***
В той больничке я номер, конечно, свой оставил, потому что откуда мне знать телефон его родаков, чтоб они забрали своё чадо. И мне позвонили через полтора дня, сказав, что мой брат очнулся, когда я уже сотню раз успел забыть, что кого-то когда-то от чего-то спасал. Ну, делать нечего, надо прийти. Со скрипом вспомнив произошедшее тем вечером, я поплёлся туда, хотя больничка располагалась далековато от моего дома. Пацан лежал на койке, пяля в потолок и, судя по всему, задаваясь вопросом: «Какого хуя?». — Ты чё, как? — вместо приветствия выдаю, садясь на стул, что рядом с кушеткой. — Не помер поди? — А Вы вообще кто? — слабо подаёт голос пацан, после чего в моей голове начинают мелькать кадры с нашей первой встречи, где он совсем убитым голосом говорил, что он фея и что никуда он со мной не пойдёт. — Я — тот, кто притащил тебя сюда на своём горбу, — я почти не соврал, кроме того, что нёс я его аки прынцесску на руках. — Так чё за херь с тобой случилась тогда? — М-можете не материться? — пацан поморщился, что, видно, доставило ему боль, ибо на лбу ссадина налилась ещё и синевой, а на щеках и подбородке синяки даже пожелтели, делая мальчишку ещё больше похожим на смерть. — Могу, только ты, это, объяснись хоть? — кривлю губы, понимая, что мне его слишком жалко. Прям до жути. И морду хочется набить тем, кто посмел с этим мальчуганом такое сотворить. Он, бля, даже богатым не выглядит, чего от него хотели-то?! — Ну… дядь, а может не надо? — он смотрит на меня такими влажными и жалостливыми глазами, что сердце болезненно щемит. — Надо, чел, за то, что какие-то пи…придурки с тобой сделали, еба…рожу им начистить надо, — заявляю, стараясь казаться героем, которому доверяют. Только вот желание вставить крепкое словцо жмёт изнутри, и мама не горюй как. Мои попытки выглядеть приличным человеком мелкого явно рассмешили. Точнее «улыбнули», потому что, думаю, смеяться ему было бы больно. Как сказали врачи, ему все органы отбили. И ещё кое-что сотворили с ним. И мне это совсем не нравилось. Ненавижу, когда пиздят и ебут тех, кто даже за себя постоять не может. — Я фея, сказал же, — поджимает он губы, а я не узнаю его интонаций. Он будто бы похолодел. Только сейчас улыбался уголками губ, а теперь залез в шкаф и не высовывается. И что-то мне подсказывает, что, говоря, что он «фея», он имеет в виду как раз то, о чём я думаю. — То есть ты спишь с мужиками за деньги? — стараясь держать голос в узде, не пропуская в него и нотки отвращения, которое немного накатило на меня, проговариваю я, прикусывая губу, пиная себя за бестактность. — То есть, — он согласно закрывает глаза, некоторое время держит их так, а потом, снова уткнувшись в меня взглядом и приподняв голову, продолжает: — И мне в тот вечер конкретно не повезло. Только вот Вам это совсем не важно. И лучше бы Вам уйти. И никогда рядом со мной больше не появляться. И откуда Вы знаете моё имя? Поток коротких, обрывистых фраз, исполненных едкости и, кажется, отвращения, выливается на меня, а последний вопрос выбивает всё из головы, заставляя ошарашенно пробормотать: — Ну, на рандоме сказал, не феей же тебя врачам представлять… — опускаю взгляд, понимая, что парень ждал от меня, наверное, другой реакции. — И чем тебе не повезло? — Вы меня не услышали? Я сказал, что вам это не важно, а значит, так оно и есть. Какое вам вообще дело до мальчика-проститутки, найденного под столбом? — на его глаза наворачиваются слёзы, а у меня в горле застревает комок, потому что невыносимо смотреть, как он не может пошевелиться, потому что слишком ослаб, но старательно загоняет себя ещё и в душевную неподвижность. — Все Вы… врёте. Я противный и ничтожный, чего всем от меня надо?! — его грудная клетка сотрясается из-за плача, а потом он заходится болезненным кашлем. И снова на руке, которую он кое-как приложил к губам, появляется кровь. Он кашляет, размазывая кровь по щекам, пытаясь стереть слёзы, но ничего не получается, из-за чего он плачет только сильнее. А я не могу ничего поделать. Малодушие. Незнание. Что делать, что говорить? Уходя, закрываю дверь и прошу врача оповещать меня обо всём, что с ним происходит. Когда я пришёл следующим утром, взяв отгулы на работе, палата уже пустовала. Врачи сказали, что за ним приехали родители и что они заявили, что он их единственный ребёнок. Посетовали ещё, что ни на меня он не похож, ни на батю своего не похож, ни на маман, которая визгливо всех убеждала, что заметила бы, если родила бы до него кого-то ещё. Давать контакты тех, кто его забрал, врачи отказались. Ублюдки.***
Что всё-таки не так с этим парнем? Почему он не выходит из моей головы? Что с ним случилось? Какого чёрта он занимается проституцией? Кто его забрал? Что с ним произошло, почему он шёл так херово тогда? Ах, на последний вопрос я знаю ответ. Потому что у него была разворочена задница, а в крови гулял алкоголь вперемешку с колёсами. Ко всему прочему, ему отбили дохера органов и отравили палёнкой. Сука. Нахера?! Да, выглядит как баба, чёрная чёлочка на половину ебла, которое, кстати, смазливее, чем у многих реальных представительниц данного пола. Тонкое тело, лёгкость такая, что хер поймёшь, несёшь ты его или нет, почти не ощущается… но чё за херня?Будь проклята моя жажда разных историй, любовь к людям, желание помочь сирым и убогим… Блять.
Я стал искать его ночами по улицам, подключив Костяна и всю нашу шайку. Аргументировал это тем, что мне за него башляют, и если всё будет норм, то я проставлюсь. И тот, кто его хоть пальцем тронет, сказал я, пизды отхватит, а меня многие уважали, значит боялись, поэтому я и мог быть немного спокоен, что, если его заметят — он будет в безопасности.***
Ага, блять, в безопасности! Нашёл его Костян дней через пять, после чего смснул мне: «Владик твой сейчас под ручку с хером каким-то пиздует. Чё делать? Я за педиками следить не нанимался». Пулей отправился в те края, благо, не очень они далеко были от меня… И действительно. Кривой походкой — задница, видно, не зажила ещё, Влад ковылял, цепляясь за локоть мужчины в строгом костюме. И галстук, и часики золотее, чем зубы Костяна, блестят в свете ебучей луны. Ну прям идеальный мужчина на выданье — и тот гей, раз фею эту пользовать собрался. — Здрасть, минутка не найдётся? — подхожу к ним, стараясь держаться уверенно. — Влад, чё за херь? — Влад? — мужчина, который вблизи выглядел ещё солиднее, чем в отдаленье, кашлянул. — Мне ты представилась Галиной, — он выгибает бровь, переводя взгляд на моего случайного знакомца, который смотрит на меня, сгорая от ненависти. — Влад, именно, — киваю, понимая, что этот парень явно будет не рад такому ответу, но остановиться я уже не могу. — Парень он, если вы сомневаетесь, — киваю, щербато улыбаясь. Иронично. Снимал фею, а снял фея. Только вот Владу сейчас не до шуток, потому что его грубо оттолкнули, так, что он чуть не упал на асфальт. Этот хмырь даже замахнулся, но, бросив на меня взгляд, спрятал руки в пиджак, а потом снова взглянул на меня с нескрываемым ехидством и едко заметил: — А у вас, уважаемый, голубого цвета, видно, не только глаза и форма, — и, крутанувшись на каблуках блестящих туфель, бодро зашагал к машине. Влад тем временем привалился к стене, глядя на меня с искренней ненавистью. Первым заговорил я, будто оправдываясь: — Он всё равно заметил бы, что ты парень, сняв с тебя штаны, — прикрываю глаза, приближаясь к нему. — Дядь, Вы тупой, он у меня отсос купить хотел, — он прикусывает губу, слегка краснея. — Ты и так знаешь, в каком я состоянии… чудодейственных мазей, лечащих такое, ещё не придумали… — Давай на «ты». И если тебе так важны деньги, то без базара, могу дать, не за так ж работаю, — пожимаю плечами. — Я куплю у тебя твою историю по цене отсоса. — И чего ты ко мне привязался, а? Узнал, что тело у меня, видите ли, использованное, так решил душу трахнуть? — у него снова слёзы на глаза наворачиваются. Вот только этого дерьма не надо… — Я лучше сдохну! — Не разводи сырость, пошли, — хватаю его за руку, после чего тяну в сторону своего дома. Он, как ни странно, подаётся. А что ему ещё делать — я сильнее раз во много. Боится, как питьдать, боится. — Может, ты сам пидор, дядь? И не инфа по цене отсоса, а отсос по цене моего спасения тебе нужен? — пытается язвить Влад, но я никак не реагирую на его выпад, уже открывая входную дверь левой рукой — правой я всё ещё сжимаю его запястье, чтоб не сбежал. — И чего ты извращаешься, не думаешь же ты, что я бегать сейчас могу? — на это я тоже не реагирую, открывая-таки дверь и втягивая парня в подъезд. Ступеньки, думаю, будут для него губительны — он шумно сглатывает, не находя на лестничной клетке лифта. Но это ничего, подхватываю его на руки, как и тогда. Только теперь он извивается, как уж на сковородке, пытаясь вырваться. — П-поставь меня на место! — заявляет он, краснея, как рак варёный. — Я и сам идти могу! — Не переживай, могу за это доплатить, — и без труда поднимаюсь на один этаж. После этой фразы его меркантильная душонка затыкается, поэтому до моего пятого — самого последнего, мы доходим без звукового сопровождения. Разве что моё тяжёлое дыхание нарушает треск проводки — давно надо её сменить или в управляющую компанию написать, но это дело десятое. Его тело, конечно, лёгкое, но на пятый этаж поди донеси, потому и запыхался. Благо, хоть язык не набок. Впускаю его в квартиру, а у него, кажется, рушится стереотип, что гопники не бывают аккуратными. Секрет, на самом деле, прост — не водите к себе пьяных друзей, а ходите к ним сами. Всё у меня на своих местах лежит, но покрыто толстым слоем пыли. Ну, почти всё. Кухня и кровать у меня более-менее жилые. — Так чего ты хочешь узнать? — проходит он как раз на кухню, с нескрываемым счастьем глядя на обитые мягким поролоном стулья. Бля, бедный пацан. — Че за херня с тобой тогда случилась, в каком дерьме ты варишься? — ставлю чайник, понимая, что парню сейчас не до пива, которым холодильник забит. Хотя, глоточек чего-то алкогольного ему не помешал бы, не будь отравления. Я слова врачей досконально помню, даже фоткал сводку того, что с ним не так. — Моя мать наркоманка, — пожимает он плечами, морщась от моего мата и аккуратно пристраивая свои тощие булочки на стул. — А мной она на дозы зарабатывает. Ну и на жизнь в целом. — И то есть это вообще норм, в каждой второй семье так? — сажусь напротив. — А я разве сказал, что это нормально? — он поджимает губы, облизывая их так, что розовый кончик языка между ними мелькает. — Просто так оно и есть. Иначе не может быть. Киваю, понимая, что рассказ будет достаточно долгим. Делаю ему кофе, потому что чая отродясь не водилось в доме, снова сажусь напротив, смотря в его тёмные глаза… они тёмно-тёмно-серые, почти чёрные… и блестящие. Хотя это просто блики светильника. — В тот вечер всё было как обычно, я шёл, вилял бёдрами, подмигивал водителям… и нарвался на компашку, состоящую из таких амбалов, как ты, только было их там штук восемь, — Влад делает глоток, улыбаясь то ли вкусу, то ли своим мыслям. Скорее первому, чем второму. — И у них были колёса. Отбиться было нереально, сбежать тоже. Меня накачали и пустили по кругу, после чего кинули ползти до дома чёрт знает где. А потом ты меня нашёл, — он прикрывает глаза и отпивает ещё раз. — Забыл сказать... Спасибо. Слов у меня не было. Да, примерно такую картину я и представлял, потому что иначе оно как-то не вяжется… надо бы что-то сказать… — Тебе некуда бежать? — Друзей нет, школу не закончил — в восьмом классе маман решила, что дозы — это круто, а что сын, похожий на бабу — ещё круче. Потом меня подложили под кого-то из органов опеки, накачав какой-то дрянью, потом ещё под кого-то… меня даже в больницах подкладывали или под стол совали, чтоб рецепты на лекарства выписывались сами собой, — он горько усмехается. Кажется, что сейчас со мной говорит не малолетка, а кто-то действительно сознательный, потрёпанный жизнью. — Тогда мне пятнадцать было. А сегодня девятнадцать исполняется, — он потупил взгляд, а мне стало невыносимо больно, будто мне от него передалось. Четыре года он в этом дерьме? Блять… — Что будет, если однажды ты не придёшь домой? — понимаю, что сочувствовать ему уже бессмысленно, да и бесполезно. Надо что-то делать. Надо. Мне — надо. — Раньше я думал, что на меня забьют, мол, был кто-то — и нет кого-то… — он опустил взгляд в чашку, любуясь отражением лампы и собственных глаз. — …но стоило однажды задержаться, когда совсем плохо утром было, как меня еды на неделю лишили — питался, чем клиенты угостят… обычно белковой пищей, — он снова усмехнулся. — Ты тогда вернулся. Я спрашиваю о том, будут ли тебя искать, — стараюсь держать себя серьёзно, не показывая, что мне тошно от осознания, что я бессилен в этой ситуации… или… точно! — Будут, скорее всего. По притонам, отелям, больницам. Нашли же тогда, и потом найдут, меня даже полумертвого нашли хрен знает где, когда я сброситься пытался с какой-то заброшенной высотки…— он разводит руками, после чего опустошает чашку кофе. — Теперь ты всё знаешь, давай деньги, и я пойду. — Оставайся, — говорю так, что, кажется, его передёргивает от властности тона. — Ночевать будешь на диване, — отвожу взгляд, понимая, что творю дикий бред. Нашёл фея с потрёпанными крылышками, да и оставляю у себя хер пойми зачем… — Это дорого, мне влетит, если я не принесу заработок за всё это время… — опускает он взгляд, а я мысленно пересчитываю свои заначки и думаю о скорости прибытия зарплаты в мою жизнь. — Это неважно, — улыбаюсь, когда он садится на место, слегка морщась от боли. Есть контакт. Хорошо. Я не хочу его туда отпускать… Есть ли способы удержать его от возвращения туда?.. — Расскажи о себе? Ты же чем-то увлекался, верно? Когда ещё не был… — Хватит, не дели мою жизнь на «до» и «после», она целостна, — он хмурится, но скоро отходит, нашаривая чёрствые печеньки в вазочке на столе и закидывая в рот. — Я любил рисовать, музыку там слушать, фильмы смотреть… — он поджимает губы, понимая, что говорит, возможно, слишком много. — Какие? Расскажи, — цепляюсь хоть за что-то. Этот парень такой… такой… не знаю, как описать. Притягивает к себе. Кажется, что он прячет за душой намного больше, чем сломанные розовые крылышки. — Умные, — хмыкает. — Кстати, как тебя зовут-то? — Слава, — наклоняю голову в сторону, наливая кофе, только уже в две чашки. — А конкретнее? — Психологические, снятые по книгам… чаще бывает, что книги интереснее, только вот тогда я их читать не хотел, а сейчас… — он снова утопает взглядом в тёмной глади напитка. — …сейчас ни книг, ни доступа к ним. — А к примеру? — смотрю на него в упор, понимая, что я не совсем разбираюсь в том, что он может сказать… — «Заводной апельсин», «Над кукушкиным гнездом», ещё много разных… Меня впечатляли герои и пугала атмосфера напряженной психологичности… — задумчиво проговаривает он, а меня озаряет воспоминанием. Я подрываюсь и бегу искать в комнате на полке то, о чем он говорит. Нахожу. Потрёпанная книжка, на обложке которой выведены слова: «Кен Кизи», «Над кукушкиным гнездом». Мне её когда-то кто-то подарил, не помню, правда, когда. — Говоришь, девятнадцать тебе сегодня стукнуло? С Днём Рождения, чё, мне всё равно она не нужна, — протягиваю находку ему. Он… улыбается. Это не то поднятие уголков губ, это искренняя улыбка… и я в ней немного растворяюсь. Я не хочу, чтобы он уходил. — Только вот читать её у меня ни времени, ни возможности… — шепчет он, проводя пальцами по обложке, открывая книгу, читая случайные строчки на случайных страницах… — Теперь есть, — пожимаю плечами. — Не думаю, что тут тебя кто-то сможет найти. Книга падает из его ослабших рук. Перевожу взгляд с неё на лицо Влада, после чего понимаю, какую дурь сказанул. — Ты, можешь, конечно, уйти… Только вот надо ли оно тебе? От таких предложений грех отказываться, — хрипло и тихо говорю, после пары минут игры в ошалевшие гляделки. Он тянется за книгой, поднимая её и молча начиная листать, будто остервенело. Его пальцы дрожат, путаются в страницах. Он больше не поднимает на меня взгляд, но я и без этого вижу, что скользит он им по страницам, не видя букв. По его щекам потекли слёзы. Тяжело, наверное, встретить человека, смотрящего на тебя без отвращения, даже если ты гей и торгуешь своим телом. Только мне было плевать на эти два фактора. Парень-то умным оказался, пусть фильмы ему и не по возрасту были… Как же это дико… странный незнакомец, который выглядит как бывалый гопник, коим и является по большей части, сначала в больницу тащит, потом дома оставляет… звучит как дешёвый рассказ для ванильных девочек, но что поделать, если я уже не могу его оставить. Просто не смогу жить с тем, что я мог позволить себе ему помочь, но не помог. Спать он за эту ночь так и не лёг, зачитываясь книгой и утирая слёзы рукавом толстовки. Утром я ушёл на работу, показав ему, как открывается входной замок, понимая, что вряд ли он останется со мной. Бред же всё-таки.***
Придя домой, я первым делом обнаружил недавно вскипевший чайник. Прощальных записок я не заметил. Зато заметил Влада, который лежал на диване, обнимая подушку и накрывшись моей олимпийкой, брошенной ещё давно на спинке кресла, и блаженно спал, прижимая к груди ту самую книгу в достаточно яркой обложке. Не ушёл.***
Пока я втыкал в планирование завтрашней рабочей деятельности, меня осенило, что кормить-то его надо. А жрать-то дома нечего. Вряд ли пачка пельменей, буханка засохшего хлеба и полпачки кофе спасут его. Пока Влад не проснулся, я выбежал в ближайший ларёк за шавой — а почему нет, сытно, вкусно, сбалансированно. Ну и в продуктовый за хлебом и сыром тоже заскочил, надо же что-то есть. Может, потом готовить научу его, если не сбежит. Встретил меня сонный парень почти на пороге. Он закутался в мою олимпийку, что выглядело безумно мило. Так. Стоп. Слава, не дури. То, что ты и по парням тоже можешь — известно достаточно многим. Но не так же, блять, сразу. В любом случае, дойдя до кухни и поставив чайник, я гордо вручил ему шаву, улыбаясь и заявляя: — Кушать подано, прынцесса, — из меня вырвался смешок. Влад смотрел на кулёк из лаваша, как баран на новые ворота. — А это съедобно? — боязливо уточнил он, картинно принюхиваясь, расплываясь в улыбке. Верно, не ел же он с утра ничего — это я не завтракаю, а ем на работе, а он-то весь день голодный провалялся. — А как это есть? — Ну, смотри, — я взял свою, оттягивая бумажный пакетик, чтоб не наесться лишнего. — Берёшь её в рот… — я накрыл уголок губами, сдерживая смех. — Да иди ты! — грустно нахмурился Влад, явно понимая, к чему я делаю отсылки. Надо научить его с иронией относиться даже к такому ужасу. Правда, на улицах ему, думаю, не стоит появляться… пусть думают, что он помер, целее будет. — А фотом сжимаеф жубы! — пробубнил я, откусывая. Он повторил за мной действия, измазываясь в соусе, краснея от этого. Наблюдать, как он ест, было крайне уморительно. И как он размазывает соус по лицу, и как испуганно смотрит на жирные пятна, украсившие мою олимпийку. — Всё равно стирать надо было, — отмахиваюсь, а он, успокоившись и доедая, принимается слизывать его с пальцев. Блять. Его маленький розовый язык снует между губ и по тонким пальцам. Влад так смотрит на свои руки, что у меня в горле пересыхает. Только вот заметив моё к себе повышенное внимание, парень замирает, глядя испуганно. Только бы, бля, не подумал, что мне от него нужна постель. Опередив его негласный вопрос, сваливаю в душ, не говоря ничего. Да, у меня встало на парня, которого я, вроде как, хочу защитить от тех, кто жаждет ему присунуть за деньги. Сука. Может, мной двигал не альтруизм и желание помочь, а чувство собственничества, что он такой весь красивый, но общий? Ещё хлеще. Холодные струи воды ни капли не отрезвляют. Его вид всё время перед глазами. Упираюсь в кафель лбом, понимая, что, если решу подрочить — пути назад не будет, потому что… потому что. Тихо скрипит дверь в ванную, впуская в тесное помещение, где я стою в душевой кабине, чуть не лобызаясь со стенками, как он когда-то с фонарём, Влада. Который начинает раздеваться — я слышу шелест одежды и звуки расстёгивающейся молнии. Любые звуки, кроме его голоса. Он молчит. Я не вижу его лица. И тоже молчу. Не знаю, что он сейчас чувствует. Дверца кабинки открывается, моей спины сперва касается холодный воздух, а затем тёплая, слишком тёплая рука парня. — Я тебе нравлюсь, — констатирует он тихо. Боязливо, испуганно, нервно… его пальцы дрожат, а потому переключаю воду, делая её слегка горячее, не поворачиваясь к нему, пытаясь скрыть возбуждение, хотя это не представляется возможным. — Ты мне нравишься, — подтверждаю, так и не оборачиваясь. — И ты мне тоже, — он сглатывает, а потом очень-очень тихо добавляет дрожащим голосом: — Повернись, пожалуйста… И я поворачиваюсь. Не могу сказать «нет». Смотрю на него, протягивая руку вперёд, но не чтобы коснуться, а чтобы закрыть кабинку. — Я не буду тебя трахать, — говорю, хотя на самом деле именно это сделать с ним и хотелось бы. Он сейчас выглядит… что я взорваться готов. Тонкое тело, осиная талия, розовые сосочки, припухшие после, судя по всему, горячего чая, губы, низкий рост, гладкие ноги… он прекрасен. Найти кого-то лучше во всём мире я не смог бы, пусть у него и торчат рёбра, а на них желтеют синяки. — Тебе разве не надоело, что от тебя только этого и хотят? — поджимаю губы, сглатывая, стараясь держать себя в руках. — Ты не только этого от меня хочешь, — он смотрит на меня. На его лбу появляется испарина, руки всё равно дрожат — нервное, видимо. Губы постоянно втягиваются, увлажняясь языком… — И мне… иногда это нравится… Вздыхаю, притягивая его к себе под душ, понимая, насколько он весь дрожит. От его волос пахнет моим шампунем — днём, видимо, купался… Его тело такое маленькое, хрупкое, что кажется, сломать его проще простого. Целую в тёмную макушку, улыбаясь. Он обвивает меня руками. Ему даже эти объятия даются с трудом, потому что я начинаю ощущать, что он трясётся не столько от нервов и холода — уже согрелся, наверняка — сколько от рыданий. Опускаюсь вместе с ним на пол, сажая его боком к себе на колени. — Не ври, что ты сейчас не переступаешь через себя, — шепчу ему на ухо, проводя подушечками пальцев по влажной спине. — Я не… — его голос дрожит… он поднимает лицо, а я не удерживаюсь и целую его. Вряд ли его целовали. Шлюх не целуют… и сколько бы членов он ни сосал за свою жизнь — целоваться он не умеет. Прижимаю его к себе, проводя рукой по шее, ниже, по рёбрам, очерчивая места, где синяки особенно видны, веду руку ниже… натыкаясь на его возбуждение. Условный, видимо, рефлекс. Он краснеет, разрывая поцелуй, кладя мне руку на член. — Я не собираюсь тебя трахать, — повторяю на ухо, проводя пальцем по головке его достаточно длинного, но тонкого члена, размазывая по ней не то смазку, не то воду. — По крайней мере, не сейчас, — целую его шею, начиная ему бережно дрочить. Я давно не спал с парнями. Очень давно. Ощущаю, что он тоже начал двигать рукой. Умело, правильно… прикусываю его шею — и ощущаю, что он всем телом вздрагивает, а на кончике его члена набухает уже точно капля смазки. От незатейливой дрочки друг другу мы достаточно быстро доходим до разрядки. Он так мило выгнулся и тонко застонал, кончая, что я не выдержал этого. Он… он действительно был прекрасен. Этой ночью спали мы в одной кровати — не отправлять же его после этого спать на диван.***
Из дома он не выходил около месяца. С друзьями я вопрос решил, выдав его за своего брата двоюродного. Потом мы всё же сходили проветриться. Одного я его выпускать боялся. Он тоже боялся выходить один. И я научил его относиться ко всему… без страха, что ли. Накупил ему каких-то учебников, пусть познаёт безграничность среднего образования. А то умные художественные книжки читать — ему нравится, а необходимые, но не менее умные — не очень. Было весело наблюдать, как он учит историю и костерит составителей учебника за огромное количество воды в параграфах… Но это всё пустое. И мы пройдём через это вместе. Как прошли через тротуар с фонарём, больницу, подворотню, где его чуть не снял придурковатый и подслеповатый мажор.… и сейчас я искренне благодарен и горд за свою жажду разных историй, любовь к людям и желание помочь сирым и убогим.