Но третьему все известно

Изящное пи закончится ёмким слогом: иди, подставляй любое больное место. А хочешь — молчи и сливайся под тем предлогом, что двое не знают. Но третьему всё известно, и третий непрост. Он — целый, прямой и верный ответ на то, что бессмысленно и убого. Он сам уже создал правду, любовь и бога, пытаясь стать равным себе примерно. Виктория Манасевич

Трудно сказать, когда именно он окончательно смирился с этой мыслью. Это не было "одно прекрасное утро" и даже не трогательный романтичный момент. Нет, осознание приходило медленно, собираясь по фрагментам, маленьким кусочкам действительности, слишком реальной, чтобы оказаться правдой.  Он даже не мог точно вспомнить, когда эта мысль впервые пришла ему в голову, чтобы потом капитально обосноваться там, занять все стратегически выгодные позиции и порой совершенно мешать жить.  Было ли это то раннее утро, когда мягкий свет весеннего солнца, играя бликами на окне и поверхности стеклянного стола, запутался в рыжих волосах, падающих на несколько сонное лицо с красноречивыми кругами у глаз? Наверное, это странное теплое чувство все-таки мимолетно мелькнуло внутри, но было похоже больше на внезапную поэтичность, чем на что-то серьезное. Он не придал этому значения, пожалев лишь, что под рукой нет фотоаппарата.  Удивительно, но он помнил только моменты, только испытанные чувства, но ни дату, ни событие, ни повод, собравший их вместе — нет. Лишь картинки, запахи, обрывки фраз и взглядов. Подобные ситуации случались даже очень давно, это он мог вспомнить. Например, в полумраке кулис, когда одному из них через несколько минут выходить на сцену, а минуты до долгожданного музыкального вступления тянутся, кажется, нескончаемо. Но сам Усачев почти забывал об этом, тщетно пытаясь поймать беспокойный и немного растерянный взгляд, выдававший все волнение. Тогда хотелось приободрить, сказать что-нибудь успокаивающее, но ничего не выходило. Он говорил какие-то глупости, а внутри билось желание чего-то большего. А не приходила ли в голову эта мысль, когда он понимал, что испытывает некую досаду, слыша: "Уезжаю в тур, вернусь не скоро". Приходила, безусловно, и очень удивила его, заставив хорошенько все обдумать. Ведь досаду он испытывал не из-за того, что в этот раз едут без него, нет, это было ясно. Но из-за чего же тогда? В тот раз он так и не додумался до того, что теперь неотступно следовало за ним. Просто не хотел этого делать. Уезжая сам, он иногда ловил себя на нестерпимом, гложущем ощущении, с которым совершенно ничего нельзя было сделать. Находясь за тысячи километров от дома, он тосковал, но это не было похоже на тоску лишь по родному городу. Тоска по человеку, но стоило ли это того? Кто же теперь знает? Время покажет, а пока приходится надеяться на лучшее.  Маленькие осколки воспоминаний, не более. Сейчас кажется, что это было время бесконечно далекое и нереальное. Возможно ли то, что происходит сейчас? — О чем задумался, Усачев? — из-за камеры высунулось ухмыляющееся лицо, и Руслан как будто проснулся, возвращаясь в ту действительность, где подобным сентиментальным размышлениям места нет. Что это на него нашло, в самом деле? — Думаю о том, у кого бы из западных блогеров своровать контент, о чем же еще? — вздохнул он, снимая солнечные очки и насмешливо глядя в объектив. Москва. Солнечный июньский день. Для него закончилась пора приятных, но все же отнимающих силы и время хлопот о весеннем фестивале, но на горизонте новая работа. Поэтому, кстати, они сейчас и в Москве — именно отсюда предстоит двинуться в путь вместе с Мишей. А Поперечный… А Поперечному лишь бы дома не сидеть, вот он и рванул за ними, чтобы якобы проводить. На улице довольно жарко, Даня с Мишей уходили за мороженым, но вернулся лишь Даня, потеряв где-то Кшиштовского и, видимо, с горя решил начать снимать. — Скользкий путь самоиронии? Ну-ну, — хмыкнул Поперечный, выключая камеру. Вскоре она вообще перекочевала в рюкзак: очевидно, настроение было не "блогерское". — Мне показалось, или с нами был кто-то третий? — спросил Руслан, намекая на исчезновение Миши. — Он сейчас вернется. Сказал, что знает, где раздобыть лучшее на свете мороженое, но отправил меня почему-то назад. Не хочет делиться, наверное. — Думаешь, он догадывается? — после некоторого молчания поинтересовался Усачев. Поперечный пожал плечами. — Иногда мне кажется, что он знает даже больше, чем я, — укоризненно заметил он.  — Брось, — Усачев махнул рукой и все же не удержался от косого любопытного взгляда, пытаясь понять: это просто шутка или своеобразное проявление ревности. — А что, если он действительно уже давно в курсе? — Даня улыбнулся. Почему-то эта улыбка навеяла Усачеву мысли о том, что так мог бы улыбаться неумело дымящий сигаретой подросток, который прекрасно знает, что его в любой момент могут увидеть взрослые, — а мы шифруемся по углам. — Даже если у него и подозрений нет, сомневаюсь, что мы его сильно шокируем, — Руслан обернулся, высматривая, не подходит ли сам объект беседы, потому что Поперечный придвинулся совсем уж как-то близко. Или это уже паранойя? — Может, он даже расстроится, — предположил Поперечный, и, уловив, что шутка так и не достигла цели, уточнил, — Окажется ведь, что ты занят. — Все ясно с тобой, — Усачев мигом понял, к чему идет речь, — мы же говорили об этом недавно, нет? Видно было, что на серьезный разговор Даня не был настроен, он лишь шутил, но данная тема настолько напрягала Руслана, что он уже не мог адекватно на нее реагировать. А проблема заключалась в предстоящей разлуке: в планах были съемки "Пора валить". И самое обидное, что они толком даже не виделись за все это время: Поперечный вернулся из тура относительно недавно и был занят возникшими проблемами, а у Усачева все время уходило на подготовку к "Видфесту". И вот, когда, казалось бы, все немного утихло, нужно было снова уезжать, но теперь уже Руслану. И снова надолго. И с другим человеком. Даня никогда не говорил этого вслух, да и вряд ли сам верил в это. Если опустить некоторые подробности, то его можно было считать здравомыслящим человеком, способным не пороть горячку, когда этого делать не следовало. Но что-то порой скользило в его поведение, когда рядом находился кто-то другой. Точнее, потенциальный соперник. На насмешливые вопросы он отвечал лишь, что такова природа и с этим трудно что-то поделать вне зависимости от того, осознаешь ли ты всю абсурдность собственной ревности или нет. К тому же, Руслан и сам не мог похвастаться выдержкой и чистотой помыслов. — Говорили, но я забыл, — не моргнув глазом, солгал Поперечный, — понимаешь ли, слова не подкрепленные... ничем не подкрепленные, мало запоминаются. Хуже того, они почти сразу же вылетают из головы. Голос его становился все тише и постепенно приобретал все более вкрадчивые интонации. Руслан с опаской огляделся кругом, но удивительное дело — поблизости никого не наблюдалось, поэтому взывать к совести Поперечного можно было даже не пытаться. Не очень-то и хотелось, честно говоря. — Ты этого не сделаешь, — предпринял все же попытку Усачев, когда, не видя особого протеста, Даня наклонился совсем близко. Так, что все остальное как-то отошло на задний план, осталось вне их внимания.  — А ты попробуй остановить, — он, казалось, почти касался его носом и, хитро щурясь, неотрывно смотрел ему в глаза. Усачев тоже старался не скашивать глаза вниз, где в невероятной близости находились чужие губы, и тем самым оказался вовлечен в своеобразные гляделки. Неизвестно, как долго тянулся этот момент, Руслан все равно запомнил его как невероятно длительный промежуток времени, за который можно было несколько раз потерять рассудок. Наконец во взгляде Поперечного мелькнула какая-то тревога, словно он вспомнил, что в любую секунду их кто-нибудь может увидеть, и преодолел-таки эти несколько сантиметров. Прекрасно зная, что потом Даня будет утверждать, что это он сдался первым, Руслан жадно притянул его к себе, хотя ближе, казалось бы, уже нельзя. Почему-то именно сейчас он по-настоящему ощутил что-то летнее, знойное. Было что-то в этих сухих, слегка обветренных губах, растрепавшихся рыжих волосах, рассыпанных по щекам веснушках — тоже самое испытываешь, наблюдая за горящим закатом горизонтом, придающий пыльной листве ржавый оттенок, за поднимающейся от теплого ветра пыли. В общем, это идеально вписывалось в серию чисто летних ассоциаций. Усмехнувшись собственным необыкновенно романтичным размышлениям, Усачев прервал поцелуй и в который раз оглянулся.  — Кажется, мы вовремя, — он прищурился, вглядываясь в чью-то фигуру, появившуюся вдалеке — Миша ли? — и сделал вид, что не заметил едва слышимый разочарованный вздох. — Ребят, держите скорее, а то растает, — Миша, пролетев оставшееся расстояние почти бегом, засуетился, раздавая каждому по упаковке мороженого, — я не подумал, что пока я дотащу его по такой жаре, оно может растаять. А вы чего такие запыхавшиеся? — и состроив лицо "а-ля шиппер", карикатурно высоким голосом предположил, — сосались, что ли? — Жарко, — ответил Поперечный, оттянув для правдоподобности ворот футболки, пока Руслан безуспешно пытался не прыснуть со смеху, все внимание сосредоточив на распаковывании мороженого — это оказалось не так уж и трудно, поэтому он еле удержался, чтобы не отобрать мороженное и у Дани. Одновременно неожиданно приятное чувство страха и даже азарта холодом отозвалось где-то в животе. — А, ага, — рассеянно кивнул Кшиштовский, будто уже забыв про свой вопрос, и вдруг остановил взгляд на Руслане, — а с этим что? — А у этого по жизни кукуха повернута, — пихнув его локтем, сказал Поперечный. Руслан не выдержал все-таки и совершенно бессовестно расхохотался, прижимая ладони к лицу. Игнорируя непонимающие взгляды Миши и тычки Дани, Руслан все смеялся и крутил в голове бесконечно счастливую мысль. Ту самую мысль, с которой он давно смирился, но осознал это, кажется, только сейчас.