like me like you

Донхёк боязливо прячется за мамой, сжимает её руку напряженно и сам даже не улавливает, когда она наклоняется и шепчет успокаивающее солнышко, не волнуйся, но сегодня оно какое-то не успокаивающее вообще. Коленки начинают дрожать, как будто ему пять лет (а на деле уже восемь!), но стоит ему выглянуть из-за матери, он встречается взглядом с таким же не понимающим что происходит мальчиком. И успокаивается, что ли. Его мама осторожно подталкивает, и он, засмотревшись, безвольно выпутывается из юбки матери, запоздало понимая, что на целых два шага ближе к мальчику напротив. И взглянув украдкой, замечает, что на него смотрят так заинтересованно, Донхёк почему-то уверен, что на его комбинезон желтого цвета, и ему вдвойне хочется побыстрее вернуться на свое прежнее место, ибо комбинезон этот противного цвета и детский (для него) слишком. Выбирала мама, из которой, к слову, дизайнер такой себе, и ему даже немножко стыдно становится за чувство стиля собственной матери, но винить ему её не за что. Донхёк не хочет больше поднимать голову никогда, ему неловко под чужим изучающим взглядом, а унимать частое сердцебиение маленького сердечка становится непосильной задачей для такого же маленького Донхёка. Ладно, к такому жизнь его не готовила, но всё всегда бывает впервые, даже если это новизна отдаёт пугающим чувством быстро бьющегося сердца. Маленькому Донхёку почему-то кажется, что с этим чувством ему придется смириться. Добрых минут пять (почему-то Донхёку кажется, что больше) матери никак не вмешиваются в это визуальное знакомство, но ни одной, ни другой не терпится познакомить этих, оказывается, стеснительных ребят. Мама Донхёка вот точно не знала, что её сын вообще умеет быть настолько тихим. — Марк, помнишь, я рассказывала о сыне своей близкой подруги? — мальчик положительно кивает три раза, Донхёк считает и запоминает необычное для корейца имя, мимовольно вспоминая своего друга-иностранца из садика, который смешно разговаривал на корейском. Имя у него было тоже иностранное, но Донхёк вряд ли уже вспомнит. — Мы давно хотели вас познакомить, но как-то руки не доходили, — говорит уже его мама, и две женщины начинают мило улыбаться друг другу, в то время, как Донхёку приходится рассматривать носки своих кроссовок и ждать той самой ненавистной части — личное знакомство с представлением и зрительным контактом, что для Донхёка сейчас, как монстры под кроватью. — Марк, давай, представься, — женщина гладит сына по плечу, и Донхёк как-то насторожено поднимает взгляд. Он не заметил сразу, но у его нового знакомого смешные взъерошенные волосы, и Донхёк вообще-то знает, что у него они такие не просто так. Марк постоянно запускает руку в свои угольно-черные и вымученно теребит их. Видно, не один Донхёк так «рад» новому знакомству. Марк выдерживает паузу, и, наверное, только ему известно, о чем он думает и что собирается сказать, но Донхёку очень быстро надоедает ждать, он непонятно куда спешит, желательно, конечно, домой. И вообще, он обещал погулять с соседским мальчиком, а он уже бессовестно опаздывает, хотя они даже не договаривались на какое время. — Марк Ли, — с достоинством говорит мальчик, так что Донхёк буквально чувствует, как эти слова ещё не раз звучат в собственной голове удаляющимся эхом. Но больше Донхёк акцентирует внимание на чужой фамилии — она такая же, как и у него. И пишется, наверное, так же. Донхёк удивленно смотрит сначала на Марка, а потом поворачивает голову к матери, которая загадочно улыбается, и Донхёк хочет понять почему. Неужели они с ним братья или что-то в этом роде? — Мы что, братья? Мама брюнета умилительно охкает и тут же заливается звонкоголосым смехом, и, к слову, Донхёк почему-то уверен, что смех у её сына такой же. А ещё они очень похожи, он тоже заметил это только сейчас, даже слишком. Глазами особенно — большие и проницательные, наверное, поэтому Донхёк сразу же теряется и весь сбивается в маленький комочек под этим разглядыванием. Это неуютно, но Донхёку даже нравится устремленный только на него взгляд. А он, к слову, пробирающий до косточек, и чувствуется, как ненавязчивые щекотки с еле ощутимыми касаниями пальцев к ребрам. — Нет, малыш, просто у вас одинаковые фамилии. Ты еще не раз встретишь людей с такой же фамилией, как у тебя, — доступно объясняет миссис Ли, и Донхёк угукает, топчась на месте. Теперь ему вдвойне неловко, и казалось бы — он всего лишь ребенок, откуда ему знать, но для своих лет слишком смышленый ребенок, и реагирует на этот мир по-взрослому (пытается), и не глупый вовсе. Просто об этом ему ещё никто не рассказывал, а в энциклопедиях про динозавров ни о чем таком обычно не писалось. — Ли Донхёк, но для тебя Хэчан, — запоздало говорит свое заезженное приветствие Донхёк. Марку отчего-то смешно, он зубоскалится, и Донхёку впервые за свою жизнь хочется кого-то ударить, ну или хотя бы легонько толкнуть, куда дотянется своими маленькими ручками, по другому как-то ещё не получалось. Видно, драка не его стихия. Мать Марка подбивает его закрепить их знакомство пожатием руки, и Донхёк демонстративно морщится, когда ему предлагают ладонь, упирается хмурым взглядом, пока на него смотрят с несерьёзностью и беспечностью. Но стоит Донхёку нехотя пожать чужую руку в ответ — ему вдруг кажется, будто в его мире что-то меняется.

***

Донхёк, осматриваясь по сторонам, перебегает дорогу, но непонятно откуда взявшаяся машина сигналит ему, и он буквально хочет шикнуть на водителя, пока его мама не услышала и не догадалась, что Донхёк в очередной раз сбежал, даже не закинув в себя пару ложек еды. «Такой ребенок», — улыбается женщина, смотря из окна комнаты Донхёка на то, как её сын поспешно извиняется, кланясь, и скрывается за знакомым поворотом. Безоговорочно, она рада, зная, куда постоянно сбегает Донхёк, захватив с собой по возможности рамён и ещё что-нибудь вредное для желудка, и, конечно же, она не злится на то, что у него есть близкая ему душа, связанная дружбой и может ещё чем-то больше. Но об это знает только один человек. И он сейчас, к счастью, невредимый и запыхавшийся от бега, игнорирует препятствие в виде двери и встречается с родным запахом и ставшего таким же родным домом. Миссис Ли, завидев друга своего сына, улыбчиво сообщает Донхёку, что он подоспел к ужину, но парень вежливо отмахивается, пока перешагивает одну ступеньку за другой, в миг оказываясь на втором этаже и комнате Марка, дверь которой постоянно встречает его табличкой с какой-то непонятной ему фразой на английском, но Донхёк вечно игнорирует существование подобной вещи, так же как и банальную вежливость, врываясь без стука, и сразу же падает на огромную кровать придурка Ли Минхёна. Минхён, он же и Марк, неизменно сидит за рабочим столом (и он у него реально рабочий). Сколько он не знает Марка, тот всегда посвящал запредельно много времени учебе, саморазвитию и прочей херне, что порой Донхёк обижался, ревновал, но никогда не отрывал старшего от подобных дел. Донхёк даже не замечал, как быстро летело время в этой комнате, пока Марк там что-то писал, умудряясь параллельно разговаривать с Донхёком и вмещать в свою умную голову много другой новой информации, но так или иначе, старший почти всегда неизменно встречал Донхёка, сидя на вращающемся стуле, а младший так же неизменно нагло оккупировал чужую постель, валяясь там в домашних тапочках, за что его часто ругал Марк. А вообще, Донхёк мог прийти в любое время суток и застать друга дома, потому что с его-то нестабильным здоровьем только на домашнем обучении и сидеть. Это даже как-то грустно, и Донхёк не раз и не два просился у того же Минхёна остаться с ним, пока тот задыхался в очередном удушительном кашле и не мог покинуть постель. Такое случалось не часто, обычно всё было не так серьёзно — у Минхёна просто по жизни температура тела была выше тридцати семи, и он уж точно свыкся с этим, но Донхёку порой было страшно просто от мысли, что старший такой уязвимый и вечно больной. А стоит говорить о том, как Донхёк ненавидит себя, когда подхватывает осеннюю простуду (почему-то болел он только осенью) и даже близко не мог находиться с вышеупомянутым уязвимым на любой вирус человеком. Минхён разворачивается на стуле и с улыбкой смотрит на вошедшего, такого же неизменного, как и его болезнь, такого уже окрепшего не по годам, хоть и не скажешь с первого взгляда, что Марк здесь хён. Да и вообще, возраст такая штука, предугадать которую удастся может случайно, а может и вообще не удастся. Минхён тоже крепкий, но худой, и эта худоба ему вообще ни к чему, но набрать вес от чего-то не получается, хоть и ест все, что мама приготовит и Донхёк принесёт. Ответственностью и своим большим умом всё же можно понять, что старший здесь он, и порой раздражает этим Донхёка, когда начинает умничать заученными формулами и по истине взрослыми рассуждениями о некоторых философских вещах, как жизнь, например. Бесконечная тема для разговора, особенно для таких великих мыслителей, как они. — Ты хоть окно иногда закрывай, простудишься, идиот, — Донхёк спешит к окну, чтобы закрыть его, возможно, не по причине минхёновой очередной простуды; возможно, он просто уже не чувствует привычного отчетливого запаха свежей стирки, будто её прямо здесь стирают, да и вручную к тому же, ведь ладони у Марк пахнут именно так. У Донхёка даже вдохнуть нормально не получается, потому что теперь в воздухе комнаты и близко нет той самой стирки, один лишь нейтральный запах чего-то весеннего щекочет ноздри, но не всё внутри, как это делает с ним запах какой-то там стирки (никогда бы не подумал, что будет зависим от этого). Марк улюлюкает под пыхтение Донхёка, пока тот возится с огромным окном, но, в принципе, ему все равно, с закрытым окном ничего не меняется так же, как и с открытым — у него по прежнему забит нос и чешется где-то в районе гортани. Но стоит Донхёку прикрыть источник единственного свежего воздуха, как Марк снова начинает нормально дышать и различать запахи, уловив какой-то новый, исходящий точно от Донхёка. — Вряд ли я перестану болеть, если начну закрывать окно. — А ты попробуй. — Не буду мешать твои обязанностям, ты и так хорошо с этим справляешься. Донхёк не прячет улыбку, просто потому что уверен, что Минхён не заметит её пока он падает на кровать, разводя руки в стороны. Постель недовольно скрипит, принимает тело гостя и сразу же подстраивается под него, а Донхёк расслабляется, и не ломит уже так сильно. Чудеса. Ему так приятно возвращаться сюда каждый день, наблюдать, вслушиваться и просто ощущать, как в этом месте его сердце не на немного, но всё же — начинает биться быстрее, и это точно не от того, что пару минут назад он бежал слишком быстро и чуть не попал под машину. Здесь он просто расслабляется до состояния желе, которое трясешь, а оно не по своей воле качается туда-сюда. И это даже странно осознавать, вспоминая, каким привлекательным мудаком показался ему Минхён в первую их встречу. В прочем, Донхёк не забывает об этом напоминать самому Минхёну до сих пор, но уже не считает его таковым. У него даже причин основательных на то нет, потому что Марк стремительно становится самым идеальным человеком в этом протухшем мире, и с возрастом Донхёк больше не отрицает это, а только активно поддакивает, но только у себя в голове. Ведь Минхён такой умный, красивый, с большими черными глазами, с идеальным характером и детей даже любит, а Донхёк… Донхёк такой Донхёк, и если кто не знал, влюблен в лучшего друга, доказывая этим свою непредусмотрительность и неосторожность. Младший ведь только по этой причине не просто так симулирует симптомы болезни на протяжении двух недель, бегает к Марку при первой удобной возможности, пока мама не успевает словить его у выхода. А тот, скорее всего, ни о чем таком не подозревает, и если бы узнал — Донхёку бы досталось посильнее, чем от собственной матери. Парень профессионально умалчивает об этом, он вообще много о чем умалчивает, и думает, что это, наверное, к лучшему. Или к худшему. Донхёк уже не знает. Он вообще слишком мало знает об этой жизни, но почему-то кажется, что признаться будет не самым его удачным решением (или всё же нет). А вообще, он даже когда в школу ходит — все равно прогуливает последние уроки, чтобы успеть посидеть и потупить у Минхёна, наизусть зная расписание старшего учебы с преподавателями. Он приносит много вкусной еды, зная, что тому нельзя, но как иначе, если сам Марк просит об этом, а Донхёк не против, если, конечно, не задумываться, как это может навредить старшему. Но сегодня он как-то не позаботился о таких вещах, видно, спешил вторгнуться в личное пространство Минхёна, пока тот (с чувством дежавю у Донхёка) монотонно писал в своей неприлично толстой тетради, а Донхёк по привычке забирался на кровать с ногами, а иногда даже укрывался покрывалом. Просто потому что на нем, как и на самом Минхёне, запах усиленный, но такой малодоступный, потому что Донхёк, наверное, успеет потерять сознание, нежели вдохнуть его полностью и весь сразу, как обычно хочется. Марк снова начинает что-то писать, что-то, что мозгу Донхёка не переварить, иногда запинается и чёркает, вырисовывая неизвестно какую по счету ручку. Донхёк замечает это не сразу, но замечает же, и напрягает слух, вслушиваясь во все звуки в пределах этой комнаты на прямую связанных с Минхёном. Когда Донхёк окончательно превращается в одно больше ухо — больше не слышит тихих постукиваний пальцев, скрипа ручки о бумагу и шелеста самых новых страниц самого нового учебника по самой новой программе, в то время, как в школе Донхёка учатся по самой старой, доисторической, блять. Марк разворачивается лицом к Донхёку, зная, что тот смотрит, и предсказуемо встречается с парой влюбленных глаз, которые вечно смотрят, смотрят и смотрят. Но Минхён не соврет, если скажет, что привык. Ко всему привык, и отвыкнуть, наверное, будет болезненно даже для такого, как Марк, который, к слову, воплощение завидного умиротворения и дотошной собранности (полная противоположность Донхёка). Он молчит. Готовится — сказал бы Донхёк, но пока ещё не известно к чему. Просто он всегда так делает, молчит столько, сколько положено, но в итоге всёгда говорит то, что хочет или то, что нужно сказать. А Донхёк наблюдательный. Въедчиво наблюдательный ко всему, что касается Минхёна. — Я слышал, что ты в школу уже вторую неделю не ходишь. Не знал, что ты заболел. Марк прекрасно знает, что не из-за того, что заболел. Всё-таки весна, до осени ещё один с половиной сезона, а Донхёк обычно не болеет, или старается не болеть (для Марка), в остальные времена года, кроме злосчастной, влажной и сырой осени. Хотя Марк любит осень, и Донхёку ничего не остается как тоже полюбить. Донхёк привычно угукает, когда ему нечего ответить — это Марк знает, как будто сам так делает. Хотя порой, в последствии длительного общения так и происходит — непроизвольно начинаешь перенимать привычки близких тебе людей, и, например, Марк, когда Донхёка нет рядом, фыркает на незакрытое полностью окно, хоть и есть тем, кто его не закрыл. И делает он это не потому что ему как-то не наплевать, а просто потому что Донхёк обычно ругается и чувствует волнение, если в одном помещении может быть Минхён и то самое полузакрытое окно. И это кажется таким правильным, как-то, что у тебя пять пальцев на правой, и пять на левой. Как логическое уравнение, которому Марк что-то не находит решение последние минут пять. — А еще… Донхёк, ты куришь? Марк звучит твердо, но Донхёк почему-то не падает в обморок от паники, не теребит края покрывала или собственной футболки, ну если совсем чуть-чуть — он молчит, застыжено отводит взгляд к полкам с книжками, вспоминая, как он до этого докатился. Он вместо того, чтобы растворяться в любви — заменяет её чем-то другим, не таким приятным, к слову, хотя и подростковая влюбленность не сахар, но на первое время сойдет. Это первое время длится уже год, даже больше, считая то, что знакомы они уже около девяти лет. И непонятно сколько ещё будет. Да и не важно это, его не интересует подобные вещи, просто обидно будет, если в итоге всё сложится против него, и Марк когда-то все же станет чьим-то возлюбленным, мужем и отцом. Донхёку бы и возлюбленного хватило, но- — Твоя мама постоянно говорит о том, что ты пахнешь сигаретами, грубишь ей ни с того ни с сего. У тебя что, гормоны заиграли. Марк не хочет верить догадкам, потому что они не всегда есть правдой, а ему действительно хочется, чтобы догадки — догадками и остались, но чужой запах не оставляет вариантов, и Минхён, как волнующееся мать, затрагивает этот неприятный вопрос. Но, Марк уверен, что важный. — Будешь молчать? — Старший вопросительно смотрит и буквально требует ответа, чтобы развеять зародившиеся смутные подозрения. А что Донхёк? Донхёку сказать насколько ему было плохо и тоскливо тогда, когда он с безысходностью избавлял себя от стресса вот таким вот образом? Но не избавил же, ведь Донхёк не курит и не курил вообще никогда, но разве Минхён поверит, когда все признаки указывают против него. Донхёк пытался курить, но за все свои неудачные попытки, не сделав и затяжки, пропах табачным дымом полностью, просто держа меж пальцев тлеющий фильтр и наблюдая за тем, как осыпается пепел на его обувь. На этом всё. Минхён поверит, — что-то подсказывает Донхёку. Это даже не обсуждается. Минхён всегда верит, всегда. — Я не курю. — Вот честно, Донхёк, я ещё никогда так ничего не чувствовал, как запах сигарет сейчас на тебе. — Я… — Ты в порядке? — вопрос спонтанный, и Марк старается, правда старается, заглянуть в глаза, заметить там какие-то перемены, но у него попросту ничего не получается — Донхёк блокирует Марку взор на своё лицо, и оно, наверное, к лучшему. Почему-то смотреть на прекрасное лицо Минхёна сейчас не хочется вообще. И Донхёк впрочем не успевает среагировать никак и отвечает, не продумав ответ вовсе: — Всё хуево. Минхён в подтверждении некоторых своих догадок кивает и уже на полпути к решению одного из самых непонятных уравнении в его жизни по имени Ли Донхёк. — Я заметил, а чего так? Марку чешется спросить кое-что другое, но он не спешит, как всегда добивается своего осторожно и маленькими шажочками. А Донхёк убеждается в сотый, если не в тысячный, раз, что Минхён такой хён, и ему это подходит — подходит быть рассудительным и понимающим, в отличии от Донхёка, который в любой, попахивающей говном ситуации долго и тягостно для себя же молчит, стрессует без конца, но выглядит, впрочем, как всегда. Настолько как всегда, что даже любимый хён с запозданием отличает широкую улыбку от вымученной, но не менее красивой, или может это Минхён совсем уже свихнулся, днями и ночами думая только о Донхёке и его проблемах. Отнюдь не самых серьёзных, но что-то движет младшего убиваться каждый раз, когда он затрагивает в себе тему невзаимной влюбленности. Хотя откуда ему знать, что невзаимной? — Тебя доёбывают в школе? — матерящийся Марк — это один из самых дрочибельных фетишей в списке Ли Донхёка, но ему сейчас откровенно не до этого (когда-то он запишет это на диктофон). — Или проблемы с учебой, я же подтяну. Донхёку слышится «растяну» и он отрицательно махает головой, невесть почему смущаясь. — Ты случайно не влюбился? Донхёку хочется замотать головой, как до этого, но он просто не видит смысла этого делать, да и зависает он немного, потому что Минхён как всегда близко от решения всего существования Донхёка, и ему бы мозгоправом заделаться, такой талант пропадает. — Ясно, — тянет Марк и незаметно поджимает губы, почему-то этого он и опасался, но не боялся, нет, — Вряд ли я знаю, кто это. Минхён утверждает, потому что никогда не общался со школьным друзьями Донхёка, никогда не ходил в его школу, и вообще раньше его эти вопросы почему-то не волновали — у них было куча других тем для разговоров, а тема школы как-то и не всплывала вовсе, кроме привычных риторических вопросов: «как там в школе?», «чем занимался в школе?» и «брось ты школу, давай со мной на домашнее». С последнего Донхёк как-то всегда расслаблялся, и все заебы по поводу и без проходили мимо него в компании вечно больного, но теплого Марка. — Всё так плохо? — Влюбляться — это тебе не страницы перелистывать, — Донхёк хмурится, потому что вот-вот и тайна всей его жизни рипнется прямо здесь и прямо в присутствии Минхёна. Вот же Донхёк веселиться будет, когда скажет, что любит и убивается по своему лучшему другу не первый год, который парень и который еще не знает, что Донхёк пиздец какой гей (для Марка, разумеется). Умора. Донхёк нервно полуулыбается. — Не думаю, что всё может быть настолько сложно. Попробуй поговорить, уверен, ты даже не пытался, может всё получится, — Минхён нехотя даёт советы, потому что привык, но глубоко внутри едкое чувство ревности смешивается с мысль о том, что кто бы это ни был — он точно не достоин Донхёка, и вообще ручонки свои от моего Донхёка, да-да, вот так вот лучше. — Не думает он, а что если я… Дыхание перехватывает жестко, Донхёк снова летит с обрыва, не додумавшись отступить хотя бы на шаг для собственной же безопасности. Неужели он только что? Он почти сказал это, из его груди безжалостно рвется сердце, и весь он сейчас хочет сорваться к Минхёну. Минхён же с вопросом хмурится, додумывая конец оборванной фразы, но, если честно, без понятия, что вообще там собирался сказать Донхёк. Ничего логически не подходит, и Марк впервые чувствуем такое отчетливое неравнодушие ко всему, что происходит в этом мире, черт возьми. — Ну? — Ты. — Что я? — Ты задаешь слишком вопросов. — А ты заставляешь меня их задавать, идиот. — А ты… Донхёк не знает как бы выкрутиться, но предполагает, что бесконечно попал в это дерьмо ещё тогда, когда их, малявок ещё, пытались свести их мамаши, которые, по секрету, хотели сделать из своих детей, как в кукольном домике с кучей безвольных человечков, мужа и жену. Просто мама Донхёка не думала, что родится мальчик, а у подруги её (когда Донхёка еще на свете не было) уже был Минхён, которому вот-вот должен был исполниться год. Ну не об этом сейчас. — Атымненравишься. Донхёк подрывается микровзрывами всем своим существом, на самом деле так только кажется, Он отчаянно пытается не сделать ничего лишнего (больше ничего лишнего), аккуратно подступаясь к Минхёну — Донхёк лежит на кровати неизменно, но этим признанием он то ли приблизился к своей цели хоть на пару шагов из тысячи, то ли наоборот — отдалился. Минхён чувствует жжение едва-едва, но в молчании, когда его слух или глаза не заняты какой-то напрягающей работой, он начинает чувствовать всё, что не замечает обычно. Чувства — это важно, к ним нужно прислушиваться, их нельзя игнорировать и, уж тем более, бороться с ними, и вот Минхён таким образом оправдывает себя со всеми погрешностями, выдыхая: — А ты мне тоже. «Наверное» добавить будет лишним, но оно и не нужно. Почему он не осознавал этого раньше, хотя как и было упомянуто раньше — не замечает иногда, не прислушивается, но бороться даже не думает, так как-то быстро, в ту же секунду свыкается с мыслью, что ему нравится вредный, но такой заботящийся, спонтанный, но всегда извиняющийся за любую оплошность, податливый, но одарённый природной ядовитостью Ли-от-слова-прекрасный-Донхёк. — Нравишься, говорю, и не смотри на меня так, дебил, ты же этого и добивался. Минхён встает со стула достаточно резко, чтобы у него потемнело в глазах (ебучее состояние здоровья), но справляется с этим так же, как и со всей этой ношей смелого хёна, который, к слову, собирается стереть эту жалкую гримасу с лица Донхёка чем-нибудь, даже если придется прибегнуть к радикальным мерам. К ним он не планировал прибегать, он вообще ничего не планировал, но Донхёк вынуждает, а Минхён перешагивает пару метров между ними достаточно быстро для больного человека, который последние года два, наверное, не вставал с этого стула, если не было особой на то необходимости. Но вот она появилась, и вон какая здоровущая, под метр семьдесят пять, лежит на его кровати и таращится глазищами удивленно. Донхёк — его необходимость. Самая необходимая необходимость. — Подвинься. Марк сам пихает его куда-нибудь, по случайности попадая в живот, валится на появившееся место рядом, а Донхёку хватает лишь маленького касания, чтобы отодвинуться с завидным энтузиазмом к персиковой стене и слиться с ней воедино, как минимум, из-за цвета своей футболки, а ещё натянуть покрывало как можно ближе к лицу. Минхён как всегда на шаг-два впереди или чего ему стоит просто выдрать свое любимое одеяло (главное — не порвать) из цепкой хватки. Он отпихивает его подальше, чтобы Донхёк не использовал его в качестве мягкой стены между ними — она сейчас ни к чему. К чему будет просто взять лицо младшего в руки. Так банально, но чего стоит Донхёку не прикрыть глаза и замурлыкать от самой желанной ласки. И ещё ушками повести, если бы те имелись. Он бы не против всё сразу, но вообще-то он ещё в шоке от Минхёна и от того, насколько всё… просто. — По-моему, ты не в порядке. Я что, тебе настолько нравлюсь? Донхёк старается не подавать виду, какой он сейчас незначительный по сравнению со своей неравнодушной тягой к Марку. И получается, честное слово, отвратительно, потому что ставить себе какие-то рамки, действовать против воли, когда твоё лицо держат, как хрупкое блюдце, боятся случайно выронить из рук и смотрят так по-настоящему влюбленно — невозможно. Всё это слишком. Но Донхёк постарается запомнить этот момент навечно. — Заткнись. И… — Мм? — Целуй меня. — Как скажешь, Донхёк-и. Донхёк умирает, умирает из-за этих малиновых губ, из-за их мягкости. Путается в чужих руках своими, ставя их на угловатые плечи, и стонет, пока есть для этого подходящий момент. Донхёк медленно умирает. И главной причиной навсегда останется Ли Минхён.