Пепельная победа

      Она шла. В запёкшуюся на сапогах кровь въедалась пыль, кирасу густо покрыла сажа, а волосы давно поседели от пепла; с каждым вдохом в лёгкие врывался жгучий зной, сдобренный запахом горелого мяса. На шее — она чувствовала — цвёл пышный ожог, буравя болью. Но она шла. Едва замечая выбоины слезящимися глазами, едва обходя их на подкашивающихся ногах. Распоротое бедро отчаянно сопротивлялось движению, но ей уже не было дела до ран: идти — всё, что оставалось.              Звуки смешались в одну оглушающую какофонию, что взрывалась иногда бессмысленными криками, и только ритмичное звяканье полусорванной пряжки почему-то не влилось в неё. Вдруг сквозь хаос и это звяканье прорвался сип. Полный животного страха, безумный сип обречённого существа. Она напрягла остатки сил; пара шагов, и вот, среди обломков, в руинах некогда жилого дома, прямо перед ней дрожит комок.              Рука как-то сама собой схватила мальчишку за волосы и встряхнула: на худом плече бугрился рваный след от когтей, и ткань рубахи едва скрывала бегущие от него багровые прожилки. По телу в голодном безумии ширилась Скверна.              Малец напрасно поднял на неё расширенные глаза — она видела сотни таких и давно придушила назойливое чувство жалости. Слабеющие с каждой минутой пальцы держали рукоять короткого меча по-прежнему непринуждённо и с привычным усилием врезали лезвие в плоть. Он не успел закричать: вопль оборвался, не начавшись, вырываясь из горла комками клёкота и затихая вместе с дрожью погибшего тела...              Она снова шла. Вокруг в пепельно-буром мареве полыхала очередная деревня, сожжённая заживо. Окровавленная и обугленная от пламени войны. У горящей хибары замер парень с раскромсанной в месиво рукой, а его алебарда радостно покачивалась, торча из груди матери, что не смогла вымолить жизнь для распростёртой рядом девчонки. «Какая страшная честь — спасать обреченных», — пронеслись в туманном сознании чьи-то слова.              Звяк, звяк, звяк... Она не знала, сколько ещё отзвенела та пряжка, пока взгляд, наконец, не споткнулся о командира. Он тоже смотрел на неё. Его пожелтевшее лицо казалось каменным, но в глазах теплели гордость и грусть. Такие знакомые, такие родные. И далёкие. Старый воин протянул руку, в его ладонь послушно легла рукоять короткого меча. Они молча смотрели друг другу в глаза. Целую вечность. И он, кивнув напоследок, ушёл, оставив её один на один с победой.              Ведь она победила в войне за жизнь — не свою, чужую. И она дошла. Налитые свинцом ноги подкосились, роняя её на колени, на мягкую простынь из пыли и пепла. Перчатки упали рядом. Ей странно было видеть свои руки в багровых прожилках, змеями выползающих из-под наручей, опутывающих тело и ослабевшую душу.              Ладонь сама нашла кинжал. «Встречай непутёвую дочку, мама», — она взглянула на дымное небо, и на какой-то миг ей почудились лучистые глаза, смотрящие неизменно с любовью и укором. Полоса металла острием легла на шею, а пальцы... пальцы всё так же непринуждённо сжимали рукоятку. Одно движение. Всего одно движение...              Одно движение, и теперь наяву блеснули лучистые, любящие глаза.