Наша любовь не похожа ни на какую другую:
Она другая — просто потому, что она наша.
Чимин задирает голову до хруста костей из позолоты и смотрит-смотрит на багряное, расцарапанное кошачьими когтями небо, из ран которого сыпется цветочная пыльца, оседая частичками на зрачке. Расправляет руки в стороны, кожей ощущая невесомые прикосновения прохладного ветерка, волной проплывающего по маковому полю и замирающего где-то среди деревьев, разбиваясь об их прочные стволы. Он в последний раз смотрит на проплывающие, покрытые рыжеватыми оттенками облака, скрывающиеся за неизведанным горизонтом от посторонних глаз, где, наверное, будут мирно отдыхать от длинной дороги, и ложится среди красного цветочного ковра. В детстве, когда он только вылупился на свет из травяного кокона и ничего не понимал в этой жизни, Пак всегда задавался вопросом: «Когда по небу пролетают огромные и железные птицы, видят ли они его? А что они думают именно в этот момент? Кто они и откуда берутся?». Но, к сожалению, ответов на это он не получал, потому что некому было ответить на вопросы несмышленного ребенка. Ему приходилось по крупицам узнавать все самому, несмотря на всю опасность внешнего мира, когда он выходил за пределы своего мира и дома. Чимин переворачивается на живот, слегка приподнимается, выглядывая из своего укрытия и тихо хихикает, заметив рыщущего в его поисках парня. Пак начинает медленно и аккуратно пробираться сквозь стебли маков, кое-как сдерживая себя от рвущегося наружу смеха и не замечает, как над ухом тихо-тихо шепчут: — Чимин-щи, я нашел тебя. Сильные руки обвивают его талию, прижимают к себе, боясь отпустить. Будто еще чуть-чуть и Пак растворится навсегда, не оставив после себя ничего. Чимин поворачивается в кольце рук и улыбается, утыкаясь носиком в чужую шею и вдыхает любимый еловый запах, прикрывая глаза. — Я так скучал по тебе и каждый раз боялся одного: что ты больше никогда не вернешься сюда, потому что забыл про меня, и… Если бы это случилось, то я, наверное, не смог бы пережить эту утрату, — с горечью в голосе произносит, сильнее прижимаясь к теплому телу, будто хотел стать одним целым. Чонгук глубоко вздыхает, берет в свои ладони лицо Пака и смотрит на него со всей той нежностью и теплотой, от которой мурашки пробегали по коже, а сердце предательски екало, чуть ли не выпрыгивая из груди. — Чимин-а, я никогда, слышишь, никогда не брошу тебя! Просто мне нужно было уехать, чтобы закончить все свои дела там, в городе, и как только мне это удалось, я поехал сюда, к тебе. А потом мы обязательно отправимся путешествовать по Венеции. Пак удивленно смотрит на Гука, прокручивает в голове каждое слово, сказанное им, и слегка краснеет, прикрывая свое лицо ладошками. Потому что еще чуть-чуть и он сгорит от стыда. Неловко отводит взгляд, тихо произнося: — Но ты ведь знаешь, что я не смогу там прижиться. Для меня это… дико. То, что люди вытворяют в том мире, про который мне ничего толком неизвестно, всегда вызывало у меня множество вопросов, — он поворачивается спиной, удобно устраиваясь в его объятьях, и позволяет длинным пальцам плести короткие косички, вплетая сорванную где-то белую сирень в светлые локоны. Пак вздрагивает, когда подушечки пальцев пробегаются по затылку, а шероховатые губы касаются плеча. Его тело пробивает током, и он закидывает голову, подставляя шею под нежные поцелуи. Он слышал, что бывают моменты, которых никто и никак не может предвидеть, когда случается любовь, помещающая чистое — не успевшее загрубеть от многочисленных сквозных ран — сердце в хрустальный ларец. Тюрьма, из которой оно не сможет выбраться после всего случившегося, созданная лишь для одной цели: никогда не отпустить не при каких обстоятельствах. Даже если однажды получится так, что оно влюбится снова, разбить прочные стенки ларца ему не удастся. Чимин боялся, что с ним могло приключиться то же самое. Ведь панацею от этого еще не изобрели, да и стали бы этим заниматься? Это напоминание и предостережение о том, чего не стоит совершать вновь. Клеймо в груди средь ребер. Он сильнее сжимает руку Гука, ноготочками впиваясь в его ладонь, и шепчет: — Обещай мне, что несмотря ни на что, ты никогда не оставишь меня в одиночестве. — Обещаю, — он улыбается, целует в щеку Пака и морщится от жужжания шмелей и пчел, спешащих поскорее закончить свою муторную работу и улететь домой на покой. — И еще я думаю, что тебе нужно перестать пылиться в этом поле и чахнуть над своим златом, цветочек. Он хитро смотрит и заливается смехом, вдыхая запах абрикосового варенья и мятного чая. Такой пьянящий и несравнимый ни с каким крепким алкоголем. Чонгук мог с уверенностью заявить, что так пахнет дом. — Я же просил так не называть меня! — ворчит Пак и повернувшись, слегка толкает Гука, который в следующий миг ложится на спину, утягивая за собой и его. — Но тебе это подходит, — Чон невинно улыбается, поглаживая тыльной стороной руки его щеку. Рассматривает любимые глаза, в которых плясали заманчивые огоньки, напоминающие о зыбких чувствах и щемящей тоски по этому месту, когда он был в своей крохотной квартире на окраине города, и все, что у него было на память — снимок улыбающегося Чимина и бескрайние красные поля. Но сейчас Чонгук намерен забрать этого цветочного мальчика к себе, ведь без него он не представлял свою жизнь. Пак Чимин — его личное солнце, согревающие в самые холодные дни, и без него жизнь превратится в подобие вечной зимы, а Гук этого не хотел. Чонгуку проще взять то, что принадлежит ему и уйти со спокойной душой, нежели мучиться от ненужных мыслей, посещающих ежедневно голову. — Чимин-щи, так ты согласен отправиться в небольшое путешествие, м? — с надеждой спрашивает Чон, и Пак понимает, что пропал. Растворился в черном море, подобно одному из снов, не дающих покоя по ночам, и навряд ли сможет собрать себя воедино. Нет надобности. — Я… — он замолкает на мучительные секунду для Гука, и после выдыхает в губы. — Согласен. Мне бы очень хотелось увидеть собственными глазами то, о чем ты мне рассказывал все эти годы. Чонгук тепло улыбается и нежно касается чужих розоватых губ, слизывая цветочный нектар, сочащийся по подбородку. — Тебе там понравится, — хрипло произносит Чон, зарываясь пальцами в шелковистых волосах. — Даю слово, цветочный мальчик. Гук громко смеется на ворчания Чимина по этому поводу, целуя его ладошки и прикрывает глаза, чувствуя внутри то привычное тепло, о котором мечтал все прошедшие годы.