Бумажные самолетики

      Надеюсь, ему весело с новой девушкой. На всякий случай сохраню их совместную фотографию из инстаграма, отправлю в папку с тысячами таких, а затем, когда они разойдутся — а произойти это должно скоро — буду выпытывать, кто она такая. Кажется, сотая. При расставании Питер их удалит. В профиле останутся лишь прошлогодний пресс, животные, пейзажи да фото со мной. Вроде это был какой-то фестиваль, связанный с самолетами. Признаю — было круто. Но только в самом начале, когда подвыпившие тела еще были вполне трезвы, а мой дорогой друг — свободен. Именно там он нашел свою двадцать седьмую девушку, отношения с которой продлились даже больше месяца, пока она не уехала. Ее родители были здесь лишь по работе, а задержись она здесь на более долгий срок — узнала бы намного больше о своем «парне», чем тот рассказывает.       Каким бы бабником он ни был, встречаться с несколькими одновременно все же не мог. То ли я выступала в роли его совести, то ли у него хватало мозгов. Но как только он находил новую подружку на время — уделял все внимание ей. А если девчушка была слишком ревнивой, то он прекращал общение с абсолютно всеми, к чему те давно привыкли. С такими особами отношения длились меньше недели, а затем следовали извинения, тортики, вечеринки… И бумажные самолетики.       С самого детства, точнее, с переезда сюда, мы сидели на крыше моего дома, на деревьях, и пускали самолетики. Яркие, из цветной бумаги, хрупкие и красочные из газет, и самые скучные — из бумаги. Питер еще раскрашивал их. Некоторые, самые лучшие, дарил мне, но ребенка они не могли впечатлить. Часто из-за этого у меня происходили истерики, но, к удивлению мамы, мой единственный на то время — да и сейчас — друг продолжал общаться со мной.       Кажется, как девушку он перестал воспринимать меня в четвертом классе. Тогда мы и поссорились крупно, а Пит говорил, что даже подрались. Вышло, конечно, глупо, но тогда любые слова о моей стрижке под мальчика могли вызвать бурю эмоций, в том числе и негативных. Через несколько месяцев я отказалась носить юбки и платья, противопоставила себя девочкам, пыталась общаться с мальчиками, но ни с одним, кроме Питера, так и не смогла толком сдружиться.       Часто, очень часто меня путают с его братом, ну или же другом. Да, все еще короткие волосы, а грудь толком не растет. И меня это радует. Кошмары, в которых наша дружба заканчивается из-за того, что я становлюсь больше похожей на девушку, измучили. И ведь понимаю, что это глупости. — Я купил цветную бумагу. Не против, если с нами посидит Джесси? Моя девушка, кстати, — я и забыла, что Питер должен прийти. Сегодня мы хотели устроить соревнование, кто запустит самолетик подальше. Цветная бумага иногда даже хуже газет, так что огромную роль играет ветер и, в какой-то степени, везение. — Конечно. Надеюсь, ей будет не жалко платье. — Только не злись. Я знаю, что ты звала только меня и не рассчитывала на третьего, но она уговорила. Прости, ну пожалуйста, — он попытался приобнять меня за плечо, но это выглядело настолько жалко, что я, даже не осознавая этого, оттолкнула. — Я не злюсь. Все нормально.       Скорее ревную.       Ревную как друга.       Хотя, кого я обманываю. Этот человек мне дорог не только как друг. Но вот сказать, что люблю его до безумия, не могу. Ну, или не хочу. Пока вокруг него вьются шикарные девушки, пока мы смотрим фильмы в полном одиночестве, пока складываем самолетики, я полностью спокойна. Правда Питер никак не успокаивается и пытается свести меня с каждым своим другом, знакомым, просто человеком с улицы, которых неизвестно как заставлял не только пойти за ним, но и натянуто улыбаться во время разговора. Кажется, он носит с собой нож, который держит возле бока бедняги. — Питти, ты же говорил, что мы пойдем в кино. Почему я должна сидеть здесь? Мне холодно, — пока мы спокойно складывали самолетики, Джесси не переставала ныть и подлизываться к Питу. Так наигранно, что Оскар даже не светит. — Слушай. Если тебе что-то не нравится, то ты можешь уйти. Раздражаешь, — из-за этих слов две пары глаз уставились на меня. Одни осуждающе, с толикой ненависти, а другие с уважением. На несколько минут это прекратилось, и можно было слышать, как мистер Ричардсон косит газон. Ночью. — Ну, поцелуй меня. Отложи эту бумагу. Тебе ведь не четыре года, — еще немного — и подружка оседлает его, а затем мне придется покинуть собственную крышу, дабы не прерывать голубков. Но, кажется, у него действительно все еще есть мозг, и он старается не обращать внимания. — Да, его развитие остановилось еще в младенчестве. Дай ребенку поиграться. — Линда, я же просил! — знаю, что его это задевает. Но что я могу поделать, когда он делает намного больнее, чем просто шутит?       Девушка поднимается, и, демонстративно отряхивая платье, которое даже не испачкалось, целует его так, как никто и никогда не мог себе позволить. Она понимает, что Питер в ее сетях.       Не проходит и минуты, как его губы соприкасаются с моими. Всего лишь на мгновение. Но как же хочется, чтоб этот момент длился вечность. Неисполнимое желание.       Он уходит вслед за ней. Прямо в утренний туман, такой противный, похожий на кисель, затягивающий в себя. Лучи солнца уже начали окрашивать горизонт в невообразимые цвета, а у нас все еще была ничья. Потому что мы не запустили ни одного самолетика. Питер просто ушел сразу после этой чертовой Джесси. Мы всегда встречали рассвет вместе, и я просто не понимаю, что пошло не так.       Губы и щеки продолжали гореть. Обкусанные и обветренные, они не могли принять этот мимолетный поцелуй, так нелепо брошенный на прощание.       Когда-то должен наступить день, когда он нагуляется — так он сказал. Но почему ждать должна именно я? Почему все это происходит со мной, а не с ним? — Ненавижу… Как же я тебя ненавижу, чертов придурок! — эти слова улетают в рассвет вместе с самолетиком.       Хоть где-то победу одержала я.       В голове, подобно заезженной пластинке с однотипной мелодией, крутятся его слова. Только дружба. Между нами двумя возможна только она. Как же больно врать друг другу.       Невольные слезы капают прямо на бумагу, оставляя мокрые и красивые пятна.