Пора тебя съесть, Нимура-кун

Чёрное кагуне врезается в стену с двух сторон от головы Фуруты; мелкая крошка бетона и пыль летят на волосы, непропорционально уродливые рты улыбаются и клацают челюстями у самого лица. Они кружат так близко, что можно заметить расщелины между их зубами и мясистые языки. От сильного удара об стену моментально начинает ныть спина, а затылок охватывает пульсирующей тупой болью, но улыбка Фуруты становится лишь ещё шире. Ему нравится смотреть на бьющиеся за его спиной хвосты кагуне, нравится чешуя, что покрывает их странным узором, у него вызывает восторг их размер, сила и мощь. А вот выражение лица Сасаки, остающееся всё таким же сдержанным, он находит до отвращения скучным. Ему не подходит серьёзность. — Командир, у вас ужасные методы. — Фурута тянет гласные, а в его голосе проскальзывают капризные нотки, словно не его только что гоняли по всему залу. — Вы меня совершенно не жалеете. — Скажи это гулю, когда он будет доедать твои внутренности. — Сасаки же наоборот чеканит слова, и каждое из них хлёсткое, словно пощёчина. — Ну так я и говорю. Фуруте ничего не отвечают, но кагуне резко опускается на плечи, ползёт по рукам и шее, сдавливая её, вынуждая запрокинуть голову и прижаться плотнее к стене. Чешуя царапает шею, оставляя длинные борозды на бледной коже — Фурута чувствует, как кожа начинает гореть. Дышать становится труднее, а заметивший это Сасаки впервые за весь день перестаёт хмуриться. — Вам нравится делать мне больно, да, командир? — Кагуне нажимает на ключицы, а кончик одного из отростков впивается в ярёмную впадину. Кажется, что ещё немного — и кости хрустнут, а тонкая кожа не выдержит и разойдётся, словно масло под горячим ножом, обнажая трахею. Сасаки не отвечает на вопрос: он вообще предпочитает игнорировать любые вопросы и тем более провокационные от Фуруты. — Мне нравится, когда ты молчишь. — Безобразные рты повторяют за ним, клацают зубами у самых ушей, словно желают вгрызться в человеческую плоть и утолить свой голод. Фурута уверен, что у его тела превосходный вкус, командиру бы обязательно понравилось. — Ещё больше мне нравится не видеть тебя. — Сасаки-сан, вы отвратительный начальник, вы знаете? — Фурута легонько дотрагивается кончиками пальцев до кагуне, что скользит по его груди, а потом обхватывает его ладонью и проводит резко вниз, а потом вверх. Рты начинают шептать несвязные звуки, смотреть друг на друга, Сасаки же никак не реагирует, оставаясь всё таким же до уныния серьёзным. Фурута кладёт вторую руку на кагуне, плотно его обхватывая, чуть прогибается в пояснице, подаваясь вперёд, и трётся об него, не переставая водить ладонями. Там, где давит Фурута, чешуя покрывается сеткой RC-каналов, и чем сильнее нажим, тем ярче и дольше они горят, отдавая мягкой пульсацией. — Нимура-кун. — Сасаки делает несколько шагов вперёд — теперь их разделяет всего пара метров — и склоняет голову набок. Он смотрит очень внимательно, следя за каждым его движением. — Что ты делаешь? — А разве вам не понятно? — Пальцы, затянутые в красную кожу, проникают в распахнутый рот кагуне, и тот послушно обхватывает их губами, жадно заглатывая на всю длину, а потом медленно выпускает их. На коже остаются разводы слюны, а длинный язык скользит между пальцев, облизывая их, поднимается вверх, словно щекоча внутреннюю сторону ладони. — Кажется, даже ваше кагуне более сообразительное, нежели вы. Сасаки никак не реагирует на выпад, лишь неодобрительно поджимает губы и качает головой. Он знает, чего хочет, но не знает, может ли он себе это позволить, предпочитая отмалчиваться и закрывать глаза. За этим очень весело было наблюдать первые пару раз, а теперь эта сдержанность и неспособность отпустить себя лишь раздражают Фуруту. Он считает, что глупому и несчастному кандидату в особый класс повезло, что у него есть столь заботливый подчинённый, который всегда готов помочь своему командиру. Кагуне тянется к Фуруте, а Сасаки этому не мешает, позволяя ему своевольничать, делая вид, что ему всё равно. Им обоим интересно, во что это выльется. Фурута трётся лицом о кагуне, проводя по нему языком, а потом кусает его за подобие губы и оттягивает её, не прекращая водить ладонями вверх и вниз по чешуе. Кончик тёмно-бордового языка мажет по лицу Фуруты, а тот изворачивается так, чтобы командир мог рассмотреть каждое их действие. Они сплетаются языками, вылизывая и медленно лаская друг друга, а потом кагуне проникает в рот, нетерпеливо толкаясь глубже, что можно заметить, как оно натягивает горло. По подбородку Фуруты стекают тонкие ниточки слюны, а приглушённые стоны наполняют зал. Не отрывая взгляда чёрных, как сама преисподняя, глаз, Фурута смотрит на командира, пока кагуне скользит по всему его телу, покрывает поцелуями шею и руки, трётся об его грудь и ноги, и стонет так призывно и требовательно, что Сасаки невольно облизывается. — Нимура, ты больной, — это всё, что произносит командир — он не знает, как реагировать на увиденное. Удивление, смешивающееся с недоумением, растерянностью и какой-то обречённостью, в его голосе лишь веселит ещё больше. — Но вам ведь нравится, — отвечает Фурута, растягивая гласные. Они пристально смотрят несколько секунд друг другу в глаза, ведя немой диалог: Фурута убеждает, зазывает, увлекает за собой, словно Серена из древних мифов. Он, подобно русалке, одним лишь своим взглядом мягко обвивает его, обещая вознестись с ним на вершину блаженства. Но будет лишь морская чёрная бездна и болезненно впивающиеся хладные руки, раздирающие на части. Сасаки согласен на такой исход. Отростков кагуне становится так много и самых разнообразных форм и размеров, что Фурута не может уследить за ними: они оплетают всё его тело, проникают под одежду, не дают пошевелиться, и кажется, что ещё немного — и он будет просто погребён под ними. Мокрые языки лижут каждый дюйм кожи, заполняют горло, вынуждая Фуруту давиться и задыхаться, касаются широко раскрытых глаз, проникая под верхнее веко и оттягивая его, рты впиваются в него так, что выгибает от боли. А потом укусы зализывают, обводя покрасневшую кожу самым кончиком и размазывая по ней прохладную слюну, на них дуют, словно пытаются отогнать боль, потрескавшиеся уродливые губы целуют его так нежно и осторожно, что Фурута начинает мелко дрожать, а внизу живота разливается жар возбуждения. Рубашку расстёгивают, умудрившись не вырвать ни единой пуговицы, чиркает молния, и с него стягивают брюки вместе с боксёрами, снимают туфли и носки, перчатки стянуть он не позволяет, зажимая ладони в кулак. Пол отвратительно холодный и грязный, но Фурута не успевает начать возмущаться: кагуне давит ему на плечи и бьёт под коленями, вынуждая опуститься на пол, стягивая его руки за спиной и целуя вдоль предплечья. Нависающий над ним Сасаки поправляет очки, а потом снимает свои перчатки и бросает их на пол, расстёгивает ремень и, вытянув его из шлёвок, кидает себе под ноги. Все его действия очень неспешны, словно Фуруте дают возможность одуматься, попросить прощения за свои слова и взять их назад. Это смешная мысль. — Я скорее умру от старости, чем вы разденетесь. — Фуруте нравится импровизированное шоу, но злить командира ему нравится ещё больше. Сасаки неодобрительно цокает и кладёт ему ладонь на лицо, проводит большим пальцем по губам, очерчивая когтем их контур и проникая внутрь податливо раскрытого рта. Фурута тут же смыкает губы, беря как можно глубже, и начинает гладить ороговевшую подушечку языком, чуть прикусывать, задевая зубами коготь. — Какая досада, Нимура-кун. — Сасаки проводит носком ботинка по внутренней стороне бедра, легонько задевает полувставший член, а потом давит на яички. — Я буду очень огорчён этим происшествием. Сасаки опускает когтистую ладонь ему на голову, зарывается пальцами в тёмные волосы, легонько массируя макушку, а потом собирает их в кулак на затылке. У Фуруты очень мягкие и гладкие волосы, их приятно сжимать и оттягивать так, что он вынужден запрокинуть голову, выставляя на обозрение шею, и податься назад. Носок туфли давит на основание члена, скользит вверх по стволу, легонько бьёт по головке, и Фурута, не сдерживаясь, стонет во весь голос, раздвигает бёдра пошире, чтобы потереться о ногу. Он пытается прижаться как можно плотнее, подаётся вперёд не только бёдрами, но и туловищем, однако Сасаки оттягивает его за волосы назад, давит когтями на затылок и укоризненно качает головой. — Я говорил вам, что вы отвратительный начальник? — Тонкие отростки кагуне с небольшими ртами целуют его живот, вырисовывая на нём понятные им одним узоры, проникают языками в пупок, легонько щекоча и поднимаясь вверх. Они покрывают солнечное сплетение поцелуями, трутся об него, словно пытаясь почувствовать аромат и тепло кожи, а потом несколько языков начинают обводить затвердевшие соски, вылизывать их. Фурута дёргается от каждого шершавого прикосновения и отзывчиво подаётся вперёд, требуя большего. Он очень жадный. — Каждый день. — Сасаки шлёпает по поджавшимся яичкам, водит носком ботинка по промежности, надавливая у самого ануса, перебирает волосы, едва натягивая их, и пожирает его потемневшим от возбуждения взглядом. Щупальца его кагуне ползут по спине, покрывая её поцелуями, обводят языком позвонки, чуть прикусывая кожу, и тихо переговариваются, решая, кто же будет первым. Фурута прогибается в пояснице, разводит ноги ещё шире, трётся лицом о пах Сасаки, смотрит затуманенными глазами и стонет от каждого поцелуя. Языки кагуне вылизывают его промежность, смазывая анус: они ласкают колечко мышц, мягко раздвигая его, толкаются, плавно проникая внутрь плотно обхватывающих их стенок. Кагуне лижет и кусает его бёдра, оставляя алые засосы на нежной коже, оплетает вставший член, скользя по всей длине и щекоча чувствительную, истекающую смазкой головку, чуть пережимают яички. — Пора сожрать твои внутренности, Нимура-кун. — Горячий рот кагуне накрывает его член, тут же беря на всю глубину, проходясь языком вдоль всего ствола и плотно его обхватывая, чуть сжимая у основания. В разработанный анус плавно входят смазанные отростки кагуне, заполняя и растягивая, плотно проходясь по простате. Они входят так быстро и резко и тут же начинают двигаться, толкаться так глубоко и быстро, не давая привыкнуть и вынуждая громко стонать. — Приятного вам аппетита, командир, — это единственное, что успевает произнести задыхающийся Фурута, прежде чем его грубо вжимают лицом в обнажённый пах, заставляя замолчать. Сасаки оттягивает волосы на затылке, требовательно давит и водит его лицом по своим бёдрам, толкаясь и плотнее прижимая к себе. Мускусный запах забивает лёгкие, наполняя рот слюной, короткие курчавые волоски щекочут кожу, скользящий по лицу член размазывает смазку, головка упирается в губы, и Фурута облизывается, а потом послушно открывает рот, высовывает язык и требовательно смотрит на командира снизу вверх. Раскрасневшийся, со стекающей по виску каплей пота, с голодным взглядом и мокрыми губами его командир великолепен. Стоит Сасаки провести членом по губам, а потом положить его на язык, как Фурута тут же смыкает их и вбирает в себя напряжённую плоть. Он сразу ласкает языком и втягивает щёки, берёт как можно глубже, так, что головка трётся о нежные стенки горла, а кончик носа утыкается в пах. Терпкий аромат горячей плоти будоражит так сильно, что на несколько секунд Фурута закрывает глаза, полностью отдаваясь ощущениям, позволяя себе раствориться в какофонии стонов, влажных шлепков, жарких поцелуев и беспрерывного шёпота. Он плавными движениями языка поднимается от основания до уретры, лаская чувствительную головку, и содрогается всем телом от мощных толчков, а когда Сасаки проводит когтями по шее, надавливая и оцарапывая, то и вовсе скулит. Фурута двигает головой в такт кагуне, что насаживается на его член, нетерпеливо дёргает бёдрами, требуя большего, и подаётся назад, сжимая задницу и не желая выпускать кагуне, что плотно проходится по простате. Покрытый испариной и слюной, он весь дрожит, а нестерпимое возбуждение скручивается тугими кольцами внизу живота, разливается жидким огнём по всему телу, выкручивая его и затуманивая сознание. Сасаки не позволяет ему отстраниться и начать болтать, словно чувствует, насколько едкие комментарии вертятся у Фуруты в голове, каждый раз заполняет его рот, грубыми и короткими толчками проникая то в горло, то натягивая щёки и не переставая смотреть. Он вглядывается так внимательно и пристально, словно никогда ранее не видел Фуруту, впитывает в себя каждое движение, каждую эмоцию, не отводя и не закрывая глаз. Его когти царапают разгорячённую кожу, а шершавые губы кагуне зацеловывают покрасневшую кожу, словно извиняясь за болезненные действия. Они стонут вместе с ним в унисон, шепчут ему на ухо пошлости и ни на мгновение не прекращают целовать, оставляя по всему телу нескончаемое множество засосов. Каждое резкое движение, каждое грубое прикосновение, каждый нежный поцелуй и чувственный шёпот, неважно от кого — кагуне или командира, — такие жадные и требовательные, в них столько желания обладать, что Фурута просто плавится от ощущений. Голодные, серо-чёрные глаза пожирают его всего, забирая каждый кусочек этого тела себе, забирая всё без остатка и не позволяя скрыться от их требовательного взгляда. Сасаки рычит и стонет, он наконец-то позволяет себе вертеть им, словно куклой, и не сдерживаться, он направляет и не даёт даже малейшей возможности на возражение. Одним лишь взглядом он отдаёт приказы, которым хочется подчиниться. Такая версия командира нравится Фуруте больше всего.