Никогда

В день своего совершеннолетия Питер бессовестно напивается в туалете: приносит с собой на вечеринку в сумке бутылку виски, запирается, зажимает себе нос и выпивает ее в два присеста. Вернувшись на вечеринку, он как раз успевает выпить один коктейль, когда его накрывает волна опьянения. Тони смеется и даже немного танцует с ним, прежде чем завести в спальню и уложить спать. Что этот поступок был идиотским, Питер понимает утром, когда Наташа пытается отпоить его какой-то невообразимой гадостью, от которой похмелье становится еще хуже, а издевки Тони — чуть менее едкими. — Иди сюда, пожалею, — говорит тот и прижимает его к себе, и Питеру хочется плакать от мысли, что все это скоро закончится. Что его не интересует секс, он понял не сразу. Как-то были другие проблемы, а потом укус паука, а потом смерть Бена… Очнулся Питер, когда ему уже было пятнадцать, и все его сверстники мастурбировали по много раз в день. А он — нет. Он честно попробовал, но член был таким нежным, таким гиперчувствительным, что единственное желание, которое он испытывал в связи с этим — его не трогать. Конечно, бывало, что он просыпался со стояком, но тот быстро проходил. Бывало и такое, что иногда ему снилась какая-то совершенно нелогичная, странная хрень, а утром он обнаруживал странные пятна на белье и трусах. Это даже радовало: не нужно было делать это самому. Со временем и такие случаи сошли на нет. А потом случился Тони. Прекрасный, головокружительный, идеальный Тони, с которым так легко было как говорить, так и молчать в мастерской; обсуждать музыку, и что заказать к ужину, и последние разработки в ракетостроении, и полеты на Марс; спать в обнимку; видеть его, просыпаясь после кошмаров; писать ему на уроках сообщения с внезапно озарившими идеями; таскать ему маффины с сердечками из крема; ходить с ним на футбол. И многое, многое другое. Когда Тони почти два года назад сказал, что он не собирается заниматься сексом с Питером до его восемнадцатилетия, тот чуть было не запрыгал на месте от радости: казнь откладывалась. У Тони была репутация бабника и многочисленные фото в таблоидах с длинноногими грудастыми девушками. Сплетни, которые они распускали, были тому подтверждением: он любил секс. До одури любил секс. Готов был им заниматься днем и ночью. Не раз и не два Питер просыпался от того, что ему в бедро утыкался его возбужденный член. Да у Тони наверняка уже мозоли от дрочки из-за того, что он благородно дал Питеру время “созреть”. И тот за это ему бесконечно благодарен, и психологически готовил себя к моменту, когда все это произойдет, минимум последний год, но, когда пришло время, так и не смог ничего с собой поделать, поэтому и напился. Возможно, Питера бы устроила близкая дружба, но смысл врать себе — Питер хочет, чтобы у них с Тони были отношения, а без постели их, увы, не бывает. * Питер так вжимается в Тони, что тот ощущает себя мудаком. Заставил парня, у которого самый горячий гиперсексуальный период, довольствоваться своей рукой без малого два года. У него, небось, уже крышу сносит от того, насколько он хочет трахаться. Он настолько волновался, что напился на вечеринке. Тони, правда, не видел, чтобы он пил больше одного коктейля, а благодаря ускоренному обмену веществ один бокал не мог свалить Питера с ног, значит, начал он намного раньше, до вечеринки. И это ничего хорошего о Тони не говорило. Как и то, что он после этого пару дней отговаривался работой, пил кофе галлонами и засыпал, только добравшись до кровати, какой уж там секс. Тони полностью устраивал текущий формат отношений с Питером с поеданием пиццы под Формулу-1 или какой-нибудь глупый фильм; тестированием какого-нибудь дурацкого изобретения с ним вдвоем; попытками испечь что-нибудь удобоваримое к Дню благодарения и семейными ужинами с его тетей. Также их отношения включали много поцелуев — чаще всего без языка, — объятий и прочих нежностей, из которых, казалось, паучок и состоял, не считая костей и кожи: он был настолько худым, что Тони постоянно гасил в себе желание его чем-нибудь накормить. Но его любимые пирожные с ликерным кремом заказывал в пекарне в двух кварталах от базы регулярно. Пеппер в курсе, но больше Тони никому не рассказывал о том, что он, вообще-то, не так уж и в восторге от плотских проявлений симпатии. Сначала он трахался, чтобы доказать отцу, что тоже мужик, что способен на то, чтобы соблазнить девушку. Потом Тони было так плохо, что кратковременные интрижки были единственным шансом на человеческое тепло рядом. А потом — интрижками можно было прикрывать нечто более серьезное, вроде как вылеты в новоизобретенном костюме на другой конец Земли. Хорошо, что девушки при этом обычно были настолько пьяны, что отрубались практически мгновенно, а если нет — всегда можно было добавить маленькую таблеточку ей в шампанское и разводить поутру руками перед той, что была в состоянии вспомнить вчерашний вечер: прости, дорогая, ты крепко уснула, а я не некрофил. К тому же Пеппер так очаровательно бесилась, провожая его очередную пассию, пока не начала встречаться с Тони и не узнала его маленький секрет: тот не получал никакого удовольствия от секса, хоть и успешно это симулировал, благо, на потенцию это никоим образом не влияло. — Ты не представляешь, как я устаю на работе, — с улыбкой сказала тогда Пеппер, удобнее устраиваясь рядом с ним под одеялом, — я только рада, — и выключилась, распластавшись по нему. На крайний случай, как в старом анекдоте, у Тони были пальцы и язык, но эти свои умения ему приходилось демонстрировать крайне редко. Возможно, именно из-за этого они и расстались: судя по довольной роже Хэппи, у них-то с Пеппер все в этом плане замечательно. А потом случился Питер. Чувствительный, нежный и светлый. Ему хватало одного прикосновения, чтобы выгибаться всем телом и искренне, протяжно стонать. Они начали встречаться вскоре после его шестнадцатилетия, и Тони с радостью установил срок, когда они (“наконец-то” для Питера и “как быстро летит время, пиздец” — для Тони) смогут насладиться друг другом совсем не в целомудренном смысле, несмотря на то, что Тони был не в восторге от этой мысли. Возможно, его бы устроило и наставничество, но при этом Питер получит возможность встречаться с другими, чего не позволяла ревнивая натура Тони. Тот уже пробовал отношения без секса, и ни к чему хорошему это не привело. * Это крайне неловко. Они не обговаривают, кто будет снизу, но Питер почему-то уверен, что он. Ему так даже легче: возможно, удастся изловчиться и не дать понять Тони, что для него все это — слишком. Во всей сложившейся ситуации Питера напрягает вовсе не то, что сейчас произойдет, а то, что все это будет происходить регулярно, даже учитывая факт, что ему вовсе не неприятно. Просто всего этого — Тони, шума с улицы, Тони, запаха свежестиранного белья, Тони, скрипа кровати, на которую они падают, целуясь, Тони, шершавости покрывала, и снова Тони, и его руки на заднице, и еще раз гребаного Тони, чтоб его, Старка — чертовски много, и Питер не может сосредоточиться ни на чем, и старается сдерживать стоны, выдающие его состояние. Он хнычет, когда Тони переворачивает его на спину и стаскивает с него футболку. Нервы прошибает, будто током, и это неприятное ощущение, от которого все возбуждение сходит на нет. Но не проходит и минуты, когда под опытными прикосновениями у него снова стоит, и, хоть Питер эрекцию практически не чувствует, он рад, что приносит удовольствие Тони, который, глядя на это, довольно улыбается. По улице под закрытыми окнами проходят охранники, обсуждая выступление на школьной выставке дочери одного из них, и Питер тихонько стонет: невозможно нормально сосредоточиться, когда ты так открыт перед кем-то и всякие посторонние шумы, картинки, ощущения, запахи… все пытается вывести его из колеи. Под их напором даже малейший интерес к обнаженному (и, почему-то, невозбужденному) Тони куда-то пропадает. Это страшно. Это… действительно пугает. * — Дай мне минутку, — хрипит Питер, отворачиваясь и подтягивая под себя колени. Он зажмуривается и закрывает уши руками. Тони смотрит на это растерянно, не решаясь положить ладонь на спину Питера: тому и так несладко. Прозвучит жутко, но Тони радуется передышке. За прошедшие годы его умение держать лицо сильно поистрепалось, да и не привык он это делать в присутствии паучка. А тот был так красив пять минут назад! Умей Тони писать картины, он бы нарисовал его таким: раскинувшимся по кровати, возбужденным и отчаянно краснеющим от мысли о том, что сейчас произойдет. А происходит сейчас… какая-то ерунда. Питер чуть вздрагивает, и совершенно не похож на человека, который два года с нетерпением ждал этого момента. — Ты как? — тихо спрашивает Тони, осторожно касаясь его плеча. — Просто еще минутку, слишком много всего, — тон Питера настораживает Тони, и тот, встревожившись, переворачивает его на спину. Питер смотрит на него загнанным взглядом и с трудом сглатывает. Его мышцы напряжены, будто сведены судорогой. Медленно, усилием воли, он расслабляется и протягивает руку. — Иди ко мне, — он растягивает губы в неестественной улыбке. — Прости, меня немного перегрузило ощущениями, сейчас все в порядке. Тони ложится рядом и, положив руку поперек живота, привычно целует, больше думая о том, что, кажется, Питер расслабился только внешне: мышцы просто каменные. — Не думаю, что нам сейчас… стоит, — выдыхает Тони с сожалением и радостью одновременно: с одной стороны он уже настроился, с другой — Питер явно не в настроении. — Надо бы сделать пару тестов, возможно, повязка на глаза и беруши… — Не помогут, — Питер придвигается ближе, обнимает его руками и ногами, дышит в шею. На удивление, все это не кажется эротичным, хоть они оба обнажены. И в этот момент Тони осеняет: все эти занятия допоздна и патрулирования, доведение себя до состояния, когда от недосыпа врезаешься в косяки, а также необычная для Питера пьянка — все это всего лишь попытки их обоих отсрочить неизбежное. На самом деле они не хотят этого… оба. — Давай в другой раз, — просит у него шепотом Питер. — Что-то я перенервничал. — А давай никогда, — так же шепотом отвечает Тони, хотя кроме них, в их комнате никого нет. Питер вскидывает голову, не ослабляя объятий, и чуть заметно, неуверенно улыбается.