Вешалка

      Бараш много чем работал: стулом, креслом-качалкой, декорацией, картинкой и уродливым пятном на стене.       Теперь он вешалка.       Деформированной кусок плоти, слепленный в виде дерева с крючками для одежды, шляп, носков и трупов.       Взгляд Нюши всё время цеплялся за страдающего, опустошённого Бараша. Она проводила по губам коралловой помадой и с трудом сдерживала змеиную усмешку. Наклеивала фальшивые ресницы и невинно ими порхала, когда Бараш обиженно скалился в зеркало. Мило улыбалась, когда снимала с Бараша новую модную одежду.       — Тварь, — говорил Бараш.       — Кажется, у меня галлюцинации, раз вешалки говорят, — отвечала Нюша. — Пора завязывать.       А у этой вешалки трепыхалось сердце.       А у этой вешалки были чувства.       — Я вообще-то всё ещё человек, — ворчал Бараш.       — Я вот смотрю в зеркало и думаю: то ли это я неправильная, нелюдь, то ли это ты вешалка, — отвечала модница и игриво цокала языком, доставала помаду и писала свои инициалы на теле поэта, а потом и цену.       Половина доллара.       Эта вешалка страдала и хотела умереть: перерезать горло, выпрыгнуть в окно, наглотаться странных Нюшиных таблеток или вспороть себе вены собственными зубами.       — Мода требует жертв, — говорила она.       — Красота вообще-то.       — Сейчас это одно и то же.       Бараш всего лишь посмотрел в кривое зеркало, поворчал, понасмехался над ним. А теперь сам стал кривым отражением, уродцем, сбежавшим из специального цирка.       Магия зеркал?       Проклятье?       Ирония, гори она в аду?       Нюша любезно вешала на живую вешалку модные наряды, нижнее бельё и даже куски мяса для наказания.       Бараш терпел.       Может, потому что он чувствовал себя вещью и мог не переживать из-за людских сует, которые так долго измывались над ним? Мог... отдохнуть?       Он сам не знал. Просто держал пальто, платья, шляпки и другие шмотки. Иногда вновь становился креслом, стулом, уродливой статуей. Но не личностью. Бараш, похоже, даже разучился быть человеком, а не декорацией или мебелью.       Он даже не чувствовал голод.       — Если тебе даже не нужны полезные вещества, — говорила Нюша, страстно и раболепно глядя на шоколадный торт со взбитыми сливками и вишенкой, — то, значит, ты не человек. Ты даже не животное. И не растение.       — А кто же я?       — Мебель ты, — ухмылялась она. — Причём не лучшего качества и дизайна. Но несмотря на это, ты моя самая любимая вещь, — призналась и послала воздушный поцелуй. — Потому что ты милый и с тобой не надо делиться тортиками~ Ой, подожди, я, кажется, сказала что-то глупое...       — Да, сказала. Хочу тебя расстроить: в тортах нет полезных веществ, кроме углеводов, — язвил Бараш. — От которых толстеют.       — Я не это имела в виду!       Он хоть и мебель, но смог увернуться от летящего торта.       Постепенно Бараш отчаивался. Даже последние отголоски гордости затихали, и поэт уже не язвил и не парировал оскорбления деспотичной модницы, что делало его хоть немного человеком.       Только вещь может перетерпеть любое обращение. Даже удары, поломки, царапины и оскорбительные граффити.       — Ты как груша для битья, — хохотала Нюша, смотря на ползающую у ног помятую вешалку. — Тоже предмет и не даёшь сдачи.       Она тяжко вздохнула и снисходительно улыбнулась.       — Хотя такую милоту иногда жалко бить... Но нужно держать тебя в форме, хи-хи!~       Боли Бараш не чувствовал, потому что был желе и менял форму при ударах, оставаясь почти невредимым. Но моднице хватало и нелепого вида жертвы-недочеловека, чтобы остаться довольной.       Однажды всё переменилось.       Нюша подошла к нему с петлёй. Глаза лукавые и отчаянные одновременно, губы растянулись в полуусмешке, а тушь потекла. Помада размазана. Над глазом — огромный синяк, заменяющий зелёную тень.       — Теперь, Бараш, ты не вешалка, — сказала модница. — Теперь ты виселица, — натянуто и грустно, фальшиво улыбнулась самоубийца. — Вешалка для неудачников.       — А ты?       — Теперь я не манекенщица и не модница. Я жируха и неудачница. Ну... хватит обо мне. Давай, перестраивайся, пластилин.       Бараш не сдержал злорадной ухмылки и почувствовал, как внутри его души восстаёт из пепла личность.