Hurricane

Всё начинается с заразительного смеха. Чан обычно не обращает внимания на окружающих людей – Сеул большой город, вокруг тысячи тысяч безликих жителей, вечная спешка и усталость не дают возможности увидеть в этом потоке хоть кого-то, – но этот случай становится исключением. Чан всё ещё чувствует давящую усталость, думает о своём последнем курсе медицинского, о предстоящей практике в школе, на которую опаздывает, но всё равно останавливается посреди школьного двора и смотрит на мальчишку, который смеётся, запрокинув голову. Чисто и по-детски радостно. Это не должно задевать ничего внутри, но Чана почему-то трогает. Лишь на мгновение, но на фоне серого полотна будней это яркое пятно выделяется достаточно сильно, чтобы Чан запомнил лисьи глаза и брекеты. Забыть бы об этом, выбросить из головы солнечный образ, но не получается никак, мальчишка зачем-то приходит во сны и наполняет их тёплым, сладким мёдом. Чан мечтателем себя не считает, но в этот раз поддаётся, позволяет себе додумать образ, историю, характер. Мечты, увы, имеют свойство разбиваться о реальность. Чану ударить хочется того, кто придумал эту фразу: «мечтать не вредно». Вредно, ещё как вредно. Чонин учится в выпускном классе, и у Чана есть возможность ежедневно наслаждаться его смехом. А ещё есть возможность наблюдать за тем, как одна длинная кофта сменяет другую, как в прорезях драных джинсов желтеют старые и наливаются чернотой новые синяки, как в лисьих глазах от усталости и слёз лопаются сосуды. Правда, это почему-то не мешает Чонину смеяться всегда искренне и заразительно. У Чонина проблемы дома, у Чана проблемы в душе. Чан наблюдает издалека, спрашивает у старших и каждый вечер обещает себе пустить всё по течению, не вмешиваться, не искать себе проблем. У него последний курс медицинского, практика, вытягивающая остатки сил, и хронический недосып. Какое ему дело до школьника, одного из многих, кто не в идеальной семье растёт? Говорить себе это дома легко. Повторять это на работе гораздо труднее, когда Чонин в очередной раз шмыгает в медкабинет, чтобы получить от добродушного старичка Ким Чосока элементарную помощь в виде мази и перевязки, а заодно убедиться, что болит так сильно не потому что сломали что-то, а потому что следы прошлых побоев не сошли ещё. Чан в углу сидит в эти моменты, сверлит взглядом глупые бумажки, до боли кулаки сжимает, но ни разу не находит в себе сил поднять на Чонина взгляд. В итоге он даже не уверен, что Ян о его существовании знает. Всё меняется пятничным вечером, когда господин Ким спешит домой, чтобы отметить юбилей свадьбы, а на Сеул обрушивается настоящий ураган. За окном темно, глаза болят от неяркой лампы и бесконечной бумажной работы, а стук в дверь не сразу можно различить за шумом дождя и раскатами грозы. – А где господин Ким? – голос заставляет Чана вздрогнуть, поднять взгляд на позднего гостя и застыть на добрую минуту. Чонин мокрый насквозь, нос и губы разбиты, на футболке бордовые разводы. Он выглядит растерянно, когда обнаруживает в кабинете только Чана, даже разворачивается, чтобы уйти, но Чан окликает его. По имени. Чонин не любит принимать помощь от чужих, это видно с первого взгляда, но сейчас терпит, даёт осмотреть лицо, обработать ссадины, даже принимает обезболивающее из личных запасов Чана. Доступ к медикаментам из шкафчика разрешён только официально трудоустроенному доктору, но никак не практиканту. Чонин не рассказывает, что произошло, а Чан не решается спрашивать. – Нет, – следует резкий ответ на просьбу снять кофту. В глазах Яна страх и злость. – Этого достаточно, – он встаёт, собираясь уйти, а Чан быстрее, чем подумать успевает, хватает его за руку, останавливая и с грохотом усаживая на расшатанную кушетку. – Куда ты в таком виде пойдёшь? Видел, что на улице? – Видел. Предлагаешь мне на этой кушетке ночевать? – бурчит Чонин, поджимая губы и едва заметно морщась от боли. Чану слух режет неуважительная речь мальчишки, но поправлять его почему-то язык не поворачивается. – Дай мне закончить осмотр хотя бы, – просит Чан, тяжело вздыхая и сверля Чонина укоряющим взглядом. Винить нужно скорее его родителей и общество, а не самого парнишку, но сейчас Чан злится на него – и за то, что тот позволяет избивать себя, за то, что сам нарывается, за то, что не заботится о себе, за то, что так прочно засел в голове Чана. Чонин молчит, опускает взгляд и не шевелится добрую минуту, но Чан никуда не уходит и даже не отодвигается, что мешает Чонину встать. За окном очередным раскатом гремит гром, Чонина передёргивает от холода, кожа покрывается мурашками из-за вымокшей одежды, а Чан всё стоит и смотрит. Невыносимо. – Айщ, – Чонин закатывает глаза и холодными, одеревеневшими пальцами тянет с себя безразмерную толстовку, оголяя худое, тощее даже тело. На светлой коже уродливые синяки, рёбра проглядывают сквозь кожу ровными дугами, по которым Чан осторожно ведёт пальцами. Ничего криминального, ничего смертельного, но Чану всё равно дурно от вида, поэтому он спешит развернуть Чонина к себе спиной. И теряет дар речи. Кажется, что острые позвонки вот-вот прорвут кожу, Чонин сидит сгорбленно, дышит шумно и, Чан видит, пытается бороться с желанием уйти подальше, снова скрыться за тёмной тканью одежды. Скрыть шрамы и отметины, покрывающие узкую спину, скрыть следы своей слабости и уязвимости. Такое оно – солнце в жизни Чана? – Закончил? – голос Чонина звучит резко и хрипловато. – Говорил же, там ничего страшного, – произносит он, поднимаясь в тот момент, когда Чан почти касается пальцами лопаток. Толстовка возвращается на тело, и всё увиденное начинает казаться Чану глупой фантазией, ужасным сном. – Можешь переночевать сегодня у меня, – предлагает Чан быстрее, чем успевает обдумать собственные слова. Пускать в съёмную квартирку подростка из неблагополучной семьи? Хотя, не ограбит же он его, Чану до его личного дела добраться в случае такого происшествия – раз плюнуть. Хотя есть ли Чонину разница до подобного? – Я не буду с тобой спать, Бан, – выплёвывает Чонин, заставляя Чана вздрогнуть и растерянно захлопать глазами. По его тону предельно ясно, какой подтекст юноша хотел вложить в свои слова. – Просто переночевать, Чонин. Я не могу оставить тебя тут, меня уволят, – мотнув головой и отведя взгляд, возражает Чан. Он отходит к столу и сгребает свои вещи в рюкзак, после чего забирает ключи. Он и так тут засиделся, а дома ждёт недописанный реферат по психологии. Чонин переминается с ноги на ногу и смотрит исподлобья. Наверное, не хочет возвращаться домой в таком состоянии, а ночевать на улице сегодня просто самоубийство. Чан лениво размышляет, есть ли у Чонина друзья, которые могли бы его приютить. Например, шумный Феликс, переехавший недавно из Австралии, или, может, тихий Сынмин, такой примерный мальчик-отличник, с которым они вместе ходят на факультативы по английскому языку. Знают ли они, что Чонин скрывает под одеждой? Не плевать ли им? – Ну, Чонин, – поторапливает юношу Чан. – Я к тебе не прикоснусь. Просто переночуешь, не на улице же оставаться, ты чего, – тяжело вздыхает он. – Зачем тебе это? – с подозрением спрашивает Чонин и, подгоняемый Чаном, выходит из кабинета. – Я тебе нос разобью, если полезешь, это не шутка. – Да понял я, понял, – закатывает глаза Чан. – Практическую часть по психологии с тебя спишу, вот зачем. И я что, так на насильника похож? С чего вообще такие мысли? – Пялишься много, – бурчит Чонин и замолкает. Он не отвечает на вопрос прямо, но следует за Чаном к выходу из школы, а потом дожидается, пока тот достанет зонт и всё так же молча льнёт к боку. Правда, шипит недовольно, стоит Чану попробовать взять его под руку, чтобы было удобнее. Чан не говорит, что Чонин странный. Чонин не говорит, что Чан странный. Так Чан узнаёт, что Чонин любит тишину. Ещё узнаёт, что Чонин пьёт какао без сахара, спит на полу, поджав ноги под себя, совершенно не умеет делать кофе, но зато неплохо справляется с успевшей покрыться слоем пыли вафельницей. Наверное, Чан не должен этого знать, потому что в их отношениях практически ничего не меняется. Чану всё так же снятся слишком тёплые, неправдоподобные сны, а Чонин всё так же не замечает его в школе, даже не здоровается, когда в очередной раз заглядывает к господину Киму, но стабильно раз в неделю приходит к Чану под дверь, молча пробирается в квартиру, наплевав на самого Чана – может, заспанного, уставшего, заваленного учёбой или собирающегося по делам. Чан пребывает в шоке от такой наглости, а потом привыкает, даже покупает запасную зубную щётку и старается держать хотя бы одну чашку чистой, иногда, правда, бурчит на Чонина за то, что из-за его постоянных вафель бока становятся более рыхлыми. Чан не спрашивает, что произошло в семье Чонина, потому что это вдруг становится неважным, потому что Чан получает шанс заботиться о Чонине, укрывать его большим пледом и делать ему какао по вечерам, потому что не гадает больше, где Чонин ночует сегодня, когда придёт к нему. Чонин просто в один вечер обосновывается на его диване, снова молча, а Чан замечает сумку с его вещами, заткнутую в самый угол, лишь на четвёртый день его пребывания в квартире Чана, потому что это рекорд. Чонин, похоже, не считает нужным это обсудить. – Наглец ты, – жалуется Чан в этот вечер, скидывая ноги Чонина с дивана, чтобы устроиться там с ноутбуком. Чонин даже не поднимает голову от учебника, только кладёт ноги поверх бедёр Чана и никак не реагирует, когда Чан в отместку ставит ноутбук на его ноги. У Чана недописанный реферат его одногруппника Минхо, который заплатит за работу даже чуть больше той суммы, которая необходима, чтобы сводить Чонина к доктору и узнать причину постоянного чихания, у Чонина ещё два параграфа домашнего задания, поэтому разговор не клеится следующие полтора часа. Чонин сопит, уткнувшись лицом в подушку, когда Чан выползает из душа, засыпая на ходу, но резко замирает перед сооружением Чонина. Этот наглец подстилает выданные ему одеяла – серьёзно, на диване спать невозможно, уж лучше на них на полу – к матрасу Чана так, чтобы получилось почти двуспальное место. Даже не спрашивает у Чана разрешения, просто опять ставит перед фактом. – Скоро половину квартплаты требовать начну, – бурчит Чан, натягивая пижамные штаны и мстительно пиная Чонина в ногу, потому что он раскидывает свои конечности так, что Чану достаётся лишь треть его спального места. – У меня денег нет, натурой отдам, – зевает Чонин, перекатываясь на бок и удобно умещаясь прямо посередине. Чан сдаётся и закидывает руку на подушку чуть выше его головы. От Чонина приятно веет теплом и его, Чана, гелем для душа. – Мне ещё мой нос дорог, – напоминает Чан. Чонин больше не заглядывает в медицинский кабинет, в школе всё так же не замечает Чана и часто пропадает где-то до вечера, но ночью неизменно приползает спать к нему под бок. Чан не помнит даже, когда сделал дубликат ключей для него – просто надоело вставать из-за ноутбука или бежать из душа каждый раз. Пребывание Чонина рядом становится рутинным и привычным, но от того не менее приятным. Чан греется в его лучах, наслаждается улыбками и глупым смехом и запрещает себе загонять их отношения, которые вообще-то не отношения вовсе, в какие-либо типичные рамки. Они не друзья, не любовники, не сожители, не простые знакомые, но и не чужие. Всё до глупого просто и непонятно одновременно, поэтому Чан просто живёт. Чонин однажды бросает короткое «пошли», а Чан с удивлением ловит себя на том, что не уточняет, не спрашивает, просто одевается и следует за юношей по холодным улочкам, кутаясь в куртку в попытках спастись от промозглого зимнего ветра и думая о том, что у них на носу выпускные экзамены, которые, наверное, что-то да изменят в их жизни. Чану нужна работа, Чонину нужно образование. Хотя, кто его знает вообще, они никогда не говорили о будущем. Чану кажется, что он живёт в сказке – и в этом нет ничего хорошего. Он выдумывает о Чонине те детали, которые не может узнать, влюбляется в созданный в собственной голове образ и страдает каждый раз, когда фантазия не сходится с реальностью. – Мне девятнадцать завтра, а документы я так и не забрал. Не подумал об этом в тот раз, а потом как-то не хотел возвращаться, – говорит Чонин, его голос гулко отражается от изрисованных стен подъезда. Чан до последнего не понимает, что происходит и почему Чонин так настойчиво долбит в обшарпанную дверь какой-то квартиры. Понимает позже, когда пропитая женщина с порога начинает орать на Чонина, обвиняя его в том, что он пропал и бросил её. Понимает, когда Чонин на пару мгновений крепко сжимает его руку в своей, будто набираясь смелости перед тем, как войти в квартиру и быстро скрыться в комнате. – А ты ещё кто такой? – визгливо возмущается женщина. У Чана не поворачивается язык назвать её матерью. Какой-то мужчина выталкивает Чонина из комнаты, но тот упрямо сжимает губы, не давая отобрать потрёпанную папку. Чан думает, что главное паспорт забрать, всё остальное восстановят как-нибудь, только бы уйти отсюда подальше. – Что, нашёл себе папика и сваливаешь? – мужчина презрительно хмыкает, Чан сжимает кулаки. Он не знает, в каком месте похож на папика, но ярость кипит в венах. И взрывается в момент, когда мужчина замахивается на Чонина. – Идиот, он мог тебя убить, – бурчит Чонин, будто нарочно жёстко стирая с носа Чана кровь, обрабатывая сначала лицо, а потом и сбитые костяшки рук. Часы показывают полночь, они у себя в квартире, и Чан думает о том, что на этот раз Чонин оказался разумнее, чем он. – Зато тебя не ударил, – расслабленно пожимает плечами Чан, рассматривая юношу, который слишком сосредоточен на своём деле. За месяцы проживания у него, Чана, Чонин успел обзавестись щёчками и теперь выглядел совсем как ребёнок. Это всё вафли виноваты, не иначе. – А ударил тебя, – фыркает Чонин и замирает, подняв взгляд к глазам Чана. – Зачем? – А зачем ты позвал меня туда? – отвечает вопросом на вопрос Чан. – С тобой я чувствую себя лучше, – помедлив, признаётся Чонин. – Я тоже. В комнате воцаряется привычное молчание, но сегодня Чан чувствует примесь неловкости. Чонин продолжает возиться с его руками, пытаясь наложить повязку – врачом ему точно не быть, во всяком случае, не в ближайшее время. Чан старается собрать всю храбрость и настойчивость. – А еще мой нос сегодня и так разбит, а тебе уже девятнадцать, – произносит он севшим голосом, на что Чонин удивлённо поднимает голову. И тут же сталкивается с губами Чана, который хватает его за шею. Приятно, чёрт возьми. У Чана ласковые губы, у Чонина податливый рот. Поцелуи выходят сладкими, словно мёд, в глазах Чонина тёплые искры, в уголках морщинки-лучики. Чан беззастенчиво греется, ведёт ладонями по мягким бокам, гладит бархатистую кожу и целует, целует, целует, так, что у Чонина в лёгких не остаётся воздуха, а в голове мыслей. Чонин нежится в его руках, забывая обо всем на свете. Ему нет дела ни до предстоящих экзаменов, ни до мразей-родителей, даже до собственного тела, которое, он уверен, далеко от идеала. Чану ведь всё равно, Чан вжимает его в матрас, покрывает кожу жадными поцелуями, будто добрался наконец до желанного, и смотрит с безумным обожанием, которое до этого таилось в самых дальних уголках его души. Чонин плавится, теряется и исчезает в этих глазах. Отдаётся полностью, не оставляя себе ни крупицы. Оно ему не нужно больше. Ему никто не нужен. Лишь бы Чан был рядом, лишь бы защитил, обогрел, сокрыл от всего мира, высушил тот океан непролитых слёз, который давно бушует в душе. Чан знает, что жить в фантазиях глупо и опасно. Чан знает это и выбрасывает их из головы. К чёрту, весь мир к чёрту. Родители ни за что не одобрят его выбор? К чёрту. Впереди куча проблем с началом этой пресловутой взрослой жизни? К чёрту. Не будет у них никакого конфетно-букетного периода, сладких прозвищ и милых парных вещей? К чёрту. У них с Чонином не любовный роман, не молодёжный сериал, даже не летняя мелодрама. Так к чёрту всё это, Чан просто хочет прижимать к себе это дрожащее тело, хочет доставлять удовольствие сначала пальцами, потом языком, хочет отдавать всю любовь и получать в ответ эти искренние тихие стоны на выдохе, хочет брать его тело и чувствовать, как душа в ответ рвётся к Чонину, будто Чану больше не принадлежит. У них одно дыхание на двоих, взгляд глаза в глаза, тягучее, душное удовольствие, которое тянется до самого рассвета, потому что никто не находит в себе сил оторваться друг от друга. А утром, которое начинается вообще-то в обед следующего дня, Чонин улыбается и заразительно смеётся. И Чан щурится от солнца, хотя за окном пасмурно и собирается дождь, а где-то далеко грохочет подступающий ураган. Чану всё равно, что там, за окном, на улицах огромного бездушного города, потому что он больше не одинок.