Правда или вымысел

2007 — Откуда у тебя этот шрам? Камиджо повернул голову к Хизаки, жмурясь в косо падающих лучах весеннего солнца. Слишком хорошо было вот так лежать на теплой земле, глядя на покачивающиеся в вышине ветки деревьев, раскинутые над ними зеленым шатром. — Правду или вымысел, Хи-чан? — ответил Юджи вопросом на вопрос, машинально касаясь пальцами подбородка, слабо потирая его. Хизаки усмехнулся, мотнув головой и легко пожав плечами. Он сидел рядом, согнув ноги и упершись в колени локтями, в какой-то почти детской позе. Очень просто было представить Хизаки школьником, удравшим с уроков, в точно такой же задумчивости сидящим на крыше какого-нибудь невысокого дома. Протянув руку, Камиджо слегка подергал его за длинные светлые волосы, распущенные по спине. — Ладно, расскажу. В конце концов, ничего криминального, — он глубоко вздохнул и улыбнулся, закрыв глаза, удобно закинув руки за голову. — В детстве у меня была собака. Здоровенная лохматая самоедская лайка, чрезмерно любопытная, себе на горе. В доме моих родителей был небольшой сад, мы никогда не держали собаку на цепи, она жила с нами, а в сад ее выпускали погулять. Мы с сестрой обожали возиться с ней. — Как ее звали? — Сестру?.. — Юджи на миг растерялся, потеряв нить повествования и приоткрыв один глаз. Хизаки засмеялся, сев удобнее и сорвав какую-то травинку. — Собаку твою. Ну, и сестру. Ты мне никогда не говорил. Помолчав, Камиджо будто обдумывал что-то, глядя в небо. И по его виду можно было подумать, что он прикидывает — делиться ли с Хизаки столь личной информацией. — Мою сестру зовут Юна, — наконец произнес он. — А собаку звали Момо. Мы научили ее всяким командам, она была смышленая, но только в этом. Во всем остальном — совершенная тупица. И, как я уже говорил, крайне любопытная, а еще добрая. В общем, такие не выживают во враждебном мире. Отец строго-настрого запретил выпускать Момо за ворота без поводка. Как-то мы с Юной поссорились из-за какой-то ерунды, и подрались, и не уследили за Момо. — Ты дрался с сестрой? — Хизаки с трудом сдерживал смех, и, кажется, подвергал сомнению все услышанное. Камиджо повел плечом и фыркнул с таким видом, будто его спросили о чем-то крайне очевидном. — В детстве я все время дрался. И постоянно получал. И ревел, когда получал. Вот и Юна меня тогда поколотила, несмотря на то, что была младше. Пока я ревел, она выскочила одна на улицу — искать Момо, а мне было жутко обидно оставаться в одиночестве, и я пошел за ней. — Дай угадаю. Вы дрались в том числе и из-за собаки? Недовольный проницательностью Хизаки, Камиджо сел, слегка тряхнув головой, будто его извечно пребывавшие в идеальном порядке волосы могли разлохматиться только от того, что он немного полежал на траве. — Собака была общей, но мне нравилось с ней только играть. Юне же перепадало все остальное — ухаживать за ней, следить, чтобы у нее был корм и вода, выгуливать. Я считал, что это правильно, в конце концов, она же всего лишь девчонка, — по его губам скользнула улыбка, и Камиджо с трудом сдержался, чтобы не засмеяться. — Надо сказать, за такое мировоззрение я и получал от своей сестры сполна. — И что же было дальше? Вы нашли Момо? Казалось, давняя история заинтриговала Хизаки куда больше, чем изначальный интерес, откуда у Камиджо едва заметный шрам на подбородке. Но Юджи к этому и стремился, пустившись в воспоминания, и у него были все шансы красочно пересказать Хизаки все события так, чтобы спрашивать ему было больше не о чем. И неожиданно для себя он вдруг поступил совершенно иначе. — Момо окружили бродячие собаки, а эта дурочка лезла к ним, виляя хвостом. Когда они набросились на нее, я схватил палку и кинулся прямо на этих собак, отгоняя их от Момо. Юна и сдвинуться с места не успела. В процессе я споткнулся обо что-то и упал, расквасив челюсть и содрав колени, но Момо была спасена. Хизаки недоверчиво молчал, искоса поглядывая на Камиджо. Похоже, только теперь он понял, что ему бессовестно вешают лапшу на уши. — Откуда там взялись бродячие собаки? Ты ведь вырос не в деревне? Камиджо промолчал, улыбаясь с таким невинным видом, что мгновение спустя Хизаки расхохотался, с досадой слегка стукнув его кулаком по плечу. — Подумать только, ты все наврал! А я купился! — Ну, скажем, не все. У меня действительно была собака по кличке Момо, — Камиджо потер плечо и отсел на всякий случай от Хизаки подальше, странно довольный собой. — Вот только это была такса. Маленькая, рыжая, безмозглая такса. И ни разу в своей жизни она не встревала ни в какие передряги, чтобы пришлось ее спасать. — А почему самоед? — Я всегда хотел большую собаку. Самоеда или чау-чау. Но родители были против и на пятилетие подарили сестре таксу. — А тебе сколько было? — Лет семь. — И Юна действительно тебя поколачивала? — Всякое бывало. Легко поднявшись с травы, отряхнув одежду и придирчиво осмотрев, не осталось ли где травинок, Камиджо протянул Хизаки руку, помогая встать. — Пойдем, нам уже пора. Обеденный перерыв по всем параметрам давно закончился. Хизаки накинул ветровку, с сожалением оглядевшись. — Мне нравится тут. Не хочется уходить. — Завтра можем прийти сюда еще. До студии они шли молча, Камиджо думал о чем-то своем, то и дело рассеяно касаясь подбородка, а Хизаки вдруг понял, что так и не узнал, что случилось на самом деле. И почему Юджи не захотел ему рассказать. 2009 Жасмин прогнул спину в его руках, судорожно стиснул зубы, замирая на секунду, и разом резко обессилел, мелко подрагивая. Его руки мгновенно сделались ватными, ладонь заскользила по простыне, пропав под подушкой, а сам он тяжело улегся на Камиджо сверху, загнанно, тяжело дыша. Юджи каждый раз любовался им, просто балдея от того, как Юичи кончал. Казалось, в этот миг с него слетало все его мерзкое высокомерие и вся его броня, под которой он прятался от мира, от любых человеческих чувств. Потому что ничто человеческое было ему на самом деле не чуждо. Сжав пальцами его взмокшие у корней пряди его волос, Камиджо с силой потянул его на себя, жадно прижимаясь к пересохшим от частого дыхания губам, и урвал свой долгожданный поцелуй. Жасмин давался только после того, как Камиджо выпивал из него все соки, и в эти несколько коротких минут, пока он не пришел в себя, с ним можно было творить что угодно. В теле гудело сладкое напряжение, по бедрам еще пробегали огненные судороги пережитого удовольствия, потягивало томно в самом низу живота. Не отпуская волосы Ю, Камиджо плавно повернулся, укладывая его на спину, и навис сверху, без зазрения совести вглядываясь в красивые правильные черты — такие мягкие, такие любимые. Было совершенно непонятно, почему Жасмин был такой колючкой по жизни, ведь он просто создан был для того, чтобы его любить и холить. Если бы этот человек не обладал таким фантастическим умением саркастично засрать любой чувственно-романтичный порыв, Камиджо сказал бы ему, что он — олицетворение их задумки, всего их мира, в котором царила музыка Хизаки и стихи самого Юджи. Подобно прекрасной розе с чувственным бутоном и такими нежными лепестками, Ю обладал еще и длинными острыми шипами. И появились они явно не просто так — просто ему слишком часто пришлось защищаться. — Надо же. Даже на солнце есть пятна, — вдруг хрипло произнес Жасмин, с трудом сглотнув ком в горле и слабо рассмеявшись. Он смотрел на Камиджо снизу вверх, не пытаясь отбиться или уползти и, казалось, сам очень внимательно его рассматривал. — О чем ты говоришь? — наклонившись к его уху, Юджи с удовольствием куснул его за мочку, довольно сильно потянув, только чтобы Ю взвился и зашипел. Такая его реакция вызывала уже почти что умиление и прилив еще более сильных чувств. Иногда Камиджо задумывался, а любил бы он Юичи с такой неистовой страстью, если бы тот был милым и славным, а не злобной стервой, норовящей в самый благостный момент укусить или ужалить. Усмехнувшись, Жасмин постучал себе двумя пальцами по подбородку, глядя при этом на Юджи. — Кто это тебя приложил? Явно же не Хизаки. След слишком старый. Еще Юичи умел с блеском портить момент. Камиджо отстранился от него, садясь в постели, взбив повыше подушки, и потянулся к сигаретам на туалетном столике. Щелкнув зажигалкой, он глубоко затянулся, чувствуя легкое головокружение, и небрежно перекинул через бедра край покрывала, не желая валяться в чем мать родила под насмешливым взглядом Ю. — Вот скажи, почему у тебя вечно все не по-людски? — тихо, со звенящей злостью в голосе, поинтересовался он, снова прикладывая сигарету к губам. — Почему бы хоть раз не быть сволочью и просто полежать в моих объятиях? Я тебе что, так противен? — Бог ты мой, какая речь. Юджи, милый, тебе бы в актеры идти. Жасмин тоже приподнялся, нахально потягиваясь, потом обернулся и снисходительно потрепал Камиджо по щеке. Юджи не выдержал такой наглости и крепко схватил его за запястье, больно вывернув руку, дернув к себе. Швырнув сигарету, не озаботившись, куда она улетела, он поймал вторую руку резко дернувшегося Юичи и с размаху уложил его на спину, нависая сверху. — Вот поэтому, — слабо улыбаясь, с каким-то странным возбужденным блеском в темных глазах, прошептал Жасмин, не делая ни малейшей попытки вырваться. — Сам знаешь, что ты мне не противен. Совсем даже. Скорее даже чертовски, мать твою, наоборот. Только Ю мог своим дурным характером и идиотскими выходками довести до трясучки, а потом заставить сердце тяжело ухнуть вниз от простого осознания, что никого никогда вот так безумно любить Юджи не сможет. Только его. Крепко поцеловав, нарочно больно куснув за губу, зная, что Ю это только понравится, он отстранился не сразу, сделав это только когда ощутил опасно прижатое колено любовника у себя между ног. — Если не хочешь, чтобы мы тут бесславно погибли с голыми задницами — иди, найди свою сигарету. И потуши, — решительно приказал ему Жасмин, улыбаясь. Укушенная мгновение назад нижняя губа его соблазнительно алела. Камиджо отпустил его и сполз с кровати, без труда найдя сигарету, радуясь, что та хоть и не погасла, но не успела подпалить ковер. Раздавив ее в пепельнице, он снова растянулся на матрасе, утомленно прикрыв глаза. Почувствовав ладонь Ю у себя на щеке, он повиновался, повернувшись к нему лицом, мягко перекатив голову по подушке. — Я почему-то не сомневаюсь, что ты не просто где-то случайно расшибся. Тебя ударили. И сильно. — Ю бормотал еле слышно, пальцами поглаживая его шрам. — Кто? Помолчав пару секунд, Камиджо приоткрыл глаза, слабо улыбнувшись. — Это имеет какое-то значение? — Имеет, — выражение лица Ю вдруг стало упрямым, он гордо сжал губы, как делал всегда, когда отстаивал свое мнение или спорил. — Никто не смеет бить тебя, кроме меня. — Ах вот как, значит? Развеселившись, Камиджо довольно улыбнулся, ложась набок, беря руку Юичи в свою, слегка переплетая их пальцы. — Ну, теперь-то уже ничего не поделаешь, Юи. Придется тебе проглотить тот факт, что кто-то побил меня раньше, чем мы встретились. — И кто это был? Загадочно выждав несколько мгновений, Юджи фыркнул. — Ты знаешь эту историю. Когда-то, когда я был подростком, я поругался с одним парнем в секции тенниса, на пару лет старше меня. Словесной перепалкой дело не завершилось. Я, знаешь ли, не просто так внезапно охладел к ракеткам. — Он засветил тебе ракеткой? — Почти. Рукояткой от нее. Но можешь поверить, ему тоже досталось. — Не сомневаюсь. Уж что-что, а сдачи ты давать умеешь. Камиджо снова закрыл глаза, так и держа руку Ю в своей, чувствуя, что и он по какой-то неведомой причине не спешит отпускать его пальцы. 2012 Почему-то всякие неловкости у них с Кайей случались только когда они вместе, в одной компании, пили. Камиджо часто задавал себе вопрос, почему так происходит, хотел даже выбрать какой-нибудь наиболее подходящий момент и поговорить с Кайей на этот счет, объяснить, что вовсе не хочет портить их общение постелью, и вообще сердечная дружба устраивает его куда больше. Но случай все не представлялся, во время работы это было некстати, а потом снова случались какие-то вечеринки, обязательно обильно сдобренные алкоголем, и тут уже говорить было просто бесполезно. Особенно когда Кайя очаровательно вис у него на шее, а Камиджо не хватало духу сказать даже самому себе, что ему это не нравится. Потому что на самом деле нравилось. — Дарлинг, ты же знаешь, что если бы только ты захотел, я бы был только твоим… — пьяно хихикая, Кайя обнимал его одной рукой, запустив пальцы в волосы, а потом и вовсе уткнулся губами в щеку, что-то еще бормоча. — Знаю, конечно, но ты слишком прекрасен для меня, не так ли? Подобные вечера слишком часто заканчивались вот такими разговорами, и все знали, а особенно Кайя, что они ровным счетом ничего не значат. Но сегодня любимый друг был в изначально лиричном настроении, так как его очередные «серьезные отношения» потерпели крах. Утешался он, по привычке, в объятиях Камиджо. — Мне надо проветриться, — вдруг заявил он, вставая с диванчика, но не выпустил руку Юджи и потянул его за собой. — Пошли, я один не дойду. — Всё ты прекрасно дойдешь, — усмехнулся Камиджо, но послушно поддался и последовал за ним. Здесь было до ужаса шумно и темно, Кайя пару раз споткнулся, успев схватиться за своего спутника, явно демонстрируя, что нисколько не кокетничал, говоря, что набрался до зеленых чертей. По крайней мере, черти точно путали ему ноги. Выбравшись поближе к лестнице, спускавшейся на первый этаж, где грохотал танцпол, Кайя почти припал к приоткрытому окну, жадно вдыхая ночной воздух. — Мерзость просто, как тут накурено. Почему все вечно курят рядом со мной? — пожаловался он, неловко тряхнув головой так, что кудрявая прядь каштановых волос свалилась ему на глаза, а из прически вывалилась заколка, со звоном упав на пол. Камиджо наклонился, поднимая ее, и шагнул к Кайе ближе, аккуратно возвращая заколку на место. Кайя тут же воспользовался моментом, поймал его за руку и заставил себя приобнять, а сам прижался спиной к груди Юджи. — Сегодня такой волшебный вечер, правда? — тихо пробормотал он, посильнее откидывая голову на его плечо. Камиджо вздохнул, по обыкновению усмехаясь про себя. Он уже знал, что будет дальше. Сейчас Кайя начнет собирать всякую чушь, что он никому не нужен, что ему так трудно найти в этом огромном мире единственную родственную душу, что он так жаждет настоящей любви и открыт для нее, но постоянно находит не то. Потом его красиво очерченные мягкие губы втянут Юджи в поцелуй, и несколько минут они будут судорожно заняты друг другом, потому что ни разу еще Камиджо не отказал своему другу, когда тот был в таком вот состоянии. Проще было поддаться, чем объяснять, почему нет. До чего-то большего им обоим, слава богу, пока хватало ума не докатываться. Кайя поцеловал его в скулу, часто дыша — его дыхание было сладким, пьянящим, и в эту минуту Камиджо понял, почему ему так трудно именно в этот миг сказать Кайе «не надо этого делать». — Откуда это у тебя? — вдруг вместо привычных действий прозвучал вопрос. Не выпуская его из объятия, Юджи в первый момент не понял, о чем речь. Он все-таки тоже изрядно выпил сегодня, и был, может, даже пьянее своего милого друга. — Что? — Шрам. Я не замечал раньше, что у тебя есть шрам, — Кайя будто встряхнулся, выпав из модуса жалостливого чувственного соблазнителя, повернулся в руках Камиджо, обняв его одной рукой за шею, а пальцами другой провел по его подбородку. — Надо же, под тональником и не заметно. Так откуда на твоем прекрасном лице вдруг взялась отметина? Рассмеявшись, Камиджо покачал головой, вдруг подавшись ближе и мягко поцеловав Кайю в лоб. Он ненавидел пьяных, особенно пьяных коллег и приятелей, потому что почти все они начинали вести себя развязно и грубо, но Кайя был исключением. Пожалуй, в него такого он мог бы и влюбиться, если бы не знал, что эти мысли перестанут казаться адекватными, едва он протрезвеет. — Бежал как-то между краем сцены и зрителями в первом ряду, запнулся и загремел, приложившись подбородком об пол, — беспечно и кратко поведал Камиджо, зная, что Кайя не отвяжется и будет канючить, упрашивая рассказать. — Ты же знаешь, я всегда был неловким. — Бедный дарлинг… Больно было? — качнувшись ближе, Кайя легко чмокнул его в подбородок, глядя очень сочувственно. — Наверное, это было давно? — Давно. На заре Lareine. Скажем так, это осталось мне на память о тех временах. Он вовремя предугадал следующее движение Кайи и ловко увернулся от его губ, сам легко поцеловав в напудренную щеку и покрепче обняв за талию. — Пошли к остальным. Нас и так застебут, что ушли вдвоем и пропали, — он потянул друга за собой к их столику. — Только ленивый не отпустит пошлых шуточек. — Пусть шутят. Ты, может быть, любовь всей моей жизни!.. — пьяно рассмеявшись, Кайя прижался к нему, позволяя себя вести, хотя сам уже гораздо лучше переставлял ноги. Видимо, свежий воздух у открытого окна пошел ему на пользу. 2017 — Вот черт! Гитара издала жалобный взвизгнувший звук, а Анзи тихо ругнулся, внезапно дернув рукой под насмешливым взглядом Меку. Хотя едва ли можно было сказать с уверенностью, какой взгляд у Меку насмешливый, а какой — совершенно пофигистичный. Но Камиджо за почти пять лет работы с ним уже научился различать такие тонкости. Анзи вышел из бокса записи, аккуратно поставил гитару и зажал порезанный палец бумажной салфеткой. — Позор джунглям, — мрачно заявил он, садясь на стул. — Настолько тупо порезаться о струну надо умудриться. — Никто не застрахован, — философски заметил Камиджо и поставил перед ним портативную аптечку. Завелась она в студии благодаря неустанной заботе Чисэя. Сев рядом с Анзи, Камиджо вдруг заметил, что на его пальцах довольно много белесых уже от времени порезов и царапин, словно тот совершенно не следил за своими руками, и резаться какой-нибудь ерундой было для него в порядке вещей. Подложив какой-то листок, Анзи смочил ватный диск в антисептике и приложил к пострадавшему пальцу. От тихого характерного шипения Юджи поежился, отчего-то живо вспоминая все те случаи, когда приходилось останавливать кровь. С ним это случалось довольно часто в один строго определенный момент жизни. Бездумно поднеся пальцы к лицу, он потеребил подбородок, уже привычно нащупывая старый шрам. По идее, он мог бы давно от него избавиться, дабы избежать то и дело задаваемых дурацких вопросов, но не спешил с этим. Как будто если бы этой отметины не было, Камиджо мог забыть, когда и как ее получил. — Обычно никто его не замечает, поверь мне, — тихо произнес вдруг Анзи. Юджи встрепенулся, только сейчас поняв, что задумался. Анзи тем временем уже ловко заклеил палец пластырем и опять взял в руки гитару. — Мой опыт подсказывает обратное, — поняв, о чем речь, Камиджо быстро опустил руки на колени. — Постоянно найдется кто-нибудь, кто заметит и спросит. — Ну, я не спрашивал. Да и Меку, наверное, тоже. Взглянув через стеклянную дверь на Меку в другом помещении, Камиджо возвел глаза к потолку. — Меку едва ли вообще замечает, как я выгляжу. А ты просто слишком хорошо воспитан, чтобы задавать такие вопросы. Но я могу и сказать, в конце концов, ничего такого… Он неловко замолчал, почему-то поняв в этот момент, как же устал врать. Придумывать истории, или подгонять под уже существующие, пережитые когда-то. Это было несложно, Камиджо действительно был очень неуклюжим и за всю свою долгую карьеру успел набить множество шишек как в переносном, так и в прямом смысле. Апофеозом стало падение со сцены около года назад, но почему-то вышло так, что ни разу, получая какие-то травмы, Юджи сам себе не разбивал ничего до крови. И теперь, глядя на Анзи, с которым был знаком так чертовски давно, но узнавать которого по-настоящему начал, по иронии судьбы, лишь недавно, он чувствовал, что период выдуманных занимательных историй в прошлом. — Ты не обязан мне ничего рассказывать. Это прозвучало довольно странно, при иных обстоятельствах, наверное, было бы даже грубо, но Анзи едва заметно улыбнулся, подняв голову, и стало ясно, что ничего такого он не имел в виду. Он внимательно смотрел на Камиджо, машинально проводя пальцами по струнам, наигрывая что-то, и со стороны могло показаться, что мыслями он сейчас не здесь. Однако при этом Юджи чувствовал, что это не так. — Почему-то мне кажется, что всем, кто спрашивал, правды ты не сказал. Скорее всего не потому, что она тебе неприятна, а потому что это слишком личное. Камиджо не любил излишнюю проницательность друзей и коллег. Когда кто-то говорил о нем правду, попадая в яблочко, он чувствовал себя неуютно, будто его уличили в чем-то плохом. Но разговаривая вот так один на один с Анзи, он испытал смущение в гораздо меньшей степени, чем мог бы, если бы эти слова сказал кто-то другой. — Личное. И, наверное, лучше было бы просто забыть и не относиться серьезно, — слегка кивнув, будто сам себе, Камиджо провел пальцами по волосам, собирая пряди, как делал всегда, когда нужно было успокоиться. Анзи улыбнулся заметнее, вдруг протянув руку и очень легко коснувшись подбородка Юджи, заставляя его поднять голову выше. — Он тебя совершенно не портит. Прикосновение было мимолетным, Камиджо даже не успел ничего почувствовать, кроме того факта, что Анзи как-то сумел сказать самое правильное, что мог. И эмоция, исходящая от него, когда они общались, осталась для Юджи такой же — ровной и очень плотной, будто обволакивающей. Анзи был цельной натурой, но в отличие от Меку, обладал одним ценным качеством — он умел эмоционально откликаться, иной раз даже без слов. Такому человеку Камиджо действительно мог бы рассказать правдивую историю, слишком давнюю, чтобы до сих пор ее помнить, но почему-то так и не забытую. Возможно, время таких разговоров по душам еще не пришло, но Юджи казалось, что в данном случае все зависит совершенно не от него. 1998 Дверь гримерки оглушительно хлопнула — с такой силой, что в ушах еще пару мгновений стоял звон. Камиджо хотел обернуться, но жесткая рука Маю схватила его повыше локтя, толкнув к зеркалу, так что он чуть было не запнулся на высоченных каблуках, но успел вцепиться в гримировочный стол. — Ты когда-нибудь перестанешь шароебиться с кем попало, стоит мне только отвернуться на секунду?! Шлюха белобрысая, как тебя самого от себя не тошнит! Маю очень редко вот так орал. Обычно он даже крушил все вокруг и замахивался исключительно молча, иногда цедил что-то сквозь зубы, и это было даже страшнее, чем его вопли, потому что когда он так кричал — Камиджо сразу же чувствовал запал орать в ответ, а нападение, как известно, лучшая защита. Сейчас защита ему решительно требовалась. Обозленно обернувшись, смахнув со стола какую-то палитру с тенями, он гордо вскинул голову. — Это тебя от себя тошнить должно! Параноик херов, к врачу сходи, пусть он тебе очки пропишет! Раз видишь вечно то, чего нет! Маю выматерился, пнув кофр от своей гитары под ногами. У него так бешено мерцали глаза, что было ясно — сейчас гитарист просто не в себе, и бесполезно убеждать его, что ему опять что-то не то показалось. — Как его зовут? Акио? Аки? Ты, блять, сам поди не знаешь! Зато в штаны ему залезть был горазд! Или ты только сосал у него?! Юджи бросило в жар, он судорожно сглотнул, машинально стараясь понять, выдает что-то в его облике сейчас или нет, чем он занимался полчаса назад. Палевно осматривать, застегнут ли ремень в брюках или пуговицы на рубашке, было бы совсем стремно. И Юджи просто ринулся снова в атаку, чувствуя, как внутри уже тоже закипает злоба. Сколько было таких ситуаций, когда Маю орал как бешеный ни с чего, только потому что Камиджо с кем-то разговорился, или кто-то на него посмотрел. Чаще всего эти припадки ревности Маю были абсолютно не обоснованными, но даже в те моменты, когда Юджи действительно был виноват, как сейчас, он все равно ни за что не признался бы в этом, отрицая все до упора. В глубине души он даже сам себе не мог ответить, что за дурь толкает его на измены, зачем так нужно, чтобы Маю постоянно был «в тонусе» — ревновал, орал, грозился придушить, и неотступно был рядом, все двадцать четыре часа в сутки, не позволяя никому подойти и близко. Но сейчас Камиджо понимал, что дело дрянь. — Маю… — выдохнул он, чувствуя, как дрогнул голос. — Прекрати нести этот бред, почему вообще я должен оправдываться?! Меня сорок минут не было, я же сказал, сначала я звонил, потом остановился поговорить… — Ну да, классно поговорил? Сколько раз успел кончить? — Маю язвительно расхохотался, крепко сжав щетку для волос и швырнув ее в Камиджо так, что тот едва успел увернуться. А вот зеркало, в которое она угодила, пошло трещинами. — Ты совсем псих?! Теперь еще и за раздолбанную гримерку платить?! — выкрикнул Камиджо, старательно отступая от Маю подальше. — За твою раздолбанную задницу тебе скоро все платить будут! Все, на кого ты вешаешься, как шваль какая-то, мне вообще уже стыдно, мать твою, что я играю в одной группе с такой потаскушкой! Резко повернувшись, так, что взметнулись длинные растрепанные волосы, Маю со злости пнул что-то еще, а у Юджи перед глазами медленно возникла красная пелена ярости. Он, конечно, далеко не был святым. Но и такие вопиющие грязные оскорбления в свой адрес тоже не заслужил. — Вот, значит, как? Стыдно тебе?! А самому меня трахать не стыдно?! А жить со мной тебе не стыдно?! Чокнутый занудный ублюдок, тебе просто нравится считать меня шлюхой, ты тащишься, когда есть повод поорать лишний раз! — Зло перекинув волосы на одно плечо, Камиджо решительным шагом направился к Маю, схватив его за плечо и развернув к себе. — Так ты всегда можешь оправдаться сам перед собой, что твой хер упрямо стоит на меня! Выставив меня блядью! Удара с размаху Юджи все-таки не ожидал. Обычно он подсознательно чувствовал, в какой момент Маю может его ударить, а когда нет, но сейчас чутье подвело. Вскрикнув, он успел только вскинуть руки, инстинктивно закрываясь, чувствуя, как наливается болью висок и щека, немея попутно, а Маю было уже не остановить. С перекошенным от злости лицом, он больно схватил Камиджо за длинные еще вьющиеся после концерта пряди волос на затылке, намотав на руку, и двумя сильными рывками подтащил к гримировочному столу, встряхнув несколько раз. — Мне нравится?! Думаешь, мне нравится после концертов смотреть, как ты зажимаешься с кем попало в углу? Или нравится мотаться по всему городу и вытаскивать тебя из постелей каких-то левых мужиков?! Скажешь, не было такого?! — он снова сильно встряхнул Камиджо, вдруг резко приложив его о край стола. — Две недели назад! Так и разбил бы сейчас твое лицо об этот стол, чтобы никто больше на тебя не посмотрел! Он повторил свое движение, и Камиджо ощутил ослепительную вспышку боли от второго удара подбородком об острый край стола. В этот раз он даже не закричал, клацнув зубами, ощутив только как вниз, по шее, льется что-то горячее и липкое. Маю внезапно отпустил его. Юджи уселся на свои ноги прямо на пол, весь крупно дрожа, и не слушающейся рукой прикоснулся к подбородку, с почти детским удивлением увидев всю ладонь в крови. Часто дыша, он поднял взгляд на Маю, внезапно то ли от шока, то ли от чего-то еще вдруг перестав бояться его или того, что он может сделать. Потому что Маю тоже сидел в ступоре, глядя на то, что натворил, и казалось, не мог произнести ни слова. Машинально стянув со стола полотенце, Камиджо прижал его к разбитому подбородку, поняв вдруг, что в ушах какая-то вата. Губы Маю шевелились, он что-то говорил, несмело придвинувшись ближе, но что именно — было не разобрать. Его подрагивающие руки обняли Юджи за плечи, притягивая к себе, длинные тонкие пальцы убирали с лица волосы, слишком осторожно и нежно собирая их назад. И только тут Камиджо услышал его голос. — Почему с тобой постоянно так… Я тебя люблю, придурок ты чертов, ну почему ты так ведешь себя… — захлебнувшись воздухом, Маю вдруг обнял его, очень крепко, что есть сил прижав к себе, так что Камиджо слышал тяжелые быстрые удары его сердца. — Прости меня. Юджи, прости… Положив ладонь на скулу, которая тоже еще ныла после пощечины, Маю заставил его приподнять голову и отнял полотенце, внимательно осматривая и тяжело вздыхая. — Сейчас отвезу тебя в больницу. Может… обойдется без шва, следа не будет… Маю чуть сильнее взял в ладони лицо Камиджо, глядя на него слишком близко, начав осыпать короткими поцелуями лоб, виски, щеки, и неожиданно коснулся разбитого подбородка, смазав кровь, испачкав в ней свои губы. — Хороший мой. Самый красивый… Я не хотел… Никогда не хотел навредить тебе. Ты ведь знаешь? Камиджо ничего не смог ответить ему, только кивнул, закрыв глаза, и прижался лбом к щеке Маю, прекрасно понимая, что получил сегодня по заслугам. За всю ту боль, что причинял зачем-то раз за разом любимому человеку, мотая ему нервы и заставляя так безумно ревновать. В это мгновение он почти хотел, чтобы после сегодняшнего все-таки остался след, и пришлось его скрывать. Чтобы помнить.