outdoors

Step 1.

Ветер срывает скотч с разбитого окна и задувает скатерть, опрокидывая чашку на колени Сэюна. На негромкий хлопок входной двери ни один из двоих не обращает внимания. — Сиди, я сам заклею. — Джунхи неуклюже встаёт и ухмыляется краешком тонких губ, кидая взгляд на расползающиеся по штанам парня тёмные пятна. — Нет, встань. Сходи переоденься, а то выглядишь как обделавшийся котёнок… — Хотя нет, сиди. Я сам схожу за джинсами. — Парень скосил глаз в сторону телефона, на котором играет их общая когда-то любимая песня. — И всё же вали. Я не знаю, куда ты кидаешь своё барахло. Парень кое-как приладил плёнку на место. Загляделся в темноту за стеклом и какое-то движение за спиной; выругался, обрезавшись об острый край, и обернулся. Он смотрит по очереди то в спину выходящему из кухни Сэюну, то на гостя, рассевшегося в кресле прямо в куртке. — Твоя работа, — Джунхи кивает Хуну на окно, от которого так и свищет холодным ветром сквозь неплотный скотч. — Вообще-то ты его разбил. — Кажется, тот простыл, или с похмелья, или какого чёрта — у него всегда был такой грудной чуть с хрипотцой голос после их прежних бурных пьянок. И не менее бурного секса здесь же, на кухне, когда Джунхи оставлял Хуну лиловые засосы на шее и сигаретные ожоги на спине — на память о часах, днях, сутках, проведённых в руках друг друга. Парень чувствует укол скуки. Он нервно похрустывает пальцами, подходя к Хуну. — А ты меня довёл. Скажи спасибо, что швырнул пепельницу не тебе в лицо — склеить его было бы достаточно сложно. — Этой мраморной штуковиной можно запросто снести полчерепа. Надо было метить чуть правее, — спокойно говорит Хун. Не замечает, или только делает вид, что не замечает язвительного тона Джунхи. Тот медленно оглядывает его с головы до ног. — Хочешь на жалость надавить? Ты же знаешь, как я люблю тебя. Твоё лицо. Особенно кончать на него. И не говори мне, что всё осталось в прошлом, иначе бы ты сюда не явился. Зашёл поздравить нас с Рождеством в этих блядских узких джинсах? Клянусь, что под ними ничего нет… — Прекрати. — Хун отдирает цепкие пальцы от одежды и с хрустом выворачивает суставы. Джунхи мерзко ругается и хватается за запястье. — Я пришёл сюда не из-за тебя. Бёнкван позвал моего младшего брата — мы не виделись с ним два года. Джунхи сцепляет руки на затылке и отходит к столу, потом шарится к холодильнику — достаёт бутылку пива, машинально разливает по стаканам. С приходом Хуна здесь как будто стало слишком тесно — странно, но он отвык от этого человека; и парень буквально не знает, чем занять себя. Где этого чёртова Сэюна носит? — А, я помню его. Мелкий забавный парень с громким смехом. Вы такие разные, что это просто удивительно. Вы точно родные?.. Ладно, давай садись к столу, нам нужно выпить. И сними наконец куртку. Здесь не так уж и холодно, несмотря на это окно, будь оно неладно. Квинтэссенция стеснённости среди их компании мало-помалу сходит на нет благодаря выпивке. Хун периодически получает пинки в ноги от сидящего напротив Джунхи, и отодвигается в сторону к Сэюну. Тот слишком податливый — как пластилин, мягкий и безотказный — Хун видит это по его губам, искусанным до болячек, и присохшей к гвоздику пирсинга на мочке уха кровяной корке. — Я женюсь на нём, — Джунхи перехватывает мимолетный взгляд Хуна, брошенный на молчаливого парня. — Да хоть в гроб с ним ложись, какая мне разница, — Хун глубоко затягивается и заходится в сиплом кашле, не обращая внимания на тёплую руку, что ложится ему на спину. Сэюновские пальцы успокоительно давят на позвонки — осознание того, что парень в курсе всех чувствительных зон Хуна, томит и будоражит мозг. Прямо как раньше. — Э, нет. Спать нужно с кем-то, но умирать и догнивать придётся одному. Джунхи изрядно пьян — до той степени, чтобы рассказывать, как он любит вжимать Сэюна в матрас и ебать его до болезненных всхлипов, привязав руки к стенке кровати. Хун прикрывает парню уши, и накуренный Сэюн немедленно устраивает свою голову на его плече. Тот всего лишь ребёнок. Зря он оставил его здесь. looking back 1. «…Это Сэюн, и он восхитительно ласковая крошка. Можешь поиграть с ним немного.» С этими словами Джунхи подтолкнул полуголого парня ближе к Хуну. Тот появился перед ним внезапно, и это смутно знакомое лицо в вечернем полумраке: то ли студент с соседнего факультета, то ли очередная шалава, с которыми Джунхи не пренебрегал встречаться в присутствии Хуна; но вспоминать об этом некогда — Сэюн садится на колени парня и прикрывает ему глаза руками. Их знакомство начинается с лёгких касаний губ — тот целуется как девушка, осторожно вбирая язык Хуна и покорно разрешая делать со своим всё что угодно. Хун хочет как следует разглядеть того — но он со смехом вжимает тёплую ладонь в его лицо. Этот парень словно другая ипостась Джунхи — настолько они разные. Во всех деталях: от манеры целоваться до тысячи и одного способа возбуждения, когда он поочерёдно нащупывает и поглаживает особые точки на животе Хуна, отчего у того моментально встаёт. Он почти стаскивает с Сэюна джинсы, когда Джунхи заставляет парня слезть с его колен и тянет к себе. — Нет. Не позволю с ним трахаться. И трахается с ним сам, заламывая руки и расцарапывая язык об его пирсинг. После Хун обрабатывает ухо с заметными вмятинами от зубов и забирает это лицо в ладони. Самое обычное лицо. В веснушках. — Этот агрессивный мудак. Сэюн беззаботно стряхивает его руки, вполголоса говоря о чём-то — Хун не вслушивается. Он так и не припоминает, где мог видеть его раньше. Наверно, таких очень много — слишком простых и невзрачных, сливающихся с толпой. Но иногда так проще. Честно говоря, ему достаточно просто смотреть на этого человека, чтобы ощущать себя чуточку покойней. В его руках, также усеянных рыжими крапинами, как в закрытой комнате с пастельными обоями — уютно. Сэюн пришёл и остался — сначала в крошечной общажной комнате на двух сдвинутых односпалках, затем в небольшом загородном доме, который Джунхи снимал на деньги обеспеченных родителей, в духоте между двух тел, двух пар ласкающих и ревнивых рук. Джунхи быстро всё наскучило: он продолжал отчаянно блядовать, отбирал у Хуна ключи от дома и спал непонятно с кем. Ходил с воспалёнными дорожками царапин на руках, вслед за ним зачесался и покрылся сыпью Хун, дальше — Сэюн. Они вытряхивали матрасы, глотали колёса и обмазывались с головы до ног вонючей мазью. Снова ложились вместе. Дозволенная близость приносила удовлетворение лишь поначалу — хочется большего. Через плечо Джунхи Хун целовал терпкие от лекарства губы, взлохмачивал руками смешные рыжеватые вихры и только усмехался на попытки усыпанных гнойниками рук разделить тела двух парней, когда они оказывались слишком близко друг к другу. Ворованные поцелуи, украденные взгляды — и не то чтобы изводить Джунхи на глупые подозрения было излюбленной игрой Хуна. Тело по-прежнему стремилось к Джунхи — бешено, до срывов, до самых пошлых желаний, но эмоционально его инстинктивно тянуло к Сэюну. — Заткни пасть. Давай просто посидим в тишине. Но в тишине скучно, и Джунхи немедленно припоминает минувшие дни с хрустом пляжного песка на зубах, когда поджарый парень из волейбольной команды соперников однажды вечером подошёл к нему, лежащему на земле c внезапным приступом боли в груди, и спросил, всё ли в порядке. — С тех самых пор, как я посмотрел тебе в глаза, у меня ни черта не всё в порядке. Врачи сказали бросить спорт — жаль, что они не дали ни одного совета по поводу тебя. Потому что боль в сердце никуда не делась. И чуть ниже. В итоге я завязал с волейболом, но закончить с тобой было гораздо сложнее. Помнишь, я жрал обезбол целыми пачками? Это всё из-за тебя, чёрт возьми. — Кто виноват, что ты привык пить до потери памяти, ширяться и трахаться на стороне? — Одного из тех, кого я ебал на стороне, ты сейчас держишь в своих руках. Причём очень бережно, словно баюкаешь. Ты меня дразнишь сейчас? Вспоминаешь старые времена, когда оставался с ним назло мне? — Джунхи наблюдает, как Хун осторожно ссаживает голову задремавшего Сэюна со своего плеча. Каштановые с рыжинкой волосы разметались по высокому лбу. — С ним очень просто. Не нужно оправданий, слов. Он не требует обещаний. В то время как ты героин, с которого больше не слезешь, попробовав однажды. Слишком красивая чума, выпивающая из меня все соки. — Мы не грёбаные куклы, чтобы играть с нами. Ты просто не знаешь, что значит любить. И тебе навряд ли когда-нибудь приходило в голову, как строить отношения с людьми. — Ли, — Джунхи раздражённо обрывает его на полуслове. Снова хрустит суставами. — Ли, не заставляй меня разбивать кафель за твоей спиной. А? Ну пожалуйста. Каждый разговор с тобой как ебучий армагеддон. Я по тебе скучал, очень. По твоему голосу, по телу, по тебе, а не по этим грёбаным отношениям. По тем вечерам, когда мы молча курили после игр, едва знакомые друг с другом. Наверное, всё нужно было оставить в той фазе. Не заходить дальше. Но ты сам захотел всё усложнить… Ты меня слышишь? Что там возишься с ним? Хун поправляет под темноволосой головой свою свёрнутую тугим валиком толстовку. — Ему неудобно. И выглядит он неважно. — Всё с ним в порядке, просто обкурился. А ты вовсе не изменился. Всё так же хлопочешь над ним как мамка, словно никогда не держался за его член с жадностью шлюхи. В дверь отчаянно заколотили. Двое вздрогнули, а третий проснулся, уронив на пол чужую толстовку. — А вот и шумные дети пришли. Пойду открою.

Step 2.

Бёнкван хмурит брови, гоняя руками по кухне сигаретные тучи. — Если это попытка спрятаться, то она провалена. Швыряет куртку на кресло, подходит к окну с плёнкой, вздувшейся пузырём от порыва ветра. Раньше в этом доме было гораздо теплее, сейчас же он не видит особой разницы между посиделками на морозе и здесь, в прокуренной кухне. Он знаком с этими людьми со времён их универских будней, когда заходил к ним в комнату в общаге и нервно закусывал губу, видя Сэюна в чужих руках. И ощущая на нём долгий взгляд другой пары глаз. С той поры многое изменилось, кроме поведения этих двух. — Бён, ты слишком серьёзен. — Джунхи открывает очередную бутылку, зажав сигарету меж зубов и поглядывая то на снова задремавшего Сэюна, то на невысокого мальчишку, скрестившего руки на груди у окна. Бёнкван щурит глаза, но молчит, грохоча задетой табуреткой. Поднимает упавшую толстовку и складывает её на пустом стуле. Хуна тошнит. Ему хочется исчезнуть отсюда — он тянется за курткой и выходит из прихожей, когда его внезапно окликают сзади: — Хён! — Хён. — Повторяет Чан, отделившись от тёмной ниши, где раньше стоял шкаф, и застенчиво улыбаясь. — Давно не виделись. Хун по привычке смотрит куда-то вниз, и упирается взглядом в грудь младшего брата. Затем поднимает взгляд. И ещё чуть-чуть. — С ума сойти. — Он смеётся от неожиданности. — Вот это ты вытянулся! — А ты уставший. — Приехал сюда прямиком с работы. — Я скучал, — просто говорит Чан. Худая шея выглядывает из неплотно замотанного шарфа, непокрытые волосы блестят в воздушных капельках растаявшего снега. Покрасневшие пальцы мнут рюкзак — Хун чувствует себя довольно странно, когда они притягивают его за руки. Он ложится щекой на пальто брата. Тот подрос и раздался в плечах — незнакомый маленький мужчина с запахом дешёвого виски и отголосками общажного затрапезного духа. Только лишь голос напоминает Хуну о том, что это братишка. Его Ючан. — Я тоже. Тоже скучал. Битый час за скучными картами — пока Бёнкван не достаёт из своего рюкзака револьвер. Он просто с тяжёлым стуком опускает его на стол, и с улыбкой предлагает сыграть. В обычную игру. На вопросы «В уме?» «Откуда ты его взял?» он небрежно жмёт плечами: — Какая вам разница? Это всего лишь чёртова игра. На первом же вращении револьвер останавливается напротив Бёнквана. — Действие. Жребий выпадает Чану. — Сделай то, что хочешь в сию же минуту. Бёнкван наклоняется через стол и вмазывает Джунхи кулаком по зубам. — Эй, за что? — Я не обязан объяснять, — хладнокровно напоминает он. — Маленький гадский щенок, — усмехается парень, ощупывая языком зубы. — Свои счёты пришёл сводить? В нелепой игре? Как это по-детски. Джунхи вращает тяжёлый револьвер — недостаточно сильно, чтобы дуло обернулось на Чана, сидящего напротив, но и не так слабо, чтобы оно замерло на месте рядом дремлющего Сэюна. Хун тушит окурок в тяжёлой пепельнице в форме тигра — той самой, что когда-то вылетела наружу, протаранив стекло. На ней — ни царапины. Иногда вещи значительно прочнее людей. Последние слишком быстро ломаются. — Правда. Джунхи первый, и он не задумывается ни на секунду. — О чём ты жалеешь? — Я не собираюсь говорить об этом сейчас. — Хун качает головой. — Давай, смущаться некого. Здесь все честны и не стесняются выражать свои мысли каждый своим методом, — Джунхи усмехнулся, снова проверяя пальцем передний ряд зубов. — О том, что не ушёл тогда вместе с Сэюном. — А, чёрт. Как же это всё сложно, — Джунхи смеётся, запрокидывая голову, но внезапно обрывает смех. — Выглядит так, словно я когда-то вставал между вами. Но вы всегда стремились спрятаться от меня. Ты же знаешь, я это ненавижу. Бёнкван вроде хочет что-то сказать, однако ощутимый пинок по ноге со стороны Чана заставляет его сдержаться. — С каких пор я обязан отчитываться перед тобой за свои действия? Да кто ты вообще такой? Ты ни разу не извинился за своё поведение и левые поёбки в доме — так почему я должен за свои чувства? Хватит делать вид, словно это ты дозволил нам быть вместе. Это не так. Выключи режим бога, чёртов ты эгоист. — Забирай его. Хоть сейчас — я не держу, — проговаривает Джунхи с оттенком душной насмешки, которую так ненавидит Хун. — Ты свихнулся. — Резко прерывает его Бёнкван. — Вы оба поехали. — Он обводит взглядом покрасневших глаз троих людей и встаёт, чуть пошатываясь. — Я пришёл сюда только чтоб прояснить кое-что для самого себя, зная, что один из вас уже год сидит безвылазно в своём доме, а другой, — он кивает на Хуна, — переехал в другой город и исчез со всех радаров после того, что произошло. Очнитесь уже, эй! Разуйте глаза и прекращайте эти идиотские игры. Сэюна больше нет и никогда не будет. Сегодня не Рождество, мать его. Сегодня годовщина смерти моего друга, и в этом виноваты вы оба. — Он поднимает револьвер. — Ненавижу. Ненавижу вас. Чан, уйди! — Нет. Парень вскакивает с места и загораживает собой Хуна — старший брат почти чувствует дрожь его пальцев, впившихся в плечи. И зачем-то оборачивается на Джунхи, пока Чан насильно не прижимает его голову к себе. — Бён, опусти пушку. Это несмешно. — Здесь четыре патрона — хватит на всех, в том числе и на меня. В принципе, здесь один лишний: с такого расстояния пуля пройдёт через тебя навылет и застрянет в его горле. — Бёнкван хладнокровен как змея. По-видимому, он всё рассчитал заранее. — Чан, я правда не имею ничего против тебя. Я просто хотел, чтоб ты знал… и я сам хочу узнать, что вообще случилось. looking back 2. Тот душный вечер в караоке был особенно тосклив. Джунхи дремал на диване под ленивое пение-полушёпот Хуна, уронив голову на руки, Сэюн сидел в телефоне. Или только делал вид. Потому что как только Джунхи вышел из комнаты, он встал с места и потянул к себе Хуна. Прямо с микрофоном. Хун продолжает петь — на автомате; изо рта вылетают глупые сладкие слова о любви к прекрасному незнакомцу, чей образ никак не вяжется со странным весноватым парнем, обнимающим его за шею — увлекающим с головой в тягучий танец под наивную песню из восьмидесятых. Хун хотел что-то спросить, что-то важное — но вслух задаёт вопрос о Джунхи. Что-то личное. Сэюн улыбается, а парень чувствует неловкость. До вопросов ли о приватности, когда около года во всех мелочах делишь свою личную жизнь на троих. Но всё-таки он говорит что-то ещё, когда Сэюн прерывает поток слов глубоким поцелуем; не позволяет выдохнуть, выкачивая по крупицам весь воздух, и слегка отстраняется. «Хун, какой ты глупый.» Тот соглашается. Соглашается с пытливыми губами, соглашается с раздевающими руками, чьё тепло так мало похоже на сухой жар другой пары ладоней, которые оба успели изучить в совершенстве. Но не о них сейчас речь. Суть только между ними двумя — и плевать, что дверь незаперта. Хун проскальзывает пальцами за расстёгнутую пряжку чужих джинсов, попутно расчерчивая языком периметр и глубину марианских впадин между ключицами Сэюна, в которых ему хотелось бы похоронить себя хотя бы на эти пять минут времени. Работа в две руки — неловкие ласки, как привыкли делать прежде, когда Джунхи отрубался после оргий, и они оставались наедине друг с другом. Стакан с виски опрокинут и разлит под ритмичными толчками хрупкого столика, под ладонью хрустит кубик льда — Хун опускается на колени, обхватывая Сэюна за поясницу, целует покрывшийся испариной живот и прислоняется ухом к влажному бугорку — медлит, прикрыв глаза. Под зубами расходится тугая ширинка, и он стаскивает с парня бельё, пробуя на Сэюна вкус. По губам стекает густая молока — Сэюн кончает быстро, запрокидывая голову и заливая грудь партнёра. Что-то шепчет почти себе под нос и виновато обтирает своей футболкой чужое лицо — в этом весь Сэюн, насколько знает его Хун. А знает он его достаточно плохо: мысль об этом не раз, и не два проскакивала у парня в голове. Каждый раз, когда за ним закрывалась входная дверь, он, бывало, не находил себе места, думая, что тот больше не вернётся. Или, что вместо Сэюна войдёт кто-то другой, просто слишком похожий на него. Потому что тот слишком обычен — таких миллионы. Акне под левым глазом, обветренная кожа, не ведающая о банальных косметических средствах, незатейливая причёска с дурацкой взлохмаченной чёлкой, лезущей на глаза. Наверно, он не слишком умён и косноязычен — предпочитает молчание большинству разговоров и неохотно говорит о себе. Какого чёрта они оба нашли в этом человеке? Что искал Джунхи? Вероятно, ничего, кроме уступчивости. Что нашёл Хун? Ему кажется, что целый мир, когда Сэюн вот так, как сейчас, осторожно запускает руки в его волосы. Дарит долгий ярко-карий взгляд в глаза. И говорит «Люблю». Его Сэюн. Люблю. …Три стакана виски поверх липкого океана на поверхности стола. Джунхи беспокойно щёлкает пальцами и рассматривает кольцо на указательном, в спёкшейся крови. — Сэюн, тебе лучше уйти. Допивай, — он подвигает наполовину опустошённый стакан к парню, — и на выход. — Хун? Тот только мотает головой: сложно произнести что-либо с полным ртом крови, сочащейся из зубов. Он даже не ответил вслед на ожидаемый удар. Раньше, до Сэюна, они дрались с Джунхи по пьяни из-за всяких мелочей или банальных вспышек ревности — сцеплялись ожесточённо, как два уличных пса, до выбитых суставов пальцев и харкания кровью, чтобы после сидеть рядом и зализывать друг другу раны. Наверно, это был самый сладкий и важный момент в их недоотношениях. Однако это всё было до — приход Сэюна многое поменял. И в этот раз Хун даже не пошевелился — обеспокоенно глядя на опущенную вниз голову с каштановой нелепой чёлкой. Тот снова повторяет его имя. — Всё в порядке. Я выйду позже. — Укладывается ничком на коже дивана в ожидании момента, когда он сможет посмотреть в тёмные глаза Джунхи и убедиться, что вспышка бешенства на исходе. Наверное, Сэюн прав. Скорее всего, он и вправду дурак, ничего не желающий менять. Хун запомнил его лицо в мельчайших подробностях. Так помнят собственноручно написанную картину, переплетённую книгу, вырезанную фигурку. Так запоминают человека, которого видят в последний раз. Пятью часами позже тело парня нашли на улице города с пустой упаковкой из-под порошка в кармане. Интоксикация со смертельным исходом. Самоубийство. …Хун не помнит, чем закончился инцидент с револьвером. И был ли он вообще? Был. У него болит нос — так крепко Чан вжал его лицо в свой живот, загораживая от ствола. А ещё он до сих пор чувствует сильный запах его футболки. Те трое сидят — опустошённо пьют. Даже Бёнкван, этот юнец с детским, слегка одутловатым и бледным лицом, сосредоточенно выпивает стопку за стопкой, не сводя блестящих больших глаз с пустого стула рядом с Хуном. Толстовка уже в руках у парня — его опять тошнит и трясёт. Снова хочется малодушно сбежать, ведь воспоминания приносят только боль. Брат выходит вслед за ним, поначалу шарясь возле двери шерстяным сгустком, обёрнутым в джемпер. Помогает прикурить. Хун разглядывает во вспышке зажигалки резкую складку упрямо поджатых влажных губ, маленький нос и карие глаза, в которых он ни черта не может прочитать. Да если б и мог — что бы это поменяло сейчас? — Чан, поехали домой. Вызови такси. — Домой?.. — Я здесь больше не могу. — Я вижу… но всё равно останусь. «Ты меня ненавидишь?» Чан молчит, бесконечно долго затягиваясь. — Выдумал тоже. Конечно, нет. Иначе не сидел бы тут с тобой, и не заслонял бы тогда от Бёна — у парня вообще крыша поехала. — Я его понимаю. — А ты отключился и лежал у меня на руках. Кто знает, до чего бы я додумался, останься мы одни. — Чан виновато усмехнулся, а Хун вздрогнул. — Но даже перед этим ты смотрел не на меня — на Джунхи. Знал бы ты, какой у тебя был взгляд. Ты кого угодно способен понять и принять. Видимо, я — единственное исключение. Ещё с тех пор. — Это не так. — Не отрицай. Вы с Джунхи привыкли видеть лишь то, что хотите. Заперлись в своём воображаемом мире. Это так жалко. Ты испытываешь чувства ко двум — какому-то подлецу и мёртвому человеку. Жаль, что на меня у тебя ничего не осталось. Но я тебя не виню. Я тебя ни в чём не виню. — Джунхи тебе что-то говорил? Не верь этой мрази. — Мрази, из-за которой ты забросил учёбу, едва не вылетел из универа и после разрыва до сих пор не можешь прийти в себя. Мне рассказывал Бёнкван, — отвечает Чан на немой вопрос в глазах брата. — Я очень хотел посмотреть ему в глаза. И я досмотрю это кино до конца. — И кстати, хочешь ты того или нет, но… С Рождеством. Хён. Кажется, Хун уже пару раз за вечер ощущал касания на губах — невесомые, от Сэюна, и жаркий смазанный тычок в уголок рта от Джунхи. В третий раз он прикрывает глаза, чувствуя как холодное влажное касание на пару секунд нетерпеливо дрожит на его губах. — Хён.. Под пальцами Хуна расползаются завязанные рукава джемпера, и он закрывает голые руки Ючана ладонями. Стаскивает с себя куртку, зная — брат по давнишней привычке сейчас прильнёт к нему, сцепив руки на спине. Нет, он неправ: Ючан сейчас выше, и просто обнимает Хуна за шею, пальцами успокоительно выглаживая мокрое лицо и слушая едва сдерживаемые всхлипы. — Я скучаю. Я чертовски сильно скучаю по нему, Чан…

Step closer.

— Хун, твоя очередь. — Ты всё ещё в настроении продолжать? — Твоя. Очередь. — С нажимом произносит Джунхи. Он выглядит таким же сбитым с толку, как и Хун. Только по другую сторону. Да делай что хочешь. Предательски быстрое вращение — Чан сидит напротив, улыбаясь немного растерянно. — Правда. Джунхи дважды режет ножницами бумагу. Он и прежде был хорош в этой игре. — Я слышал, ты со скандалом уехал из дома. Оставшись без поддержки родителей, поступил не в самое лучшее место, а жаль. Умница, отличник — почти как старший брат, с которым ты очень близок. — Он намеренно делает ударение на последнем слове. — Так что там было? — Вы и сейчас в замечательных отношениях, я посмотрю. — Джунхи кивает на гостиную, тёмные окна которой выходят на крыльцо — пятью минутами раньше там стояли два брата. Краска приливает к лицу Чана. Сказать бы, что в тот день они жутко поссорились. Что он, тогда старшеклассник, не желал отпускать Хуна в его непонятную взрослую жизнь, от которой у брата прописалась складка на лбу и вечная грусть в глазах. Не хотел выпускать из дверей комнаты, не сказав, что Хун ему очень дорог. Но вместо этого начал лихорадочно целовать его лицо, не услышав, как за ними распахнулась дверь. — Ючан. — Не слышит. — Кан Ючан! — Тот оборачивается на Хуна, смотрящего в упор. — Замолчи. — Почему ты меня вечно затыкаешь? — Зло. — Я хочу всё сказать — наконец-то. Ты ни разу не выслушал меня, когда я пытался объяснить. Понятно, что я был маленьким и глупым, но совсем необязательно было сразу отталкивать меня и сбрасывать звонки. — Пойми же наконец: ты мой брат. Но не больше. — Опять сбавляет тон Хун, проговаривая тихо, почти шёпотом. — Ты всех нас поставил в такое положение, что я до сих пор не могу вернуться домой. — Неправда! Ты сам себя поставил в такое положение и увяз в этом болоте, из которого я пытаюсь тебя вытащить. Но чем больше я смотрю на тебя, тем меньше шансов ты оставляешь самому себе. — Ючан, у тебя дурной вкус. И у меня тоже, — рассмеялся Джунхи, со звоном опуская высокий стакан на стол, и по-кошачьи перегнулся через стол, подперев подбородок ладонями перед лицом Чана. — Послушай, не трать время на этого человека: он вынесет тебе мозг и камня на камне не оставит от твоих детских чувств. Пьяные руки подбираются к голым ючановским плечам, задирают рукава, разминают напрягшиеся мышцы предплечий. Чан только ошарашенно наблюдает за его действиями. — Да вы совсем не похожи. Хотел бы я попробовать тебя хоть раз… Чтобы сравнить, — с похабной улыбкой. — Отойди от моего брата. — В висках у Хуна застучали неумолчные молоточки. Жадный язык облизывает висок Чана, когда тот наконец отталкивает от себя Джунхи: «с ума сошёл?» «свихнулся?» Жёсткие пальцы хватают его за подбородок и разворачивают к себе, касаются губ — несмотря на попытки сопротивления. Хун находит в себе силы встать. — Отвали от него! — А то что? — Холодная изучающая насмешка. — Он такая же шлюха. Как и ты. Он почти не сопротивляется, когда Хун вытаскивает его из-за стола и волочит за собой к ванной. Тот хлопает дверью и щёлкает задвижкой — Джунхи смотрит на его движения с вялым интересом. Руки пихают его к краю ванны: «наклоняйся». Заглядывая в расширенные зрачки Хуна, парень понимает, что отпираться бесполезно. Тем более, что тот значительно сильнее. На голову Джунхи обрушивается поток ледяной воды, он почти захлёбывается и скользит мокрыми руками по кафелю, когда его вытаскивают наружу и разворачивают лицом вверх. — Повтори, что ты сказал о моём брате… Давай! — Ш-шлюха, — задыхается в кашле Джунхи. Навряд ли захочется помнить такое, однако он отчётливо высекает в памяти каждую секунду в ванной, когда его били по лицу душевым краном, без разбора — по носу, губам, глазам. Оставляя жирные кровоподтёки, которые тут же расплывались под ледяной водой. Наконец, Хун отшвырнул его, изломанного: тот на коленях подставляет голову под студёнку, дрожа всем телом. — Остынь, — слегка шепелявит он. Откидывает чёрные слизняки мокрых прядей со лба. Хун до безумия любил этот его жест. И продолжает любить, несмотря ни на что. — Иди сюда, — шепчет Хун, внезапно охрипнув. — Иди ко мне. Его накрывает почти истерическая волна, когда худощавое тело в мокрой футболке прикасается к нему. Хочется исступлённо гладить слипшиеся волосы и целовать разбитые губы того, кого буквально только что слепо ненавидел. Горячая влага между пальцев — кровь ли, вода ли, слёзы? Хун обтирает её со скул, и парень приоткрывает глаза, чуть сощурившись, прямо как тогда. Перед ним снова тот Джунхи, в которого он по уши влюбился несколько лет назад на том чёртовом пляже. Хун почти не может поверить, что он почти целый год избегал этого человека, старался не смотреть в эти тёмные глаза при редких встречах, отвык от этого дыхания, а руки — забыли эти изгибы. Хун раздевается сам и помогает освободиться от одежды Джунхи. Обнимает сухое жилистое тело — как же он скучал. Тактильно ощущает каждую косточку, каждое ребро и позвонок — тот невообразимо исхудал с тех пор. Так, без одежды, он совсем хрупок на вид. Джунхи не готов к проникновению: он рычит и вгрызается в плечо любовника зубами. Внутри Джунхи такой же. Тесный, удушающий и горько-сладкий во вспышках острого оргазма. Он оставляет длинные следы ногтей на груди Хуна, смеётся в истерике и грязно ругается в приливе наслаждения. С ним как на чёртовом ринге - едва успеваешь уворачиваться от кулаков, лупящих по спине и лицу, пока у него не схлынет. Вдвоём, в ванне полутёплой воды. На спине Хуна скрещённые ноги Джунхи, в руках — расползающаяся сигарета из мокрых джинсов. Пак с усмешкой наблюдает за очередной его тщетной попыткой прикурить: — Снова погасло. Как и у нас. Давай я попробую ещё раз. Он усаживается вплотную, заусенками на мокрых руках больно цепляет волосы, корча некое подобие улыбки обвисшими кровоточащими лохмотьями вместо губ, и с тихим стоном опускается на колени Хуна. Неудобный, слишком напряжённый — но по-прежнему желанный. Глотает дым его сигареты. — И всё-таки мы опять вдвоём. Хун качает головой: — Но не вместе. Джунхи смотрит в глаза, впервые за долгое время. Протягивает вперёд руку — кривые царапины изрезанных продольно вен саднят щёку Хуна. — Ты знаешь… — Горячий шёпот обжигает его ухо. — Это было не самоубийство, как все решили. Я был так взбешён, когда увидел вас вдвоём, что высыпал весь порошок с наркотой в один из стаканов, пока вы не видели. Я не знал, кому он достанется, но один из вас должен был уйти. Сэюн сам потянулся за этим чёртовым стаканом. Ты даже не притронулся к своему, пока я насильно не залил тебе его в глотку. …Странно, но несмотря на страх, голова у него работала хорошо: Джунхи даже успел очистить блистер от своих отпечатков и сунуть уже плохо соображающему Сэюну в карман куртки. «Это тебе деньги на такси». За шорохом закрывающейся двери смотрел на обнажённое тело, свернувшееся в позе эмбриона на диване. Тебя — не отпущу. Не пойдёшь. Хоть один из вас, но останется со мной.  — Я был неправ: надо было сыпать на всех троих, потому что при любом другом раскладе это слишком мучительно. Оставить вас двоих — невозможно. Быть без тебя словно лишиться части самого себя. Без него — остаться без дома, в котором можешь всегда найти приют. Я уже не видел выхода из этой ловушки, которая начиналась как обычная игра. — Мне тоже дико не хватает его. — Не врёт. Отстраняется с виноватой улыбкой и странным влажным блеском в глазах, набухающих синяками — резкий, проблемный, стервозный подонок, который в итоге стал заложником тех отношений, которые раньше так презирал. Человек, чьё лицо нет нужды запоминать: каждой чёрточкой оно въелись в подкорку памяти, и ничем уже не вытравить их оттуда. Он порывается навстречу — обнять, но от удара в грудь улетает затылком в край ванны. Теряет сознание, закатывая глаза. Хун отстранённо наблюдает, как темноволосая голова сползает в воду, протягивая за собой алую нить крови вниз по скользкой эмали. Сердце не учащает стук, когда чёрные волосы окончательно исчезают под водой. Ещё не всё. Он обнимает удивительно тонкую по водой шею, чувствуя судорожные сокращения мышц под ладонями, но продолжает терпеливо давить, прижимая ко дну. Пузыри на поверхности полопались все до одного. Хун заглядывает внутрь, но там ничего, кроме мутных жилок спермы, разбухших окурков и красноватой жижи, которая поднимается наверх вместе с взбаламученной водой, когда он встаёт и перешагивает через неподвижные ноги, выбираясь из ванны. Он одевается и выходит на кухню. Взбирается на стул Сэюна с ногами и тупо-равнодушно закуривает из пачки Джунхи, брошенной на столе. — Где этот?.. — Нарушает молчание Чан. Его висок всё ещё жирно блестит в свет электролампы. Человека уже нет, а его присутствие ощущается в самых мельчайших деталях. И запах дерьмовых сигарет Джунхи, который не выветрился из стен, снова готов заполнить воздух: Хун щёлкает зажигалкой. — Сидит в ванне. Трясущиеся руки тушат окурок в пепельнице с тигром. Она ещё переживёт их всех. Неслышно, почти на цыпочках входит Бёнкван. Самоуверенный невысокий парень сейчас бледен как мел. По-видимому, он уже в курсе. — Чан, я вызвал такси. Машина подъедет к торговому центру через два квартала отсюда, нам нужно выходить. — Почему не сюда? — Нам нужно проветриться. Давай, пошли. Они тут сами разберутся. — Без брата — не поеду, — решительно качнул головой мальчишка. — Ючан, — Хун улыбается. — Ючан, послушай своего друга. — Мне нужно кое-что закончить. Я вас догоню. — Правда? — Строгие карие глаза заглядывают в самую изнанку зрачков. — Правда придёшь? Не смей обманывать меня. Иначе изобью. — Можешь начинать прямо сейчас. — Хун покорно подставляет скулу под несильный хлопок руки. Мальчишеские шероховатые ладони снова тянут к себе его лицо, на нос и лоб ложатся неумелые тёплые следы губ, остро напоминающие парню о чём-то. О ком-то. Он зарывается в остро пахнущую футболку брата и закрывает глаза на секунду. — Чан, прости меня. У тебя совсем никудышный хён, который не заботился о тебе. — И отстраняется. Маленький мальчик с заплаканными глазами отчаянно смотрит на него, крепко сжимая за руку. — Не реви. Я приду. Бён, присмотри за ним, хорошо? Бёнкван молча смотрит на них. На оставленный на столе револьвер. Кивает, не глядя в глаза. Поглядывает на часы и решительно утаскивает мальчишку наружу из духоты дома. Чан оглядывается назад через каждые сто метров; спустя пару сигарет срывается на бег по скользкой обкатанной дороге, оставляя спешащего за ним Бёнквана далеко позади. — Балда, — сердито говорит парень, запыхавшись. Натягивает мальчишке на голову капюшон, тут же нервно сдёрнутый обратно. Громкий хлопок раскатывается гулким эхо по частному сектору, доходя до торгового центра, у ворот которого жмутся двое. — Что это? — Чан побледнел, сжав губы в тонкую струну. — Петарды, Чан. Сегодня же Рождество… Забыл? — Бён сжимает мальчика за плечо. — Смотри, — показывает он пальцем. — Фейерверки. Красиво. Исчерна-синее небо озаряется пурпурным сиянием, которое тут же расчерчивает одинокая падающая звезда. Чан едва успевает прикрыть глаза, загадывая, как тут же с бешеным стуком сердца распахивает их. Из темноты, среди шума взрывающихся салютов, кто-то зовёт его.