По пестролистым волнам

Ты видишь? Хотя зачем я спрашиваю, конечно же видишь. Лицо у тебя сосредоточенное: губу закусила, брови нахмурила. И рисуешь. Нет, не так, ты создаешь, творишь, взрываешься сверхновой, чтобы на бесконечном белом появился мир. А я так не могу, в руках всегда карандаш ломается ли, трясется ли, но мои линии — кривые, а сюжеты — скучные. Я не могу создавать красоту, пусть ты и говоришь, что я — самое прекрасное, что случалось в твоей жизни. — Как мне встать, — спрашиваю, — так или эдак? Ты качаешь головой, мягко улыбаешься, но молчишь. Я смотрю в затянутое грузными облаками небо, на алеющие золотом кроны деревьев, а после закрываю глаза и вдыхаю полной грудью. Осень пахнет дождем, горячими булочками, которые мы ели пару минут назад, и прелыми листьями. Запах дурманит, качает, словно я стою на палубе корабля в шторм, заставляет воображать в голове фантастические картинки, пылающие яркостью красок. Те, которые ты сейчас обязательно нарисуешь. Я заливаюсь смехом и начинаю кружиться, не открывая глаз. Ты видишь? Ты видишь, как я обращаюсь в листву? Я буду для тебя крошечными листьями березы и осины, поцелованными солнцем, готовыми сорваться в легкий и веселый танец. Или хочешь, я стану тонкими нежными ивовыми слезами, что входят в воду как стрелы, а после всплывают на темную гладь янтарным ковром. А может быть ты хочешь, чтобы я горела? Тогда я обернусь пылающим кленом, что роняет искры-листья, которые подхватывает ветер, играется с ними, как с самыми любимыми детьми, не отпуская долго-долго. И лишь подарив частичку мимолетной свободы каждой такой искре, он отпускает ее, и она летит подобно падающей звезде, и вспыхивает где-то на сером безликом тротуаре крошечным огоньком. Или же меня, листьями ясеня, могут оборвать одним резким движением с тонкого стебля, зажать в теплых ладошках, а потом следовать за кем-то попятам, блестя в предвкушении глазами так же отчетливо, как и спрятанное в руках сияние зелено-желто-красного вороха секундного счастья. И вот, когда этот кто-то оборачивается, меня подкидывают вверх, осыпая чью-то макушку мазками масляных красок вдохновленного художника. О, я знаю, я подарю тебе трепещущее рубиновое сердце на ладони. Помнишь, как мы искали среди тысячи никем не замеченных сердец самое большое? Ты тогда победила, ведь липа поделилась с тобой самым прекрасным своим листом, который ты, улыбаясь мимолетно, вплела мне в волосы. Ты тогда впервые сказала, что любишь меня. Без слов, одним лишь листом-сердцем. — Закончила, — говоришь ты. — Я еще никогда не рисовала ничего подобного, — говоришь ты. — Взгляни, — говоришь ты, и в это мгновение я поскальзываюсь и падаю в лиственное море, расплескивая его брызгами вокруг. Хохочу, безудержно хохочу, а потом подскакиваю и иду к тебе по пестролистым волнам. На холсте — я, я — каждый лист на твоем рисунке, а твой рисунок — все мое воображение. — Ты ведь не упорхнешь? — спрашиваешь тихо, боязливо. Я сжимаю твои руки, заляпанные подсыхающими красками осени, подношу их к губам и целую возле каждого зелено-желто-красного пятнышка. Смотрю в твои глаза и прикасаюсь мимолетно танцующими в паре листьями к твоим горячим щекам, а потом наблюдаю, как они розовеют так же, как и небо, медленно погружающееся в закат за твоей спиной. — Только в твои рисунки, — отвечаю я и целую тебя в кончик носа, оставляя крошечный желтый мазок.