в пробудившемся сознании. И Гастеду чувствовалось, будто он пробуждался от затяжного, мутного, пресного сна, которым являлась вся его жизнь... Он оглядывался и широко раскидывал руки, ступая по космической пустоте – и его почти не волновало, что его кости должны трещать от температуры за бортом корабля, а лёгкие заходиться в агонии предсмертного удушья. Его мысли постепенно оставляли реалии человеческой жизни. Бездна была вокруг него, под ним, над ним – ни верха, ни низа, только завораживающая липкая чернь вечного холода и рассеянные по ней бесчисленные миры звёзд и планет. - Покажи мне канун Нового Года до того, как люди начали его праздновать. – Едко ответил Гастед, улыбаясь одними уголками губ. Ему хотелось увидеть, что нелепые пещерные традиции древних людей – всего лишь звено эволюции общества, притом не самое ключевое. Спустя мгновение он осознал себя в лесной чаще. Густыми туманами дышали влажные джунгли, нетронутые рукой первопроходца. «Что происходит?» - нервно дёрнулся рассудок Гастеда. – «Где люди?» Окружённый изумрудным каскадом сочной зелени, он осматривался, и увиденное внушало ему непонятный, первобытный трепет. Вокруг взор застилал буйный подлесок, а высоко над головой шелестели могучими кронами древесные папоротники, раскидывали зазубренные листья величавые пальмы, гигантские плауны качали на ветру спороносными рожками. Первобытная девственная тишина царила в лесу, не нарушаемая ни единой птичьей трелью. Гастед никогда не видел леса. Только заповедную рощу, прогулка по которой стоила больше чем месячное питание в ресторане свежей, не прессованной в капсулы и не подвергнутой криодроблению пищей. «Кажется, это карбон.» - Догадался он по информации из своего чипа и побледнел. - «Каменноугольный период… что?» Теперь наконец он вздрогнул, желая очнуться от всей этой невесть откуда взявшейся фантасмагории – но неведомые экзотические джунгли продолжали живым шелестящим пологом нависать над ним. - Кажется, вы не совсем верно меня поняли… - Пробормотал юноша, обращаясь к загадочному обладателю шепчущего голоса теперь уже на «вы». – То, что я вижу, было слишком давно, когда ещё ни один человек не ступал по земле… ведь кругом одна только природа! - Так было всегда, до того, как появились люди и принесли с собой в этот мир свои чувства, ритуалы и обычаи. – Всё тем же шёпотом ответил ему кто-то. – И так будет после того, как последний человек оставит на земле свой след. Гастед хотел сказать что-то ещё, но не нашёл слов, чтобы выразить совершенно новое для него и слишком острое чувство – изумление. Его мысли завязли и потонули в потоке бессознательного восприятия. А из кустов напротив, изгибая влажное чешуйчатое сегментированное тело, показалась гигантская, длиной с дорожный автофлайер, сороконожка. Гастед не испугался невероятной твари. Он видел и сознавал одно - лишь мгновением была вся цивилизация, всё, что создал человек, вся его история, все смыслы и достижения. Всё то, что там, в лабиринтах серых городских трущоб, кажется вечным, непоколебимым, незыблемым – пыль и прах, хрупкий мираж. - Это так… глупо. – Вымолвил он в дебри лесной чащи, и сам не знал, чему адресована эта фраза. - Но позвольте мне увидеть ещё кое-что. Что будет в канун того Нового года, когда следы последнего человека сойдут с лица планеты? Он зажмурился и приготовился к самому невероятному, что только мог постичь. Неведомая сила несла его через миллионы лет по неосязаемой реке времён, будто сквозь бесконечно мельтешащий размытыми кадрами туннель. Его сознание, помутневшее и мучительно суженное, было почти дезориентировано, гнёт неисчислимо сменяющих друг друга эпох многотонным прессом давил на его виски. Гастед испугался, что сойдёт с ума. - Пожалуйста, помедленнее… - Не вытерпев, взмолился он и открыл глаза. То, что он увидел, заставило его замереть в замешательстве. Он наблюдал, будто невидимый зритель, картину той далёкой и древней эпохи, когда люди ещё были беспомощны и беззащитны перед природой, но уже достаточно сведущи в технологиях. Эпохи, когда бесполезные празднества ещё не изжили себя. Маленькая Лиза проснулась рано утром тридцатого декабря, чтобы всё-всё успеть и не пропустить ни единой подробности волшебного дня. Нового года она ждала с придыханием с самого начала каникул, считала дни, бегала с соседскими ребятами по густо заснеженным дворам и обсуждала с ними, кто и какое письмо написал Деду Морозу. А сегодня… Сегодня Лиза попросила у папы домашнюю камеру, чтобы заснять и выложить в сеть своё поздравление всему свету. Она давно готовила эту идею. В её маленьком детском сердце было столько радости, что Лиза не стала ограничиваться друзьями и родственниками, и решила поделиться ею со всеми людьми. Гастед наблюдал это издалека, будто за невидимой перегородкой, но мог чувствовать, сколько эмоций источало это маленькое создание из далёкого прошлого. И эта ни о чём не ведающая, беззаботная девочка с задорными золотистыми кудряшками, которую он впервые увидел на экране компьютера Иды, бегала всюду наперевес с камерой, снимая красивые переливы гирлянд у себя в гостиной, ёлку и запорошенный снегом двор, поздравляя людей со всего света, желая всем счастья, улыбок и новых подарков на Рождество, и смешно надувая румяные от холода щёчки. Венцом же поздравления стали кадры с фейерверком, когда за окном стемнело достаточно, чтобы любоваться красотой праздничных огней. - Ура-а! Ура! – кричала Лиза в звенящий от мороза зимний воздух, что есть сил держала камеру и махала ручкой в пушистой варежке, а перед её взором и перед взором Гастеда, взмывая в звёздное небо стремительными ракетами, разрывались синие, зелёные, красные петарды фейерверков. – С наступающим! С две тысячи шестнадцатым годом! А дома, перед тем как сесть за стол со всей семьёй и в ожидании Деда Мороза положить в свою тарелочку ложку салата и восхитительную жареную куриную ножку, она осуществила свой давний план: разместила это видео на своём аккаунте в Твиттере. Она напечатала простое название для совсем непростого ролика, а затем, помчавшись переодеваться в новогодний костюм пчёлки, совершенно по-детски забыла о нём. И в сетевом пространстве вспыхнули и замаячили новые буквы, сложенные в незамысловатые слова: «Поздравление от Лизы» Не успев осмыслить увиденное, Гастед почувствовал, как незримая тяга снова уносит его по волнам времени с такой скоростью, какой не могли помыслить и современные сверхсветовые космические корабли. Счастливая маленькая Лиза осталась где-то в несуществующем двадцать первом веке. Опять мгновение – и Гастед осознал себя стоящим посреди бескрайней пустыни с ржавым, раскалённым песком. В глаза ударил невыносимый, болезненный свет. На горизонте виднелись голые скалы, нагретые палящим солнцем так, что он мог видеть, как дымящимися клубами испаряется с их поверхности влага. Скалы плавились. А само Солнце… Гастед поднял голову, прикрывая ладонью почти ослепшие от яркого света глаза, и застыл в замешательстве, смешанном с предательским ужасом. Солнечный диск нависал над землёй огромным раскалённым яростным шаром, грозясь упасть и раздавить всё, что есть на ней. Всё, что осталось после того, как в агонии вселенского жара исчезла жизнь и вместе с ней – людская цивилизация. - Это что… конец света? – Гастед нервно хохотнул, прикрывая глаза руками от слепящего бешенства солнечных лучей. - Всему когда-нибудь приходит конец. – Пространно ответил шёпот. - Это значит – «да»?.. Зарево на горизонте вспыхнуло алым пламенем. Стена огня от земли до неба вздымалась вдалеке сумасшедшим всеуничтожающим шквалом адского жара геенны, и в груди Гастеда спёрло дыхание от этого кошмарного зрелища. - Пожалуйста, верните меня обратно в корабль. – Взмолился он, едва сдерживаясь, чтобы не крикнуть в голос. – Пожалуйста… У вас слишком размашистые временные рамки… Но, как назло, космический проводник его больше не слышал. Или же – слышал, но не считал нужным отвечать. Сжимающийся ком застрял в горле Гастеда от того, как он был одинок и беспомощен на обезлюдевшей, измождённой смертельным жаром, мёртвой планете, которую когда-то человечество звало своим домом. Ужасающий грохот и гул едва не разорвал его барабанные перепонки. Он поднял голову и увидел своими почти ослепшими, слезящимися глазами, как несётся из-за горизонта огненный смерч, сметая всё на своём пути и кроша на кусочки дымящиеся хребты скал. Неистовая стихия со скоростью солнечных лучей, растерзавших разреженную атмосферу, неслась прямо на него, грозя не оставить и тлеющего пепла от молодого человека. - Заберите меня отсюда! Заберите! – не выдержав, заголосил Гастед. Раскалённый ветряный вихрь, предвестник огненного Армагеддона, швырнул ему в лицо пригоршню кипучего песка, а затем его взор заволокло поднявшимися в воздух раскалёнными барханами безжизненной пустыни и тысячами всполохов карающего небесного огня. И Гастед закричал. Как никогда в жизни. В отчаянии, в раскаянии, в нечеловеческом ужасе. Закричал – и открыл глаза, слепо, бешено уставившись в потолок каюты, содрогаясь всем телом. Реальность беспощадно обступала его сознание со всех сторон, придавливала к земле, прибивала гвоздями к кровати. Дыхание сбилось так, что Гастед судорожно ловил ртом воздух будто утопающий, а сердцебиение звенело отбойным молотом в его ушах. Понемногу осознание действительности возвращалось, и Гастед понял, что он в каюте не один. Чья-то широкая и сильная ладонь держала его за плечо и требовательно трясла. Не поворачивая головы к мужчине из отряда механиков, Гастед вспомнил странные рассказы Иды про голос Вселенной, и, кажется, даже догадался, откуда странный огонёк в глазах его сестры. «Так вот почему она…» Его разум пронзило разрушительное для здравого рассудка понимание. Эти сказки Иды… Не может быть. Бред. Возмутительная чушь… - Всё в порядке? – осведомился механик. – У тебя случился неврологический припадок. Ты кричал как умалишенный. - Я… в норме... – Заплетающимся языком пролепетал Гастед. Его губы и руки всё ещё мелко дрожали от пережитого шока. Тогда механик произнёс всего пару фраз, но после них мозг Гастеда, кажется, дал сбой и навсегда сделался неисправным. - Будь осторожнее, парень! И больше не спи с включенным симулятором. *** Где-то в две тысячи пятнадцатом году, размахивая палочками бенгальских огоньков, плясала под ёлкой маленькая Лиза, положив камеру на край стола – ведь есть вещи и поважнее лайков на сетевом аккаунте. Друзья из соседних домов, которых она позвала в гости – ведь в этот Новый Год Лиза сама пекла яблочный пирог – уже подарили ей открытки, которые смастерили своими руками. «Это ничего» - думала Лиза. - «Зато я подарю им большущий пирог! И целое видео, которое тоже сделала сама…» Маленькая Лиза не знала ничего о том, что будет после. Она просто была счастлива и кружилась в вихре серпантина из хлопушек и цветных конфетти, чувствуя себя праздничной феей, и это было правильно, и это было хорошо. Вот уже часы начинают бить свою последнюю минуту в уходящем году, и все взрослые собираются вокруг стола с бокалами шампанского. Лиза чувствует, как замирает её сердечко в предвосхищении какого-то грандиозного чуда, которое, незримо и неосязаемо, но обязательно произойдёт с последним ударом часов – ведь даже взрослые, всегда такие серьёзные, сейчас так рады. - С Новым Годом! – раздался из телевизора голос президента, когда стрелки часов торжественно сместились на двенадцать. - С Новым Годом! – хором подхватили все вокруг. - С Новым Годом! - крикнула Лиза вместе со всей семьёй и друзьями, и залпом осушила стаканчик лимонада. * * * - Ох Господи… Гастед! – врываясь в каюту, в сердцах причитала сестра. – Я знала, что эти симуляторы тебя до добра не доведут, особенно модели новейшей мощности! Ты же так умён, как ты мог наплевать на технику безопасности и уснуть в таком виде?! У тебя же приступ эпилепсии случился, ты понимаешь? А могло бы быть и того хуже! – она стояла над кроватью и с силой стискивала его запястья, будто пытаясь вернуть брата к жизни, разбудить от поглотившего его наваждения. - Ида. – Тихо произнёс Гастед, глядя в испуганное лицо сестры серыми туннелями обрамлённых тёмными кругами глаз. - Ну что? – с болью в голосе откликнулась та. – Опять скажешь, что это всё не всерьёз, а мои волнения нелепы и не имеют практической пользы? Доволен? - С Новым Годом. - Ч-что? – сестра покачнулась на месте и удивлённо уставилась на него. - Да, ты всё верно услышала. – Продолжил Гастед, приподнимаясь на кровати. - И дело даже не в том, чтобы возродить традиции. Дело в том, чтобы научиться заново ценить жизнь, обычное человеческое счастье и то, что с нашим миром всё в порядке… пока ещё. Он не знал, догадалась ли о произошедшем с ним сестра, но только слёзы расчертили влажные дорожки по её щекам, и, подавшись вперёд, она крепко обняла его, уткнувшись лицом в его шею. А если не догадается, то он, пожалуй, не расскажет никому и никогда, что случилось с ним на этом рейсе. - В следующий раз, будь добр, поздравь меня без таких «сюрпризов»… - Всхлипнула Ида, повисая на его плече. Гастед осторожно провёл рукой по волосам сестры и заметил, как это ново – чувствовать что-то родное в другом человеке. Пусть и выращенном из той же пробирки. - Ладно. Обещаю.