Папа

      — Питер.       Меня нет рядом с тобой, ты в комнате совсем один, но ты знаешь, что достаточно тебе назвать моё имя, как я тут же окажусь рядом с тобой.       И вот он я...       Я возникаю, словно из ниоткуда, но твой слух успевает уловить, как тихо хлопнула дверь. Я стою не рядом, чуть подальше, уважаю твоё «личное пространство». Ха! Никогда этого раньше не делал. Для меня нет границ, нет законов, для меня нет понятие «личное», если я захочу, я приду и возьму то, что мне хочется. Но с тобой другое дело, с тобой я ощущаю какую-то границу, разделяющую нас. И теперь я послушно (сам поражаюсь) стою чуть поодаль и жду, когда ты подзовёшь меня ближе.       И ты зовёшь.       — Подойди, — ты откидываешься на спинку кресла, на твоём лице усталость и навсегда застывшая печаль.       Я становлюсь перед тобой у самых твоих ног, прекрасно зная, что ты прикажешь мне делать дальше.       Я редко слушал приказы, порою даже назло не выполнял их, потому что они сковывают меня обязательством, принуждали меня что-то делать, лишали свободы выбора, а свобода — это то, чем я дорожу больше всего на свете. Но теперь у меня есть ты. Ты дороже свободы, и потому я отдал её тебе, позволяя делать со мной всё, что пожелаешь.       — Раздевайся, — командуешь ты и тут же с лёгкой улыбкой добавляешь: — Медленно.       Я тоже невольно улыбаюсь. Ты же знаешь, как я ненавижу делать что-то медленно. Для меня это подобно пытке. Я мог бы мгновенно всё с себя стянуть, и ты бы даже не заметил, как это произошло, но я послушно, медленно сбрасываю свою серебристую куртку, следом за ней летят мои очки. Всё это я снимаю, не отрывая от тебя глаз, но ты не смотришь на меня, твой взгляд следит за моими движениями, но никак не за глазами.       Майку с надписью «Pink Floyd» я снимаю ещё медленнее, чем вызываю улыбку на твоём лице. Тебе нравиться смотреть, как обнажается мой торс, и меня это тоже начинает заводить. Кеды я сбрасывал быстро, они не представляют интереса, а вот чёрные джинсы с боксёрками я стягиваю медленно, игриво веляя бёдрами. Твоя улыбка от этого становится только шире.       И вот я стою перед тобой совершенно голый. Я почему-то не чувствую стеснения. Не потому, что я делал это уже не раз, даже тогда, когда ты впервые позвал меня к себе и вот так же приказал раздеваться, я не удивился, не смутился, для меня это было даже как-то естественно. Ты мой отец, хотя ты не знаешь об этом, и потому я не смущаюсь своей наготы перед тобой. Какая разница увидел ли ты меня голышом тогда, когда я родился, или сейчас? Ведь ты мой отец, я твоя плоть, я люблю тебя, как отца, и я готов сделать всё, чтобы ты был мною доволен. Скажешь раздеться — разденусь, скажешь убить — убью, скажешь умереть самому — и я умру. Но любишь ли ты меня? Ты часто зовёшь меня к себе, многое доверяешь, а я выполняю всё, что ты приказываешь, чем вызываю в твоих глазах одобрение. Может, это тоже своего рода любовь или я просто тешу себя ложными надеждами?       Нет, я не хочу этого знать. Сейчас ты сидишь передо мной, изучая моё тело, словно впервые видишь, ты рядом, ты нуждаешься во мне, ты доверяешь мне, а большего мне и не нужно.       — Отсоси, — командуешь ты.       Почему-то это вызывает у меня улыбку. Ты говоришь так прямо, коротко и ясно, как и я. Мне вдруг стало интересно, кто из нас перенял привычку другого?       Я опускаюсь на колени, пол холодный, но мне всё равно. Я по-прежнему не отрываю глаз от твоего лица, а ты по-прежнему следишь только за тем, как я расстёгиваю ширинку на твоих брюках, как я обнажаю твой возбуждённый орган, как беру его в свою тёплую руку, а потом и ртом, сразу заглатывая наполовину.       Тебе хочется тихо постанывать, но ты сдерживаешь себя. У меня ещё ни разу не получилось заставить тебя издать хоть малейший звук, пока я отсасываю тебе. Я использую язык, водя им по всей длине твоего члена, заглатывают до самого основания, носом утыкаясь в твои жёсткие лобковые волосы, иногда то ускоряюсь, то замедляюсь, «растягивая» удовольствие, порою даже постанываю, чтобы слабая звукавая волна отразилась на твоём органе. Но нет, ты держишься, плотно поджав губы и не издаёшь ни звука.       Ты запускаешь пальцы в мои волосы. Мне нравиться, когда ты так делаешь, это очень приятно, но ты делаешь это не для того, чтобы доставить мне удовольствие, а чтобы только заставить меня двигаться в нужном тебе темпе. Ты вынуждаешь меня насаживаться на твой член быстрее (забавно, ведь это для меня очень медленно), кажется, ты вот-вот кончишь, но неожиданно ты тянешь меня за волосы, отстраняя от себя.       — На стол. Живо, — ты тяжело дышишь, на лбу выступила испарина, ты не любишь так прерываться, но сегодня почему-то решил изменить свои обычаи.       Я невольно усмехнулся и тут же оказался возле стола, покорно ложась на него грудью, надеясь, что ты не успел заметить эту усмешку. Ты встаёшь с кресла, что происходит для меня ужасно медленно. Я чувствую нетерпение, ведь сам уже успел возбудить, даже растянул себя, чтобы ты тут же вошёл в меня. Это так странно, возможно, даже мерзко, хотеть член, из которого сам же и вышел, но не для меня. Наверно, это потому, что мы никогда и не были нормальной семьёй, даже просто семьёй, ведь я тебе так и не сказал, что я твой сын. Хотел, но не сказал. Наверно, я просто упустил этот шанс, когда мог сказать тебе эти слова: «Я твой сын». Упустил... А теперь, я просто не хочу разрушать то, что между нами. Пускай это не любовь, пускай этот просто так, но я не хочу видеть ужас на твоём лице, когда ты поймёшь, что делал всё это со своим сыном.       Твоя всегда холодная рука мягко ложится на моё бедро, раздвигая ягодицы. Ты устало усмехаешься, тебе не терпится войти в меня.       — Уже растянул? — спрашиваешь ты.       — Да, — киваю я. — Я же быстрый.       Снова усмешка.       — Тогда нам незачем медлить.       И ты входишь в меня резко, немного грубо и на всю длину. Но для меня это всё медленно. Я чувствуя, как твой член проходит внутрь меня, растягивая каждый сантиметр кишечника, как ты начинаешь двигаться внутри, как твои руки сжимают мои бёдра — всё это мучительно медленно, и я наслаждаюсь этим, открыто постанывая, словно хочу показать тебе, что не стесняюсь, как ты, скрывать свои чувства и выражать эмоции.       Ты быстро кончаешь и, тяжело дыша, достаёшь свой член, оставляя во мне своё семя. Это было быстро даже для меня, потому что я ещё не достиг пика наслаждения, но теперь меня ничто не сдерживает, я быстро, как только я умею, дрочу себе, запрокинув голову и прикрыв глаза от удовольствия, и тоже кончаю.       Ты усмехаешься, когда не успеваешь заметить, как я всё это проделал.       — Мог бы и меня попросить, — в твоём голосе я слышу нотку обиды.       — Нет, спасибо, — отвечаю я, хотя в моей голове уже пронеслись картинки с возможными вариантами исполнения твоего предложения. Это было довольно возбуждающие. — Я сам могу, я ведь быстрее.       Теперь ты даже тихо смеёшься, похлопав меня по плечу, на моём лице тоже улыбка. Но вот твой смех умолкает, а взгляд, впервые за этот день, поднимается на мои глаза. Ты вдруг становишься серьёзным и касаешься рукой моей щеки. Мне хочется поддаться ей, показать, что я хочу, чтобы ты погладил меня, чтобы я почувствовал себя ребёнком, просто мальчишкой, но я сдерживаюсь и просто не даю себе отвести глаза.       — Знаешь, иногда я хотел бы, чтобы ты был моим сыном.       Моё сердце больно сжимается в груди. От такой боли даже слёзы на глаза выступили, но я моментально их смахнул, чтобы ты не заметил.       Боже, как я жалок.       Я усмехаюсь, надеясь, что выгляжу так же, как и всегда, что ты не заметил тени печали в этой усмешке.       — Хочешь, я буду звать тебя «па... — комок в горле не дал договорить, но я с трудом проглотил его и снова натянул беззаботную улыбку, — «папой»?       — Нет-нет, не надо, это будет какое-то извращение, — ты тут же убираешь руку с моего плеча и отворачиваешь лицо, словно думаешь так скрыть от меня грусть в твоих глазах.       — Но... — в глазах уже начало щипать от слёз, а я по-прежнему держу эту глупую, противную мне в этот момент улыбку. — Но, давай, хотя бы один раз. Я просто назову тебя папой и всё, а ты меня — сыном, окей?       Ты ничего не отвечаешь, наверно, думаешь, зачем мне это всё понадобилась. Но я принимаю твоё молчание за утвердительный ответ. Хотя нет, я бы сделал это, даже если бы ты отрицательно качнул головой или даже запретил мне, я бы всё равно это сделал. Слишком долго эти слова крутились в моей голове, слишком долго они прожигали мне сердце и слишком долго их кричала моя душа.       — Я люблю тебя, папа.       На мгновение в твоих глазах мелькнуло удивление. Наверно, ты изумился, почему я плачу? Забавно, что я дал волю слезам, что я не успел их смахнуть, а, может, я просто не захотел.       — И я тебя, сынок.       Ты притягиваешь меня к себе, крепко прижимая. Что это? Любовь или ты просто поддался моменту? Но мне всё равно, я не хочу об этом думать, я хочу верить, что это любовь, хочу верить, что в эту минуту мы отец и сын.       Почему время летит так быстро?..