Алина целый час сидит на белоснежном подоконнике, прислонившись всем телом к холодному запотевшему окну. По закону вымышленного жанра на улице идёт дождь, и не просто какой-то там дождичек на полчаса, а самый настоящий, мать его, ливень, из-за которого она никак не может покинуть спортивный комплекс. Нет, Алина обожает ходить сюда на уроки танцев, но в свете последних событий ей хотелось покинуть это место как можно скорее. Увы, её любимый изумрудный зонт с деревянной ручкой остался дома, а все её подруги и знакомые, посещающие различные кружки и дополнительные занятия, уже давным-давно покинули здание, и за помощью не к кому было обратиться.
Хотя погодите. Есть один такой. Но к этому человеку Алина ни за что не посмеет обратиться, даже если комплекс будет закрываться, ливень всё так же будет лить без остановки, а во всём здании они останутся только вдвоём. Легче уж тогда до дома добежать, чем просить
его проводить её до дома. Уж лучше пусть она заболеет, чем будет идти под зонтом с человеком, которого считает бездушной мразью. Легче выслушивать причитания старшего брата и его усталые вздохи, чем идти в позорном и удушливом молчании. Или выслушивать в свой адрес грязные слова, пропитанные едкой кислотой и прожигающие ей насквозь сердце. А это гораздо хуже.
И дело даже не в гордости.
Маленькая прядка коротких русых волос падала на лоб и неприятно щекотала кожу, постоянно лезла в глаза. Девушка сдувала её, пыталась пригладить и спутать с остальной частью волос, но, увы, это не помогло. Алине пришлось распустить свой высокий хвост, закреплённый большой бархатной резинкой чёрного цвета со стразами, которая практически не сползала с макушки, чтобы бесячая прядка затерялась среди гущи длинных волос. Она с трудом освободила волосы от резинки, которая на полпути где-то запуталась, зато после её ожидал приятный сюрприз: волосы раскинулись по спине и плечам, и, слегка растрепав их холодными пальцами, девушка почувствовала расслабление. По коже головы пробежали приятные мурашки, и Алина на секунду позволила себе расслабиться. С сухих губ слетел немного возбуждённый вздох.
Девушка посмотрела на улицу. Погода за окном совершенно не радовала, оставляла после себя неприятный осадок. Крупные капли барабанили по козырькам с той стороны, создавая раздражающий тонкий слух шум; по асфальту вокруг здания растекались огромные лужи, через которые при всём желании нельзя было перепрыгнуть; по дорожкам никто не бегал, пытаясь добежать до первого попавшегося укрытия. Последним фактором, разносящим Алину в пух и прах, была царящая во всём здании тишина, нарушаемая лишь шумом льющейся снаружи воды. А ещё полное отсутствие света.
Алина сидела на подоконнике, и её душила обида. Душила сильно, не думая отступать, сжимала своими склизкими щупальцами хрупкую шею, перекрывая доступ кислорода, медленно расползалась по всему телу, заставляя сжиматься сильнее от несуществующего недуга. Алину безостановочно трясло, будто у неё случился приступ эпилепсии. Только пены изо рта не хватало. Последний раз так трясло лет девять назад, когда её избили мальчишки в детдоме. Ой, нет, это самый первый раз, перепутала.
Обида живёт в ней с самого детства, которого у неё, по сути, не было никогда. Обида прижилась в сердце и даёт о себе знать только в те моменты, когда… терпеть уже просто невозможно. Такие припадки — а по-другому эту трясучку назвать никак нельзя — случались в жизни Алины всего несколько раз. Она может пересчитать их по пальцам
пока что одной руки: пять. Всего лишь пять раз она впадала в отчаяние до такой степени, что даже валерьянка не помогала. Сейчас как раз пятый.
Приступ впервые в жизни Алины случился в шесть лет, когда её избил мальчик в детдоме. Самому главному в компании малолетних хулиганов — Мише — было на тот момент восемь, и его боялись все дети до десяти лет. У воспитанников постарше был другой авторитет, но о нём маленькая Алина мало чего слышала, потому что на её этаже обсуждали только Мишу.
Тогда Миша был слегка полноватым мальчиком с короткими волосами цвета ржавчины, серо-голубыми глазами и жёлтыми зубами. Миша ненавидел чистить зубы, спать со всеми в одной комнате и слушаться воспитателей. А ещё он ненавидел детей. И своих прихвостней он тоже ненавидел. Пусть он и имел при себе свои «боксёрские груши», больше всего на свете мальчик обожал доставать Алину.
В шесть лет Алина понятия не имела, что сделала не так в своей короткой и несчастливой жизни, но получила сполна от забияки прямо на глазах у воспитателей. Девочка не умела драться и защищаться, и ей оставалось только беспомощно закрывать руками своё лицо и живот. Миша для своих восьми бил беспощадно: кулаками пытался достать до маленького носика, но вместо него попадал по уху или по груди, а когда его схватила Ирина Валерьевна за талию и попыталась оттащить от испуганной Алины, мальчишка умудрился зарядить девочке мыском ботинок по ладони. Извиваясь в массивных руках пятидесятилетней Ирины Валерьевны, Миша визжал, кричал, бесконтрольно махал ногами и головой, вследствие чего нанёс удар женщине пятками по коленкам и один раз затылком по подбородку.
По слухам этим же вечером воспитательницы наказали Мишу ремнём, но Алина до сих пор не знает, был ли этот слух лишь утешительной байкой или справедливой правдой. Ей хочется думать, что тавтология тогда взяла верх.
Алина стояла посередине игровой комнаты, держа правую руку напротив лица, а левую прижимая к груди. Из её глаз текли крупные солёные капли, скатываясь по щекам вниз. Лицо исказилось в гримасе обиды и непонимания. За что он так обошёлся с ней? Что Алина сделала негодяю не так?
Девочка стояла столбом в комнате, окружённая толпой любопытных детей, и тихо всхлипывала, чувствуя, как тело охватывает сильная дрожь.
С первого этажа неожиданно послышались писклявые голоса детишек, хохот и громкий топот. Девушка достала из кармана куртки телефон и посмотрела на время. Без двадцати четыре. Кажется, младшие группы только освободились, и дети радовались, что наконец-то смогут пойти домой.
Через пять минут послышались более низкие голоса — пришли взрослые за своими чадами. В холле стало ещё громче, атмосфера стала веселее. Удивительно, с четвёртого этажа всё так хорошо слышно… Разговоры эхом проносились по помещению пожарной лестницы. Губы сами собой расплылись в улыбке, но какой-то нервной, печальной.
Было очень завистно, ведь уже никто никогда не заберёт Алину после занятий в школе или в спортивном комплексе.
Второй раз в жизни Алину трясло тогда, когда ей было десять лет. В один из самых обычных дней её жизни в детдоме девочка была одновременно счастлива и обижена на весь свет.
В здании, где жили дети-беспризорники, пришёл красивый молодой человек в старых потрёпанных джинсах и растянутом сером свитере. Его русые волосы были сильно растрёпаны, несколько непослушных прядок покоилось на сморщившемся лбу. Его глаза хаотично бегали по группе детей, играющих на детской площадке. Он подошёл к женщине бальзаковского возраста с крашенными светло-жёлтыми кудрями и что-то спросил у неё, ещё раз оглядев ораву детей. Воспитательница сначала впала в ступор, глупо похлопала накрашенными тушью ресницами, неловко прокашлялась и указала парню на вход в здание, при этом активно кивая головой, как бы подтверждая собственные слова.
Молодой человек поблагодарил женщину и двинулся ко входу детского дома, но, не успев пройти и двух метров, был окружён любопытными детдомовцами. Девочки и мальчики возраста от шести до восьми лет смотрели на гостя щенячьими глазками. Они будто говорили ему: «Возьми меня к себе!», «Не уходи!», «Останься!». От этих взглядов парню стало не по себе, и он наконец вырвался из плотного кольца окруживших его сироток. Пока он шёл к зданию, постоянно оглядывался. Боялся, что эти милые на вид дети на самом деле страшные монстры, и могут избить его так же, как в детстве.
Алина, не моргая, смотрела на симпатичного незнакомца, который вот уже минуту сидел перед ней на корточках и глупо улыбался. Глупо, но зато с такой искренней радостью, с таким непередаваемым счастьем, что ей тоже захотелось улыбнуться. На мгновение. Но девочка чувствовала себя неловко оттого, что молодой человек не проронил ни слова за всё это время. Просто сидел и улыбался, как счастливый дурачок.
Или влюблённый. Чёрт, тогда Алина хуже разбиралась в человеческих эмоциях.
Она украдкой взглянула на свою воспитательницу — Ирину Валерьевну. Та будто подхватила её настроение, не знала, улыбаться ей или начать беспокоиться. Алина прижала сильнее к груди своего плюшевого тигрёнка.
— Привет, — донеслось до неё тихое и вкрадчивое. Голос похож на сладкую карамель: такой же тягучий, тёплый и приятный.
— Привет, — Алина глупо похлопала ресничками и нервно заёрзала на диванчике. Никто из группы даже не обращал на них внимания, будто все их обиженно игнорировали. Но девочке было всё равно. Всё внимание было приковано к красивому незнакомцу.
— Ты… так выросла, — неверяще выдохнул он, вглядываясь в острые скулы и нежные девчачьи черты лица.
— Все мы когда-то вырастаем, — Алина беспечно пожала плечами, неосознанно пододвигаясь ближе к парню. От него это не укрылось.
— И всё же… — молодой человек помедлил, кинул взгляд на коврик и неуверенно перевёл взгляд снова на девочку. — Я давно тебя не видел.
— Мы знакомы? — она сильно удивилась, спросила это так громко, что дала себе мысленно подзатыльник. — Я не помню тебя. Или ты подглядывал за мной, м?
Девчонка оказалась не промах. Игривая, немного беспардонная, любопытная, загадочная и очень забавная — всего лишь несколько минут понадобилось парню, чтобы убедиться, что он её нашёл.
— Неужели, ты такого плохого обо мне мнения? — он игриво повёл бровью, и девчушка беззастенчиво хихикнула. К ней приблизилась Ирина Валерьевна, словно призрак, — так же плавно и незаметно. Молодой человек не мог понять, какие чувства испытывает женщина.
— Меня зовут Кирилл, — он протянул вперёд руку, — а тебя?
— Алина, — гордо заявила, перехватывая большую ладонь своей маленькой, — Салтыкова.
Он широко распахнул глаза. Сердце тут же ухнуло, упало куда-то вниз, на прощание помахав лукаво ручкой. В глазах стало тесно, как-то больно, а голосовые связки (или не они вовсе) были сильно напряжены — Кирилл не мог вымолвить и слова. Рука, которая всё так же крепко держала маленькую ладошку, сильно затряслась, вспотела. Воздух показался душным и невыносимо тяжёлым. Алина от шока выпрямилась по струнке, как от разряда тока, и не посмела пошевелиться.
— Ты… ты ч-чего? — она опять похлопала ресницами, видя, как в светло-карих глазах с золотистым оттенком появляется знакомый ей блеск.
— Молодой человек, с вами всё в порядке? — Ирина Валерьевна очень некстати напомнила о себе, испуганно склонившись над сжавшимся Кириллом.
Алина так и не отдёрнула руку.
— Н-нет, всё… всё в порядке! — торопливо воскликнул парень, вытирая рукавом свитера свои слёзы. — Всё хорошо, — убеждал он, казалось, себя и никого больше.
Он посмотрел на девочку сквозь бесстыдные слёзы, шмыгнул носом, неверяще усмехнулся, затем опять усмехнулся и накрыл детскую ладонь второй рукой, заточив её в тёплый и нежный замок.
— Я наконец-то нашёл тебя, Лина, — шёпот достиг её ушей, заставил залиться краской. — Искал тебя целых восемь лет…
— Искал? — не зная, что творит, Алина накрыла сверху второй рукой шершавую ладонь Кирилла. — Меня?!
— А кого же ещё? — парень беззлобно хмыкнул, улыбаясь так, как мог только он, — нежно и искренне. — У меня всего лишь одна сестра по имени Алина Салтыкова.
— Что?
— Я твой брат, милая, — с его щёк маленькими ручейками потекли слёзы. — Я нашёл тебя…
Голос Кирилла потерял всякую форму, утонул, куда-то пропал, исчез, растворился в воздухе среди мельчайших атомов или частиц пыли. Сердце так сильно билось в его груди, трепетало, готово было выпрыгнуть на колени этой маленькой потерянной девочки и никогда не покидать её. На губах дрожала счастливая, волнительная улыбка, больше напоминающая болезненный оскал. Наверное, все чувства Кирилла напоминали разноцветный фейерверк, сопровождаемый громкими всхлипами вместо взрывов.
Он никогда не был так счастлив.
Алина сидела всё так же ровно и неподвижно. Никто из них двоих не замечал перемены настроения друг друга. Внутри неё вдруг стало пусто, холодно, как в морозильной камере. Ничего внутри неё не дрожало, и снаружи, увы, тоже. Девочка перестала чувствовать даже тепло сжимающих её рук. Левая ладонь шлёпнулась на коленку, а правая так и осталась в заточении. Почему-то Алина не разделяла чувств объявившегося из ниоткуда брата. Она смотрела куда-то сквозь него, но в глазах стояла темень.
Это был худший день за все её поганые десять лет жизни.
Ирине Валерьевне перед глазами предстала необыкновенная картина: впервые в жизни она увидела два совершенно разных огня и, фактически, находилась между ними. Один огонь был горячим, приятным, а другой — мертвецки холодным, как льды Арктики.
— Ты мне не брат, — заявила девочка, наконец-то выдёргивая правую руку из чужих ладоней. — Ты не можешь быть моим братом!
— Н-но… — Кирилл запнулся, ведь он ожидал совершенно иную реакцию. — Почему? Я твой брат! Родной брат, Алина!
У парня сдавали нервы. Он вновь взял девочку за руки, лелея призрачную надежду, что она скажет что-то другое, не будет кричать, но Алину ничто не могло теперь остановить. Её душила слепая обида. Она опять отдернула руки и вскочила с места.
— Да?! Так если ты мой брат, почему ты не забрал меня отсюда?!
Алина была в бешенстве. Столько лет она жила здесь и мучилась, столько лет терпела насмешки и злые шутки судьбы, столько лет мечтала уйти отсюда даже без родителей. Жить одной где угодно, лишь бы не в чёртовом детском доме.
Не так она представляла себе встречу с новыми родственниками. Совсем не так.
— Я не мог, — Кирилл отрицательно помотал головой, встал с корточек и посмотрел на сестру сверху-вниз. В его карих глазах с золотистым оттенком плескалась грусть. Он с трудом сглотнул. — Я сам жил в детдоме всё это время.
Ирина Валерьевна опешила. Алина сменила гнев на «милость». Выглядела она, откровенно говоря, жалко.
— Правда? — с её щёк катились слёзы, падая на старую поношенную кофту. — Но почему… почему я никогда не видела тебя здесь?
— Я жил на другом конце города, — с трудом выдавив из себя эти слова, парень выдавил из себя улыбку. Алине стало тошно от самой себя. — Полгода назад мне исполнилось восемнадцать, и мне дали квартиру. Я хорошо отучился, поступил в институт, нашёл себе подработку, и начал тебя искать, — Кирилл неотрывно смотрел в тёмно-карие глаза, пытался найти отклик. И, кажется, нашёл. — Ты не представляешь, как долго я искал девочку по имени Алина Салтыкова!.. И теперь наконец-то нашёл, — он потрепал её по голове. Алина зажмурилась.
Кирилл вновь опустился на корточки. Взял заплаканное личико в свои руки, большими пальцами попытался вытереть солёную влагу с лица. Девочка безостановочно всхлипывала, не могла унять дрожь в теле. Сквозь шум в ушах она услышала долетевшие до неё слова:
— Я никогда тебя больше не потеряю. Обещаю…
Вкрадчивое
«обещаю» въелось ей в сердце. Тихое, волнительное
«обещаю» записалось под корочку мозга. Искреннее, тёплое и нежное
«обещаю» живёт с ней и по сей день.
Алина, наверное, сильно расчувствовалась, потому что по щеке покатилась маленькая скупая слезинка. Она резким движением смахнула её, мысленно ругая себя за излишнюю сентиментальность. Но перед глазами всё так же стоит заплаканное лицо Киры и его счастливая улыбка.
Сейчас она вместо улыбки чаще видит насмешливую ухмылку или вымученный оскал. Девушке от этого больно в груди - в области сердца.
С четвёртого этажа до неё донеслось чьё-то громкое пение, эхом отдающееся по помещению. Это была их учительница по пению — Наталья Викторовна. Голос её был уставшим, в нём Алина слышала грусть и разочарование. Сердце вновь болезненно сжалось.
Ты, да я, да мы с тобой…
Ты, да я, да мы с тобой…
Здорово, когда на свете есть друзья-а-а-а…
Знакомые мотивы заставляли Алину тихонько подпевать, но её пение было больше похоже на болезненный скулёж.
Если б жили все в одиночку,
То б уже давно на кусочки
Развалилась бы, наверное, земля-а-а-а…
Вспомнив ещё один ужасный случай из своей жизни, Алина взвыла. Она сжалась ещё сильнее, спрятав голову в коленях, и начала раскачиваться из стороны в сторону, будто умалишённая. По помещению раздались всхлипы, стоны и рыдания. Алина не чувствовала стыда, не была разочарована в самой себе.
Если б жили все в одиночку,
То б уже давно на кусочки
Развалилась бы, наверное, земля…
Это произошло тогда, когда у Алины только начал мутировать голос. Тринадцать лет впечатались ей в голову самым несчастливым числом на свете после этого. Девочка тогда за три года научилась петь, завела друзей и научилась садиться на шпагат. Наталья Викторовна посылала её и других детей на различные городские мероприятия, фестивали и концерты. Репутация их спортивного комплекса росла как на дрожжах: администрация Питера чаще стала обращаться к ним, в спортивный комплекс приходило всё больше и больше людей, а сам комплекс стал вне конкуренции и даже поднялся во всероссийском рейтинге. Жизнь здесь процветала: юных певцов и танцоров отправляли на мероприятия и праздники, чтобы похвастаться своими чадами перед остальными, маленьких бойцов уже в семилетнем возрасте (если не раньше) посылали на международные соревнования, а фигуристы вместе с балеринами делали растяжку, после чего шли на нижний этаж, чтобы показать себя на катке. Увы, но фигуристов здесь было мало. Все они обычно околачивались на главной Ледовой арене, где и становились звёздами мирового уровня.
Но, если честно, Алину это не волновало. Её волновали только собственные достижения.
У Алины в двенадцать лет обнаружился редкий дар — имитация голоса. Ну, или, проще говоря, она хорошо умела пародировать чужие голоса. Для всех это было большим потрясением. В группе певцов её выделяли среди остальных, ставили в пример. Но Алина была совсем не тем человеком, который был готов рассказывать о своём умении каждому встречному. Ей льстило, что Наталья Викторовна относилась к ней с благоговением, девчонки завидовали ей и в то же время восхищались её голосом, а сама директриса стала брать девочку на все городские праздники, мероприятия, а потом предложила участвовать в конкурсах. Алина, не думая, согласилась.
Начала с малого: выиграла конкурс внутри спортивного комплекса. Далее следовало три городских, в одном из которых Алина заняла второе место. Все остальные места были первыми. Следующий конкурс был всероссийским, и здесь Алина провалилась ещё до своего выступления.
Гнев. Её погубил гнев. И голос тоже.
— Считаешь себя лучше всех?
Девочка смотрела на свою соперницу. Рыжая, с дурацкими хвостиками, перевязанными разноцветными ленточками, в безвкусном платье с блестками, она выглядела как Пеппи-длинный-чулок из произведения Астрид Линдгрен. Только вот героиня книги была хоть и неряшливой, но зато доброй и весёлой. А эта тощая мымра пыталась устранить своих конкурентов, выводя их из себя.
Алина шмыгнула носом, поправляя короткое голубое платьице, купленное Кирой специально для такого дня.
— Да, считаю, — ответила она, не осознавая, на какие грабли наступает.
— Зря так думаешь, — она приблизилась к ней и остановилась в трёх шагах от Алины. — Тебе всё равно ничего здесь не светит!
— Я сама есть свет, милая, — девочка оскалилась, — мне дополнительные источники света не нужны.
— Ой, вы только посмотрите на неё! — рыжая хлопнула себя ладонями по лицу, изображая удивление. — Мисс «Я умею петь чужим голосом» умеет острить!
Вся эта ситуация выводила Алину из себя. В горле появилось неприятное напряжение.
— Послушай ты, чукча, не беси меня, иначе…
— Что? — девочка похлопала намалёванными ресницами. — Напугаешь меня?
— Извини, милая, я же не зеркало, чтобы тебя пугать, — язвительно протянула Алина, поворачиваясь к сцене. Какая-то конкурсантка второй раз повторяла припев песни.
Сзади послышалось яростное фырканье.
— Ты пожалеешь об этом! — прошипела рыжая, и Алина вдруг почувствовала, как её сзади тянут за волосы.
Началась неравная схватка. Алина истошно вопила от боли, не понимая, куда надо ударить оппонентку, чтобы та от неё отстала. На крик сбежалась охрана и ещё какие-то люди. Прежде чем сцепившихся успели разнять, Алина со всего размаху дала рыжей в нос. На костяшках остались еле заметные пятна крови.
Было глупо что-либо объяснять организаторам конкурса, что вообще приключилось, потому что девочка на сцене закончила выступление. Алину с горем пополам выпустили на сцену, и она от волнения чуть не сшибла с ног дрожащую девочку, шедшую ей навстречу.
Когда Алина взяла высокую ноту, стало вдруг как-то невыносимо больно. Она почувствовала внутри горла нечто обжигающе-горячее, вдруг поперхнулась. Музыка затихла, по залу прошёлся обеспокоенный шёпоток. Алина закашлялась, прикрыв рот рукой. Из глаз брызнули не менее горячие слёзы, обжигающие кожу, как щёлочь. К ней на сцену выбежали две женщины. Окружив её, они трясли девочку за плечи, гладили по голове, по спине, спрашивали, всё ли в порядке. Ответом им послужила окровавленная детская ладонь.
Со сцены послышался оглушительный женский крик. Рядом с Алиной теперь стояла только одна женщина. Другая уже лежала в обмороке на полу.
— Врача! — кричала вторая организаторша, обнимая девочку со спины. — Вызовите «скорую»!
В ушах до сих пор стоял громкий крик. И Алина тогда почему-то подумала: «Вау, вот это громкий голос!
Всегда себе такой хотела».
Алина хорошо помнит, как тряслась в карете скорой помощи. Не от холода, а от обиды. Она злилась на ту рыжую девчонку, которая оскорбила её, накинулась вдруг ни с того ни с сего, злилась на организаторов или помощников (фиг его знает, кем были эти люди) за то, что они вовремя не оказались рядом. Злилась на то, в конце концов, что вся эта ситуация приключилась именно с ней, а не с кем-то другим.
Она злилась. И обижалась. Сильно обижалась.
Но ещё больше обижалась на
себя. Хотя бы за то, что не вела себя сдержанно, повелась на эти дешёвые трюки простой завистницы.
Кстати говоря, эта рыжая девчонка так и не вышла на сцену из-за сломанного носа. Боялась, что засмеют. Но её и так бы засмеяли. За глупый внешний вид.
Алина не может знать наверняка, но надеется, что так всё и есть.
Это был третий случай, когда её колотило от обиды. А четвёртый — не поверите! — произошёл в этот же день, только вечером. У врача. Когда он сказал, что Алина никогда в жизни не сможет больше петь. Иначе потеряет голос навсегда.
В напоминание об этой трагедии у неё всё же остался её голос, но теперь он низкий, немного грубоватый и хамоватый (потому что Алина сама тоже грубовата). С хрипотцой. С болезненной такой,
душевной больше, чем физической. И если бы Алина только знала, как много боли она причиняет окружающим своей хрипотой! Наталье Викторовне, девочкам из группы, Кире и даже, чёрт возьми, одноклассникам, которым, казалось бы, наплевать…
Но, в первую очередь, она причиняет боль самой себе.
Она переживает сейчас пятый случай этой болезненной трясучки, пропитанной скользкой обидой, как салфетка, пропитанная спиртом. Таким же резким, неприятно пахнущим и испаряющимся, казалось бы, так быстро, но не оставляющим после себя ровным счётом
ничего. На четвёртом этаже послышался хлопок двери и звон ключей в небольшой связке. Алина видит перед глазами мелькающие картинки прошлого, переживая весь негатив вновь и вновь.
«Почему у людей запоминаются только плохие моменты?»
«Потому что это значит, что в жизни у тебя нет ничего хорошего», — в ответ на её мысли проносится фраза того человека, из-за которого она сидит на белоснежном подоконнике, трясётся из-за обиды и плачет. Плачет, как маленькая девочка.
«А разве я большая?»
В жизни все яркие моменты проносятся мимо нас мимолётно, оставаясь в памяти яркими разноцветными или белыми пятнами. Но все плохие моменты, словно скверна, плюхаются поверх них чёрными каплями. Даже не серыми, потому что серый цвет олицетворяет повседневную рутину. Смешиваясь с другими цветами, чёрный затмевает их, выглядит как огромная дырка на цветном холсте, разрастаясь с каждым плохим моментом в жизни до несоизмеримых размеров. Ни один цвет не сможет разбавить эту черноту, затмить её, перекрыть собой. Остаётся только делать красочные мазки где-нибудь в стороне, чтобы «чёрная дыра» не разрасталась ещё больше, не засасывала в себя яркие просветы жизни.
Почему-то Алине хочется как-то назвать это чёрное пятно, чтобы оно не оставалось безымянным. Ассоциации с ним выдают слово «скверна», на ум ничего путного больше не приходит.
В здании совсем тихо. На улице стало темнее, начали зажигаться первые фонари. В кармане вдруг завибрировал телефон.
«Хоть бы это был Кира», — с надеждой подумала Алины, спешно доставая гаджет и снимая блокировку.
На экране высветилось совсем другое имя. Да и содержание сообщения добило девушку, разнося её выдержку в пух и прах.
Ты забыла свой блядский свитер в актовом зале. Иди и забери его, иначе я отдам твой «золотой» ключик охраннику и ты его больше никогда не увидишь.
— Сука! — порывисто выдохнула Алина, впечатав кулак в стену. Рот тут же скривился от нахлынувших ощущений. Поскуливая и шипя, девушка начала трясти больной ладонью.
Теперь-то Алина знала, с чем ещё ассоциируется у неё эта дырка на холсте жизни. С не менее грубым, чем она, человеком, способным одним словом опустить чужую самооценку ниже плинтуса, с редкостным уёбком и аморальным уродом.
Она ненавидела его всем своим больным сердцем.
Юрий Плисецкий лучше всего подходит для названия бездонной пропасти в её душе. Эта фраза, мельтешащая перед глазами на экране телефона, оставляла после себя след не хуже, чем после щёлочи на коже.
«Интересная цепочка получается: тёмные пятна жизни ассоциируются у меня с Плисецким, а Сам Плисецкий — с, мать его, грёбаной щёлочью. Идеально!» — с иронией подумала Алина, нехотя сползая с нагретого подоконника.
Ого. Оказывается, если провести аналогию между этими «понятиями», то получается, что тёмное пятно образовалось от щёлочи. На её, сука, сердце.
«Как можно быть таким редкостным мудлом и всем при этом нравиться?»
Ответ на этот вопрос ей ещё предстоит отыскать.
