«Но мысль о том, что придётся умереть, так и не пожив, невыносима». ©
Стены больницы белые и ледяные, абсолютно голые, отчего становится ещё холоднее, несмотря на плюсовую температуру и яркое солнце, настойчиво светящее в окно. Оно светит, но не греет. Стены словно кварцевые, в некоторых местах имеющие выпирающие волнистые неровности. Стены старые и вонючие, покрытые жидкой белой краской. Стены просто отвратительные, приторно уродливые и отталкивающе бледные. Повсюду чистота и стерильность, будто здесь никто никогда не жил. Но тараканы всё равно настойчиво бегают по всем углам и дыркам, как будто убегают от кого-то. Противные насекомые, словно насмехаясь, чувствуют себя прекрасно, ползая по вымытому вонючим моющим средством полу. Внешний мир за окном существует сам по себе, не смея заходить ни в единую щель больницы, потому что здесь, меж холодных стен, свой мир. Мёрзлый, неуютный, пустой и белый. Перед глазами безупречная темнота, в ушах громкая тишина, а в нос резко бьёт запах хлорки. Кенма чувствует, но не чувствовал. Глаза с трудом открываются, словно после слишком долгого сна, но всё равно недостаточного. Он видит напротив стену, покрашенную в белоснежную краску, почти под потолком висячий маленький телевизор и справа такую же белую дверь. Слишком много свободного места. Просто пустота. Он поворачивает голову влево, и ему даётся это нелегко — позвоночник болит из-за долгого полулежачего положения. Из окна видны сосны. Всё будто застыло во времени: ни ветра, который легко колышет листья и тонкие ветви, ни птиц, которые свободно лавируют между деревьев. Вид из окна больше походил на обычную фотографию, приклеенную на голую кирпичную стену. Кенме хотелось бы подумать об этом немного дольше, но голову резко пронизывает боль. Сильная и колкая. Внезапно он слышит звуки слишком отчётливо. Как за стеной льётся из крана в раковину вода, как громко она отбивается о твёрдую поверхность и раздражительно шипит. Он слышит громкий топот ног в обуви с твёрдой подошвой и шаги. Шаги над его головой, шаги под ним, шаги в его голове. Кенма запоздало понимает, что одна его рука в гипсе, а ног он вовсе не чувствует, словно их нет. Но они есть, вот, лежат, накрытые тонким одеялом. Это странно. Белая, как снег, дверь открывается, и в палату испуганно вбегает его мать. Она выглядит ужасно уставшей, макияж на её лице больше не такой яркий: она, похоже, не смывала его несколько дней, поэтому теперь лицо стало бледно-серым вместе с помадой и тенями на глазах. Женщина рывком бросается к сыну, на её глазах выступают слёзы. И Кенма искренне не понимает, почему лежит в холодной больничной палате с перевязанной бинтами головой и полностью онемевшим телом. — Дорогой, как ты? — голос матери дрожит, и она, казалось, вот-вот сорвётся на громкий плач, но ей удаётся сдержаться. Может, это потому, что больше не осталось слёз из-за слишком частого плача. Всё происходит так быстро. Кенме нужно время. Он честно не понимает, почему мать так напугана. Глупо смотрит в её глаза и вдруг ощущает теплую ладонь на своих пальцах. Кенма так же глупо смотрит на её руку, сводит брови к переносице, его губы сухие. Он не шевелит рукой, потому что не может. — Скажи что нибудь, Кенма-чан, — просит его мать почти шёпотом. Кенма переводит взгляд и видит за спиной его мамы высокого, слегка полного мужчину в длинном белом халате. Это врач. Он стоит, словно робот, и смотрит на них. Его лицо каменное, как будто он ненастоящий. Словно здесь всё ненастоящее. Словно Кенма уже умер. — Кенма-чан, — почти умоляет женщина, ощутимо сжимая его ладонь сильнее. Глаза её ещё больше увлажняются, когда она не получает ответа. Продолжает смотреть пронзительно и выжидающе. — Ты… — Она резко отрицательно машет головой. Кенма смотрит на неё шокировано, но немного устало. — Что с ним?! — внезапно кричит, поворачиваясь к врачу позади. — Что с ним, я спрашиваю! — твёрдо настаивает, и её голос дрожит ещё сильнее. Кенма слышит, как она начинает шмыгать носом, всё же не сумев сдержать слёз. Доктор продолжает стоять неподвижно, его взгляд вдруг ловит взгляд Кенмы. И он, прочистив горло, тихо, будто сейчас поведает какой-то секрет, говорит: — Мне жаль это говорить сейчас, но другого времени не будет, — обращается он уже к Козуме-сан. — У Кенмы травмирована определённая часть мозга, и в связи с этим у него амнезия, — заканчивает шепотом, потом сглатывает, сжимает челюсть и смотрит в напуганные янтарные глаза Кенмы. — Мне очень жаль. — В нём ни капли сочувствия. Козуме-сан замирает, словно кто-то воткнул ей меж лопаток нож. На лице появляется боль, и слёзы, как льдины, застывают на щеках. Она снова поворачивается к сыну, вторая её рука присоединяется к первой — накрывает его одну, свободную от гипса, ладонь. Женщина молчит, но по ней видно, как в её голове громко кричат отчаявшиеся мысли и мольбы. Она смотрит в недоумённое лицо Кенмы: он наверняка сейчас очень напуган, поэтому она пытается успокоить его и донести, что всё в порядке, что всё под контролем. Но это не так. Её сын в больнице в не лучшем физическом состоянии, и у него амнезия, так что ей не менее нужна поддержка и спокойствие в данный момент. — Я… — выдавливает из себя Кенма хриплым голосом. Потом, немного подумав, с трудом произносит: — Что происходит? Козуме-сан закрывает глаза, и слёзы заканчивают свой путь по её холодным щекам, а губы сжимаются в тонкую линию. — Дорогой… — только и может сказать женщина, снова внимательно уставшим взглядом рассматривая полулежачего на подушке сына. Она со всех сил старается выглядеть сильной матерью, а не испуганной. — Скажи мне, тебе сейчас лучше? — резко переводит тему, вопросительно смотря прямо в глаза Кенме, и он понимает, что мать не хочет говорить на данную тему. Потому что что-то всё же произошло с ним. Тепло её рук нежно, как клубничный крем для чувствительной кожи, обволакивает ладонь юноши. И ему становится так хорошо, так приятно, что не хочется отпускать ни на секунду. Он тоже хочет сжать её ладонь в ответ, погладить кожу и с уверенностью ответить, что всё хорошо, что он в порядке. Но его мать снова выжидающе смотрит, она ждёт реакции своего сына. Ждёт слов. В конце концов, ждёт воспоминаний. Поэтому пытается донести это через собственный взгляд тусклых глаз, но в результате получает взгляд, полный непонимания, и тишину. Кенма не в силах говорить, он не может, его рот не хочет открываться, а горло сжато словно судорогой. И он не может понять, почему его тело покинули абсолютно все силы? Почему он лежит в слишком мягкой, как для обычного человека, кровати? Почему его левая рука в гипсе и почему он не помнит что с ним произошло до этого? Почему он видит только чертовски чёрную темноту позади себя? Почему он ничего не помнит? Почему он...? Врач в белом, словно майский пух, халате и с серо-коричневой колючей, словно зубчики старой бабушкиной расчёски, бородой тихо кашляет в кулак, обращая на себя внимание. — Извините, но время посещения пациентов подходит к концу, — говорит холодным ровным голосом. Сколько раз за день он произносит эту фразу родным больных? Сколько раз за день он становится свидетелем горьких материнских слёз и никак не реагирует? Наверняка его работа в больнице заключается именно в этом. В немом наблюдении, специально не вселяющем надежды. Козуме-сан ещё раз смотрит в глаза сына, встречается с его взглядом. Она смотрит жадно и внимательно, всё так же грустно. И с трудом отбрасывая мысль, что видит его в последний раз, всё равно смотрит так, словно это правда. Слова и вообще любые звуки не хотят выходить из уст Кенмы, а потому он неподвижно лежит, ведь ему нечасто доводилось видеть мать в таком состоянии. Хотел бы он обнять её, но конечности не слушают его, и он с невероятной болью может ими двигать. Впервые в жизни Кенма чувствует себя таким беспомощным. — Да, извините, — тихо отвечает женщина после образовавшейся короткой паузы. — Я уже ухожу. — По её голосу понятно, что ей тяжело говорить, и она явно всем своим видом показывает, что не хочет уходить. Взгляд её заплаканных глаз скользит по телу Кенмы, как будто пытаясь запомнить его. Запомнить его живым, пока не поздно. Тёплые ладони медленно соскальзывают с руки юноши, и он снова чувствует пронизывающий холод. Доктор провожает его мать до двери, и когда дверь на секунду замирает в открытом положении, Кенма снова видит её, уже переступившую порог палаты. Она взволнованно смотрит, и Кенма замечает в полумраке коридора, как на её лице появляется маленькая улыбка. Она улыбается Кенме сквозь слёзы, будто говоря «На самом деле, всё хорошо, я вовсе не плачу», а тот смотрел на неё и не мог пошевелить ни одной мышцей собственного лица. Как бы он ни хотел, как бы он ни старался улыбнуться в ответ, он не мог. Его лицо, будто твёрдый камень, замерло в одной эмоции. В эмоции непонимания и недоумения. Он безжизненно смотрел в её большие глаза, она в его — долго и больно, с блестящими слезами и отчаянным «Я люблю тебя» во взгляде. И дверь закрывается.***
В тёплый вечер пятницы Кенма возвращался с учебы в свою новую съёмную квартиру. Типичная многоэтажка где-то в старом районе Токио. Квартира была не совсем вместительная, как хотелось бы, но вполне достаточная по размеру, как для двадцатилетнего тихого студента. Слишком уставший и вымотанный после тяжёлого дня в университете, Кенма медленно двигал ногами, склонив голову вниз и рассматривая мелкие камушки на асфальте. Так и хотелось достать свой PSP и погрузиться в фантастический мир игры, но он помнил слова матери, которая взволнованно настаивала не играть, когда Кенма шёл по дороге. Ровная поверхность тротуарного асфальта была необычно жёлто-серого оттенка — наверняка из-за заходящего за горизонт оранжевого солнца, которое в последние минуты перед полным своим заходом пыталось как можно ярче осветить землю, будто на прощание. На худых плечах Кенмы висел полупустой рюкзак, больше похожий на висячий чёрный мешок, и юноша, крепко держа его лямки, быстро погрузился в океан мыслей. Он думал, что ему нужно закончить одну важную работу в приложении для программирования, подготовиться к приближающемуся тесту и полить цветы, ведь хозяин квартиры уже давно просил. Приближаясь к своему дому быстрым шагом, Кенма услышал, как где-то позади раздавалась музыка: громкие басы вперемешку с радостным визгом девушек. Невыносимый шум заполнял дорогу и отчасти жилой район, в котором жил Кенма. Он старался не обращать внимания на громкую музыку, которая, к слову, становилась всё громче и громче. Скорее всего, кто-то ехал на машине, устроив в прямом смысле дискотеку на колесах. Но Кенма был настолько вымотанным, что просто не имел сил и желания оглянуться назад и посмотреть, что происходило за спиной. Ему было абсолютно всё равно. В данный момент мысли были только о горячей ванне и уютной постели. На улице почти никого не было. Оно и понятно — в таком дальнем районе в вечер пятницы единственные, кто остались, так это бабульки, и те, заперевшись в своих квартирах, смотрели новости. Вся молодежь (и не только) гуляла и расслаблялась ближе к центру города. Высокий узкий дом стоял близко к проезжей части, и Кенме каждый раз приходилось задумываться, когда он переходил дорогу, что, возможно, это послужило одной из главных причин, почему квартиры там были особенно недорогие. И что ему определённо стоило изначально идти по тротуару на другой стороне улицы, ведь так быстрее и безопаснее. Вот и сейчас, ступив ногой на пешеходный переход, в его голову ворвались эти непонятные догадки. Музыка доносилась с левой стороны. Кенма неспеша перебирал ногами по тёмному асфальту, что, казалось, был намазан клеем. Музыка каждую секунду становились всё громче, приближаясь, а визг девушек всё веселее. Фары машины ярко освещали дорогу впереди. На улицу опустились сумерки, и в этой серой темноте прямо перед бампером кабриолета показалась фигурка молодого человека, освещаемого белым цилиндрическим светом фар. На мгновение Кенма услышал звук тормозящей машинной шины. Так близко, что он отскочил в противоположную сторону. Но ему это не особо помогло, потому что водитель, сидящий за рулём чёрного кабриолета, полностью наполненного девушками, казалось, даже не смотрел на дорогу. Девушкам стало не так смешно, когда твёрдая сталь резко и сильно столкнулась с человеком. Кенма во внезапном испуге закрыл лицо руками, почти согнувшись пополам. Машина мгновенно затормозила, а пьяный водитель был уверен, что даже не зацепил из ниоткуда появившегося пешехода. Но это было не так, потому что по ощущениям в машине, по тому, как она содрогнулась от внезапного удара, было всё более чем очевидно. И от этого всем пассажирам стало больше не весело. Громкая музыка, скорее похожая на какой-то дикий рэп, не переставала звучать на весь маленький район. — Там был человек! — громко закричала одна из девушек, подорвавшись со своего места, и некоторые последовали её примеру. — Ты сбил человека! — в ужасе продолжала она, чего другие никак не ожидали услышать. Все в испуге округлили глаза. Внезапно ещё одна громко и пронзительно завизжала, словно увидела свой страх во плоти. В действительности она увидела парня, лежащего посреди дороги, и кровь возле его головы. Длинные тонкие пряди светлых волос больше не были такими ровными и мягкими — теперь лишь отталкивающими и слипшимися в густой красной жиже. Много крови. Так много, что невозможно было разглядеть лица, а только худое тельце, безжизненно распластавшееся на асфальте.***
«Ты не проиграл. Просто игра окончена». © Сью Сильвестр
— Доброе утро, Козуме-кун. — В больничную палату вошла медсестра. На её тёмные короткие волосы мягко падали лучи солнца. На вид ей было лет двадцать, может даже больше. — Сегодня я должна взять у Вас кровь. Вы ведь помните? — Она неспеша подошла к кровати, в её руках был белый поднос с разными медикаментами, включая шприц и цилиндрическую маленькую колбу для содержания крови. Вопрос насторожил Кенму, он ничего не ответил. Сев на стул близко к лежащему юноше, она аккуратно взяла его правую, свободную от гипса, руку за локоть, придвигая на несколько сантиметров ближе. Её маленькие карие глаза посмотрели на Кенму, проверяя, всё ли в порядке, когда острая игла шприца проникла под бледную тонкую кожу. — Как Вы себя чувствуете? Уже лучше? — Она снова опустила взгляд, теперь внимательно следя за своими действиями. — Да, уже лучше, — спокойно ответил он, расслабленно пялясь в белую стену перед собой. Если честно Кенма даже не помнил, какой день или неделю, а может вообще год, находился в больнице. Признавать, что он забыл это из-за внезапно появившейся амнезии, ему не хотелось. Каждый день был словно его первый день пребывания здесь. Вот только оставался он в более спокойном и адекватном состоянии благодаря сохранившимся воспоминаниям о первом визите его матери, когда он только очнулся. Психолог открыто говорил, что эта новость осталась в его памяти из-за внезапно пережитого шока. Конечно, Кенма не помнил, что у него амнезия, — он знал это. Это было настолько элементарно и очевидно, как пять пальцев на руке, море солёное, трава зелёная, небо голубое, у Кенмы амнезия. Это тоже шокировало его, поэтому и запомнилось. — Это хорошо, — легко улыбнулась ему медсестра, но юноша даже не смотрел на неё. В палату опустилась тишина, словно тяжёлый якорь на песок с борта корабля. В последнее время Кенма очень мало говорил. Мало кому что рассказывал, иногда даже не отвечал на элементарные вопросы. Врачи думали, что это из-за болезни, но на самом деле, Кенма просто не хотел их видеть и поддерживать с ними контакт. Он хотел домой. Хотел к своей матери, которая с недавних пор ночевала одна в доме без него, без её единственного сына (Кенма забыл, что в последнее время снимал квартиру), ведь отец ушёл, оставив их ещё тогда, когда Кенме было едва три года. Он так хотел впервые за долгое время просто обнять маму, вдохнуть терпкий, но такой маняще-нежный запах её волос, он хотел утешить, успокоить и просто продолжить жить, зная, что у них всё хорошо. Но он так не хотел лежать в душной и до ужаса стерильной белой палате, не имея малейшего понятия, что происходит с миром вокруг и существует ли он вообще. Медсестра вдруг громко вздохнула, набирая в собственные лёгкие воздух. По этому можно было понять: она собиралась что-то сказать, и Кенме захотелось встать и уйти, чтобы не слышать её противный голос и не видеть её дружелюбное лицо. Но он не мог, как бы сильно ни хотел. — Позвольте спросить, — всё же задумчиво начала девушка. — Доктор Ямато-сан расспрашивал Вас по поводу случившегося? Кенма искренне не понимал о чём она. Он в замешательстве смотрел на её сосредоточенный вид. — Нет. Тогда лицо медсестры потускнело и ещё больше напрягалось. Козуме уже было подумал, что она сочувствует ему, но девушка только вытянула иголку, сразу прижимая ватку к месту укола. — Хорошо. — Уголки её губ странно дрогнули, будто она хотела улыбнуться, но в последний момент передумала. — Я закончила, — произнесла, и в подтверждение своих слов приклеила небольшой бежевого оттенка пластырь на руку юноши. — Доктор Ямато-сан сегодня после обеда придёт к Вам, чтобы поговорить. Медсестра собрала разложенные медикаменты на поднос и, встав со стула, направилась к двери. Напоследок она повернулась к Кенме лицом и всё же заставила себя быстро улыбнуться. И Кенма подумал, что она делает это по несколько десятков раз в день, ведь это её работа. Работа дарить уверенность и надежду пациентам, что всё будет хорошо. Но на самом деле это только пугает. Когда она развернулась, Кенма увидел, как эта недоулыбка так же быстро исчезла с её лица, не оставив и следа. Через два часа в палату Кенмы кто-то постучался, прежде чем войти. Парень узнал в своём посетителе Ямато-сана — психолога. Кенма помнил его личность, но не помнил ни одного их совместного разговора. В последнее время такое случалось часто; он знал человека, но не помнил, откуда. Этот странный психолог — мужчина лет пятидесяти, с небольшой лысиной ближе ко лбу, узким морщинистым вырезом глаз и прямоугольными очками в тонкой позолоченной оправе. Он всегда улыбался слишком весело, возможно, чтобы приободрить, но в результате добивался обратного эффекта. Ямато-сан всегда надевал строгие костюмы под белый халат, пытаясь выглядеть как можно серьёзнее и элегантнее. А если подойти к нему поближе, то можно было учуять насыщенную вонь терпкого мужского одеколона, смешавшегося с естественным запахом старой кожи и пота. Не лучшее сочетание, от которого мгновенно появлялись рвонтые позывы. — Здравствуй, Кенма, — первым поприветствовал мужчина, улыбаясь своей коронной улыбкой, и подошёл к кровати. Кенма не решился улыбнуться в ответ, ограничиваясь одним скупым взглядом. — Здравствуйте, — заставил всё же себя выдавить, удобнее умащиваясь на своей кровати и наблюдая, как доктор сел возле него на белый, словно январский снег, стул. — Ну что, приступим, — уже оживлённей начал психолог, поправляя свои очки и доставая откуда-то небольшой блокнот с ручкой. — Кенма, ты знаешь, сколько находишься в больнице? — совершенно просто, без какого либо подтекста спросил, открывая из тёмной кожи блокнот ближе к концу. — Не знаю, возможно месяца три, может больше, — немного подумав, Кенма добавил: — Не помню. А что? Доктор Ямато-сан поднял на него серьёзный взгляд, недолго помолчал, а потом спокойно ответил: — На самом деле, Кенма, ты находишься здесь шесть дней, — попытался улыбнуться, глубоко смотря в удивлённые глаза юноши. — А ты знаешь, где находится твоя мама? — Его низкий монотонный голос странно успокаивал. Тогда мужчина медленно отложил на прикроватный столик блокнот с ручкой и плавно наклонился вперёд, упираясь локтями о собственные колени. Скрестил руки в замок и подпёр ими подбородок. Кенма помотал головой влево и вправо. — Она в суде, Кенма. Но волноваться не о чем, всё будет хорошо, — сказал так, будто это какой-то пустяк. — Почему она в суде? — стараясь не медлить, обеспокоенно спросил юноша, немного оживившись после вопроса про маму. После действительно важного вопроса. Ему хотелось сбежать. Но он даже не знал, где именно находится и почему. Он очень напуган. Сзади него чернота, потому что у него грёбаная амнезия и он без понятия, как жить дальше. — Кенма, — вздохнул доктор Ямато-сан. Он склонил голову набок и посмотрел на юношу грустным, каким-то слишком глубоким взглядом. — Что произошло? —глаза Кенмы налились злосчастной солёной жидкостью. — Как?.. Как я здесь очутился? Почему никто мне не рассказывает об этом? — К горлу подступил ком, и он больше не мог говорить, просто не мог. Виски начали усиленно пульсировать, грудь удушливо сжимать, а перед глазами всё плыло. Кенма был не в силах контролировать свои эмоции. И вдруг он начал плакать. Слёзы сами полились из глаз по щекам, а он, нагнувшись слегка вперёд, принялся тереть одной рукой лицо (потому что вторая была в гипсе), будто пытался впихнуть слёзы обратно в глаза. Длинные высветленные пряди волос упали вниз и, словно занавески, закрыли его лицо. Ямато-сан мягко погладил Кенму по спине, но это не помогло успокоиться. — Кенма, — снова прошептал мужчина. — Я не знаю… Не знаю, готов ли ты принять эту неожиданную правду. Ох, ты ещё так молод для всего этого. — Для чего? — Голос юноши сильно дрожал, от чего слова было немного сложно понимать. — Ну же, не плачь, — попытался приободрить доктор Ямато-сан, вдруг легко хлопая его между лопаток. Но Кенма не поднимал лицо, потому что знал, что тот сейчас улыбается своей странно-весёлой улыбкой. Он не хотел видеть это. Ему и так плохо. — Всё хорошо. Тебе очень повезло, что у тебя амнезия лёгкой стадии, последствия которой не так велики. Так что тебе удастся вылечиться очень быстро, если ты будешь меньше беспокоиться и находиться под постоянным присмотром врачей. Я верю в это. — Но почему у меня амнезия? — Рыдания Кенмы резко утихли, но слёзы продолжали стекать по щекам из красных глаз. Он застыл в одном положении, будто ожидая услышать полную историю от психолога. — Я ничего не понимаю. Сначала я просыпаюсь в какой-то больнице, с рукой в гипсе и забинтованной головой, откуда у меня это всё — не знаю. Я выпал из окна или меня избили?.. Ничего не помню. Почему и что со мной произошло… — Но ты помнишь свою маму, — спокойно сказал мужчина, плавно убирая ладонь со спины Кенмы, и также легко и плавно уходя от ответа на мучающий вопрос. — В действительности, Кенма, это очень хорошо. Тебе повезло. Помнишь, когда мама пришла к тебе в первый раз? Она так беспокоилась. — Да, помню, — и он действительно помнил. Он помнил свою маму. Возможно потому, что она всю его жизнь была с ним, почти никогда не разлучаясь, и теперь это навсегда осталось в его памяти, как хорошие воспоминания. Но был один любопытный вопрос. Где его отец? Конечно Кенма догадывался, что тот ушёл от них, поэтому он и не помнил его. Все его воспоминания о ранней жизни содержали только его — и его мать. Отца не было. Возможно, сейчас он начинал тихо жалеть о том, что никогда его не видел. — Я тогда так сильно испугался, я думал, что умер. Доктор Ямато-сан ничего не ответил. — Кенма, давай-ка ты мне расскажешь, что помнишь до того, как проснулся в больнице? — Доктор в последний момент сдержался, чтобы не сказать «снова», ведь он спрашивал его об этом уже не в первый раз. Ямато-сан искренне надеялся, что в один день Кенма ответит ему: «Но вы меня об этом уже спрашивали вчера», и на этом всё закончится. Но юноша каждый день делал вид, что слышал данный вопрос впервые, потому что он действительно не помнил. Мужчина отодвинулся подальше от кровати, шумно царапая пол ножками стула, и снова взял в руки блокнот с ручкой. В этот момент Кенма выпрямился, его щеки были мокрые, а ресницы немного склеившиеся от этой мокроты. Некоторые из его светлых волосинкок намокли от солёных слёз и теперь влажно прилипли к щекам. — Я помню… — дрожащим голосом начал он, тупо смотря перед собой. Он сглотнул вязкую слюну и закрыл глаза то ли для того, чтобы вспомнить, то ли потому, что они болели после плача. — Я помню какие-то моменты из детства, из подросткового возраста… — спокойно говорил Кенма, в то время, как доктор Ямато начал что-то записывать в своём блокноте. — Я помню, как я с мамой ходил в парк развлечений и ел сладкую вату. Тогда было весело, но я понимаю, что это было слишком давно, потому что сейчас я уже не семилетний ребенок. А в школе… В школе у меня никогда не было друзей. Я любил проводить время наедине с собой и играть в разные игры на приставке. — Хорошо. Очень хорошо, Кенма, — бубнил мужчина, одновременно выводя ручкой предложения. — Потом, я помню некоторые моменты, когда мне было лет пятнадцать или даже шестнадцать. — Что именно помнишь, Кенма? — Ну… Тогда я поссорился с мамой и не выходил из своей комнаты около недели, — задумчиво произнес он. — Пять дней. — Интересно, — хмыкнул доктор Ямато-сан, поправляя свои очки на переносице, и, перевернув страничку блокнота, начал снова активно выводить буквы. — А это очень интересно… — словно напевал, точно издеваясь. — Может быть это и странно, что ты помнишь подробности своей ранней жизни, но Кенма, поверь мне, ты скоро всё вспомнишь. — Он улыбнулся, поднял голову и взглянул в бледное заплаканное лицо юноши. — Ты идешь на поправку, Кенма. — Почему Вы так часто повторяете моё имя? — игнорируя слова доктора, быстро задал вопрос Кенма, чуть ли не перебивая. Он почти вжался в подушку спиной. Ему было страшно. С самого первого дня, как он проснулся в этом чертовом месте, — ему страшно. — Это психология, Кенма, — не задумываясь, легко ответил Ямато-сан и тихонько захлопнул исписанный блокнот. Кенма скривил лицо, полулежа на подушке спиной. Снова. И так уже грёбаную неполную неделю. — Мне это не нравится. — Ох, ты привыкнешь. Эта фраза ввела в недоумение. Он мог стерпеть что угодно, но только не эти два слова. К чему он привыкнет? К чему он должен привыкнуть? К амнезии и больничной койке? Да, он уже привык, потому что его организм думает, что он находится здесь около трёх месяцев — вот почему. У него просто нет другого выхода. — Когда я смогу увидеть маму? — невнятно и осторожно, будто боясь произносить этот вопрос вслух, спросил Кенма. Его глаза всё ещё слегка влажные. Доктор Ямато-сан глубоко вздохнул, не отводя наигранно-ласкового спокойного взгляда от лица Кенмы. Но тот никак не отреагировал. Сидел, замерев в одном положении, и ожидал ответа. — Тогда, когда тебе станет лучше. — Но мне уже лучше. Меня спрашивают об этом, и я отвечаю, что мне уже лучше, — дрожащим голосом, будто готов был снова расплакаться. — Нет, Кенма, тебе не лучше, — закрыл глаза доктор, будто это не он секунду назад твердил, что Кенма идёт на поправку. — Ты ещё не всё помнишь. Кенма промолчал, на его глазах внезапно появились свежие слёзы. — Кенма, на самом деле, у меня есть хорошая новость. — Голос мужчины вдруг стал веселее, но, по правде говоря, это только больше пугало. Пугало так же сильно и резко, как и слишком частое повторение его имени. Психолог только говорил, что всё замечательно, но затем он возвращал в жестокую реальность, напоминая, что ещё через многое стоит пройти и вспомнить. Кенма уверен, это всё грёбаная психология, которая в один момент поднимала до небес, а потом резко бросала головой об твёрдый асфальт, но в результате она задерживала где-то посередине, принуждая не расслабляться. Это невыносимо раздражало. — Я вчера говорил с главным врачом, и он сказал, что на следующей неделе, возможно, твоя мать приедет навестить тебя. Но только в том случае, если ты будешь в состоянии контактировать с ней, потому что ты не так давно в больнице и твой мозг еще не может воспринимать достаточно много информации. Кенма продолжал молчать, чувствуя, как злость и обида горько подступали к горлу. — Мы не можем допустить того, чтобы кто-то тебе рассказал всё и сразу. Ты можешь не выдержать такого давления, Кенма. Поэтому ты должен полежать и отдохнуть немного, ты нуждаешься в восстановлении. Кенма не отвечал. Он думал, что Ямато-сан поймет всё без слов: он не хотел с ним разговаривать. Ему плохо и страшно, ему хотелось домой. Но Ямато-сан смотрел на него добро и ласкового, с ноткой сочувствия. Кенма не видел этого, потому что смотрел в стену перед собой, словно загипнотизированный. Белая дверь открылась, и в проходе появился врач. У него было скупое застывшее лицо и тёмная, густая, как кора старого дуба, борода. Он стоял, держа в руках какие-то бумаги. Сначала его взгляд устремился на Кенму, а потом на доктора Ямато-сана. Оба замерли в неком ожидании, хотя юноша и до этого не особо двигался и почти не выражал эмоций. — Добрый день, Ямато-сан, — сначала поздоровался врач, а затем переместил взгляд холодных карих глаз на Кенму. — Здравствуй, Козуме-кун. Ты себя лучше чувствуешь? — Здравствуйте. Да, уже лучше, — машинально ответил Кенма. Он старался не смотреть на врача, потому что ему и так было плохо. Плохо до тошноты и адской боли во всем теле. — Это хорошо. Ямато-сан, можно вас на секунду? — нетерпеливо спросил врач, и Кенма вдруг задумался, как того зовут, потому что ему резко захотелось прокричать его имя как можно громче. Может быть, тогда он уйдёт? — Да, конечно, Лин-сан, — психолог, словно прочитал его мысли. Он бросил настороженный взгляд на него и, поднявшись со стула, направился к главному врачу за дверь. «Лин-сан», — безэмоционально и грустно подумал Кенма. Доктор Лин-сан — было бы правильнее. И его вдруг посетила мысль, что на самом деле он не сможет прокричать имя врача, ведь у него слишком мало сил. Выбеленные полы халатов врачей поспешно скрылись за дверью. Мужчины напоследок достаточно слышно хлопнули ей, и этот звук раздался громким цирковым барабаном в ушах Кенмы, а после сразу же настала гробовая тишина. Кенма не слышал, о чём говорили врачи, и, честно говоря, не хотел слышать и знать. Наверняка они обсуждали его здоровье, ведь если бы было что-то хорошее, Лин-сан сказал это при нём в палате, а не за дверью вместе с психологом. Кенма уже начал думать, что они не вернутся. Ему казалось, что прошло как минимум пятнадцать минут, но когда он взглянул на настенные часы, оказалось всего около трёх. Продолжая лежать на кровати и стараясь ни о чём не думать, он увидел, как первым в дверном проёме появился врач — Лин, а сзади него в темноте коридора пристроился Ямато. — Кенма, — начал главный врач. — Я знаю, как тебе сейчас тяжело, потому что ты совершенно не знаешь, что с тобой произошло и почему ты здесь. — Его низкий голос был медленным и выразительным. Чёрные густые брови слегка дрогнули, когда он обводил палату широким круговым движением рук. — Я обсудил с доктором как можно подробнее твой диагноз, и мы пришли к выводу, что такими темпами ты ничего не вспомнишь. — Врач остановился на секунду и посмотрел в пол, было видно, что ему неприятно говорить на данную тему, потому что это наверняка зависело не от него. — Поэтому, мы всё же решили, что тебе будет лучше поговорить со своей матерью. Но я уверен, что это будет происходить постепенно. — Что-то на подобии улыбки появилось на его лице. Кенма шокировано округлил глаза, переводя взгляд то на доктора Ямато, то на доктора Лина. Казалось, он начинал чувствовать себя немного лучше.***
«Твой стакан не полон на половину — твой стакан на половину не пуст. Тебе остался лишь мокрый кружок на том месте, где раньше стоял твой стакан.» ©
Белые стены, белые двери и белое постельное белье, аккуратно застеленное на белом матрасе. Холодный пол, холодная подушка, холодный свет, окутавший одноцветную больничную палату. Ужасно неуютно и одиноко. Прошла ещё одна неделя пребывания Кенмы здесь, ему наконец сняли гипс с левой руки и остальные бинты с головы, отчего он почувствовал себя свободнее. Кенма знал, что его мама приедет к нему завтра — именно это давало ему моральных сил держаться в сознании. Но больница всё равно буквально высасывала всё живое и существенное, все воспоминания, не позволяя нормально вспомнить то, что нужно, и жить так, как хочется. Уже гребаную неделю Кенма не видел свою маму, напуганный и заточенный среди белых стен. У него забрали телефон, плеер с наушниками и даже некогда излюбленный PSP. Это просто издевательство. В данный момент он хотел только одного: увидеть лицо единственного родного человека — свою маму, и больше ничего. Он просто хотел убедиться, что с ней всё в порядке, он хотел поговорить с ней и, возможно, узнать, что с ним произошло. Разве он так много просит? Уже гребаную неделю Кенма лежал в одной и той же кровати, общаясь только с докторами и медсестрами, которые время от времени приходили измерять давление или температуру, иногда приносили жидкую еду и холодную воду в уродливом стеклянном кувшине. Его будто отстранили от внешнего мира, не оставив выбора. Просто заставляли ничего не делать , а только бесповоротно лежать и общаться с глупыми работниками, рассказывать о своих мыслях и воспоминаниях. Но что, если он действительно не помнит? Не помнит, как попал сюда, не помнит разговоры с доктором Ямато, не помнит, как медсестра приносила и уносила для него еду, не помнит ее ласкового и такого раздражающего голоса. Всё просто в сплошном тумане. Но он отчётливо помнит напуганное лицо его матери, когда проснулся тем злосчастным утром. Он помнит ее грустную улыбку в темноте коридора за приоткрытой дверью, ее уставшее лицо, но на секунду вдруг преобразившееся в счастливое в последний момент. Это не покидало его голову. Уже гребаную неделю Кенме было страшно так, как никогда не было. Он не понимал, откуда у него взялась амнезия. Он просто не понимал! В дверь кто-то постучался, снова не позволяя Кенме побыть наедине со своими мыслями, снова не оставляя его в покое. И Кенма почти не удивился, когда увидел Лин-сана. Главный врач стоял в дверном проёме и недолго смотрел на него, будто поспешно проверяя, всё ли в порядке, и только потом зашел в палату. — Добрый день, Козуме-кун, — незамысловато заговорил глубоким низким голосом мужчина и подошёл ближе к кровати. — Здравствуйте, — Кенма наблюдал за ним снизу вверх. В его глазах едва можно было уловить испуг и настороженность. — Я пришёл пригласить тебя пойти на обед, — быстрая улыбка проскочила на лице Лин-сана. Странно, но улыбка была не вымученной, а достаточно искренней. Это удивило Кенму. — Но, — он сглотнул, — вы же сказали, что мне нельзя вставать с кровати. — Я сказал, что тебе нельзя вставать, пока ты не пойдешь на поправку, — улыбнулся врач. — Я очень рад, что тебе удалось не забыть мои слова, поэтому, как сам видишь, тебе становится заметно лучше. К тому же, твои кости на ногах давно зажили, тебе нечего бояться. Идем. Это, безусловно, поразило Кенму, особенно то, что его кости на ногах и на руке успели зажить за столь короткое время его пребывания здесь. Это вводило в замешательство и не на шутку пугало. Он не знал, что ответить, поэтому осторожно принялся вставать со своей постели; сначала медленно принял ровное сидячее положение, потом так же аккуратно сдвинул одну ногу ближе к краю кровати, почти свешивая ее вниз. Тут захотелось как можно скорее полностью встать и пойти. Побежать. Убежать. — Козуме-кун, не стоит спешить, — спокойный голос доктора Лин-сана раздался прямо над Кенмой. Тот подскочил к нему, придерживая за спину и помогая. Ноги Кенмы были ужасно худые и нездорово бледные, почти бело-зелёные, чем-то напоминающие по цвету пожеваную старую мятную жвачку. Косточки на лодыжках выпирали, коленки торчали, и на этом «безобразии» висели широкие больничные пижамные штаны, как у всех пациентов здесь. Когда его ноги, наконец, коснулись паркета, по ощущениям это напоминало лёгкий удар тока. Стопы горячие и сухие, паркет холодный и твердый. Неприятно, непривычно. Кенму начало немного трясти, но благодаря доктору, который крепко сжимал его плечи, он встал в полный рост. Сначала было немного больно ногам: стопы и кости бёдер пронизало ледяной вспышкой боли. Но через несколько секунд боль прошла. Первые его шаги были медленными — он будто сомневался. Однако потом ему всё же удалось подойти к двери самостоятельно. Кенма шёл в столовую бок о бок вместе с Лин-саном. Было немного неловко идти в полной тишине. По дороге он постоянно оборачивался и крутил головой по сторонам, рассматривая больницу, при этом стараясь не запоминать её. В голове шептал противный голос «И так не запомнишь», а потом хриплый и болезненный смех отбивался о стенки черепной коробки. Столовая была достаточно просторной. Высокие окна от потолка до пола возвышались в самой широкой стене помещения. Стояло много четырехместных столиков, некоторые из которых уже были заняты. Все пациенты, в основном, были в возрасте, мало где можно было заметить хотя бы тридцатилетнего человека, не говоря уже о более младшем поколении. Кенма чувствовал себя некомфортно среди них. — Ты можешь выбрать себе место, пока я принесу тебе еду, — любезно поинформировал доктор Лин-сан, и, как только получил одобрительный кивок в ответ, повернул в другую сторону столовой. Кенма ещё немного потоптался на месте, осматриваясь и ища свободный столик, хотя, на самом деле, их было больше, чем занятых. Увидев пустой стол близко к панорамному окну, он, не задумываясь, неспеша пошёл к нему. И как только сел на стул, снова осмотрел столовую: полностью белая, стерильно чистая и такая же неуютная. Воняло лекарствами и травами так, словно это было не место для еды, а какая-то лаборатория или аптека. С окон первого этажа вид выходил скучный и серый. Поляна, окруженная светлыми соединёнными корпусами больницы; лавочки, раскиданные по ярко-зелёному газону и пару теннисных столов, на которых уже давно никто не играл, судя по плачевному состоянию. Кенма переплёл пальцы, кладя на них подбородок и, повернув голову вправо, расслабленно смотрел в окно. На улице было пасмурно, но благодаря белым густым тучам достаточно светло. Он думал, получилось бы разбить панорамное стекло и убежать. Эти большие окна манили своими размерами, заговорщически шептали: «разбей нас, сломай, убеги». Ведь прямо сейчас Кенму от улицы отделяли всего каких-то два сантиметра стекла и это было похоже на то, как дразнят собаку: провоцируют на злой лай и в итоге укус. Из раздумий его вывел неприятный звук царапавших пол ножек стула. Кенма непроизвольно дернулся и устремил острый взгляд на незнакомую пожилую женщину. Она недовольно что-то бормотала, тяжело садясь на стул напротив. — Здравствуй, — отдышавшись после, судя по всему долгой для её возраста ходьбы, начала старушка. На столе перед ней стоял поднос, наполненный едой — Кенма взглянул безразлично и без аппетита, хотя даже не завтракал. Пожилая женщина выжидающе глазела на него из-под очков, надетых почти на кончик носа, к оправе которых был привязан блестящий шнурок, зацепленный за шею так, чтобы не потерять. Кенма сначала не понял чего она ждет, но потом неловко всё же ответил: — Здравствуйте, — он старался не смотреть на старушку, потому что её внешний вид заставлял желать лучшего: черные круги под глазами, седые спутанные волосы, обвисшая бледная кожа на лице, шее и руках. Запястья заточены в золотистые и серебристые браслеты и такие же кольца почти на всех пальцах. — Извините, что не ответил сразу, — слова давались сложно, словно не хотели складываться в предложения. Больничная рубашка голубого цвета, длинной по самые лодыжки, свисала со старого тела женщины, которое было не совсем худое на первый взгляд, но запястья её рук выглядели болезненно тонкими и костлявыми, отчего все браслеты неприятно звенели каждый раз, когда она поднимала и опускала руки. — Ты здесь новенький, да? — снова заговорила она, взяла ложку и запустила её в слишком густой суп. — Да, — неуверенно ответил Кенма и позволил себе резко сглотнуть неприятную слюну. Казалось, его прямо сейчас вырвет на стол. — Я здесь вторую неделю, — попытался улыбнуться, но не получилось. — А вы? Незнакомка оторвала взгляд от тарелки и посмотрела ему в глаза. От этого Кенма слегка дёрнулся и напрягся, сразу отведя взгляд в сторону. Но потом опять нехотя вернул его на старушку. — Я здесь почти три месяца, — вздохнула она. — Меня привезла сюда моя дочь, она очень волновалась и в последнее время крайне заботилась обо мне. Конечно, я люблю её и прочее, но дело в том, что, оказалось, она меня не любит, — женщина наклонилась ближе к Кенме, незаметно переходя на шепот. — И меня это, честно говоря, до сих пор бесит, то, как по хамски она относится ко мне. Сначала мандарины в палату носила, потом перестала и вовсе навещать, сменяя свои визиты звонками, а последний месяц даже звонить перестала. Понимаешь? — её глаза яростно блеснули, на лице появился злобный оскал, да так внезапно, что Кенма на секунду ощутил себя провинившимся. Его будто ругали и отчитывали. — Она хотела избавиться от меня. Завезти в лес и оставить умирать! — прозвучало как бешеный собачий рык. Кенма хотел сказать, что это всё не плохо, что она преувеличивает — её дочь хотя бы ходила к ней и звонила, и, возможно, она продолжит это делать, просто сейчас может быть занята работой. Потому что к Кенме мать наведалась всего один раз, первый раз, когда он очнулся после долгого сна. Она ему ни разу не позвонила с тех пор, и ему тоже не разрешали звонить ей хотя бы по стационарному телефону, ведь врачи забрали у него все электронные приборы. И он только сейчас понял, что ему хуже в сто раз, чем этой пожилой женщине. Хотя, откуда он знает, что его мать не приходила или не звонила ему позже? Возможно, она приходила, просто он не помнит. Возможно, она звонила и ему разрешили поговорить, но этого он тоже не помнит. Пожалуй, только это держало в здравом рассудке и от слёз Кенму. Он сохранял спокойствие, благодаря собственной лжи. Кенме хотелось бы сейчас поддержать старушку, но ему самому не помешала бы поддержка. Поэтому они оба продолжали сидеть с кислыми тщедушными лицами. Их тела словно уже были похоронены под землю, не ожидающие ничего хорошего от своего будущего. Молодой парень и пожилая женщина — судьбы почти одни и те же и участь одинаковая. Они такие разные, но одновременно так похожи. — Как тебя зовут, парень? — вдруг поинтересовалась старушка, резко и судорожно усмехнувшись, тем самым слегка напугав Кенму. — Козуме Кенма, — он едва сдержался, чтобы не остановиться на пару секунд — подумать, вспомнить. Женщина сощурилась, промолчала, энергично доедая густой суп. — А вас? — Мори Минако, — резко улыбнулась и, отставив пустую тарелку в сторону, приступила ко второму блюду. — У меня тоже имя и фамилия начинаются на одну букву, как и у тебя. Невероятно, правда? — её улыбка становилась всё шире и мрачнее и пугающе. — Называй меня просто Мори, потому что имя Минако означает «красивый ребенок». А я вовсе не ребенок, и уж тем более не красивый. Ха-ха! — судя по её виду, она задорно шутила и сама же смеялась с этого. По телу Кенмы пробежала тысяча мурашек, оставляя после себя страх и чувство небезопасности. Где, чёрт возьми, доктор Лин? — Как ты сюда попал? — перестала смеяться Мори Минако, устремив серьезный взгляд на собеседника. — Я имею в виду, почему? И тут Кенме стало понятно, что в эту больницу просто так не попадают, и что нужно быть действительно в тяжелом состоянии, чтобы получить направление в это место. От этой мысли мелкий холодок щекотал по спине, заставлял съеживаться, а волосы на теле вздыматься. — Я не знаю, — ответил он и сразу же увидел поднятые от удивления тонкие брови старушки Мори. — Правда, я не знаю. Я просто проснулся здесь, а потом моя мама пришла ко мне чуть ли не рыдая, но самое странное — я не помню, что со мной произошло до этого и по какой причине я оказался в больнице, — его губы задрожали, к горлу подступил горький ком, не позволяя свободно говорить, а только плакать. Почему-то после вопроса женщины Кенма почувствовал невыносимую потребность выговориться, потому что впервые понял, что будет хоть кем-то услышан. — Мне сказали, что скоро моя мама приедет навестить меня, так что всё не так уж и плохо, — внезапно он ощутил слёзы в глазах и уже готов был смириться, что расплачется прямо посреди столовой, когда они застыли, не вытекая. Он с ужасом осознал, что не может плакать. Мори-сан тяжело вздохнула и, словно проигнорировав слова Кенмы, как-то наигранно весело произнесла: — Тем, кто попал сюда, осталось недолго, — голос свистяще хриплый, усталый и избавлен четкости. Грудная клетка Кенмы непроизвольно сжалась, пропуская сильные удары сердца, которое будто пыталось вырваться наружу. Ему резко стало ещё страшнее, и он ощутил себя как не в своем теле, будто уже не жил. Перед глазами начало темнеть, и Кенма был готов поклясться, что его глаза действительно налились чёрной тягучей жидкостью. Что-то, что похоже на пульсирующий электрический разряд, пробежало по телу от самых пяток до груди. Возможно, это была тревога. На стол перед Кенмой рвано-быстро опустился поднос с уже знакомым густым супом, тарелкой с макаронами и чаем. Доктор Лин принёс ему обед, тем самым немного развеяв накалившуюся обстановку между Мори-сан и Кенмой, за что второй был сказочно благодарен ему, хотя колени всё ещё мелко подрагивали под столом, а ладошки вспотели. — Ох, здравствуйте, Мори-сан, — поздоровался Лин-сан, и сел на стул между женщиной и юношей, спиной к окну. — Как ваше самочувствие? — Добрый день, Лин-сенсей. Знаете, могло быть и лучше, — мягко улыбнулась Мори-сан. — Вы слишком часто под стрессом из-за своей дочери. Вам нельзя лишний раз беспокоиться. Кенма почувствовал, что сейчас его точно стошнит от чрезмерной наигранной доброты этих двоих. И решил начать есть суп, надеясь, что это поможет хоть немного отвлечься. — Вы уже познакомились, правда? — спросил доктор, любопытно и с улыбкой. Кенма только сейчас заметил, что тот не взял для себя обед. — Да, он очень интересный юноша, — подмигнула старушка. — Только я вот не могу понять, что у него за болезнь? Он ведь такой молодой, а уже, бедняга, лежит в больнице. Теперь резкий гнев принялся просверливать себе отдельное место в груди Кенмы — возле страха и тревоги. С неким раздражением он всё же понял, что старушка просто не слушала его, и который раз убедился, что не стоит рассказывать о своих проблемах первому встречному и возлагать такую заманчивую надежду. — Мори-сан, ну вот опять вы ищите причину для беспокойства, — вежливо объяснял ей доктор, после повернулся лицом к Кенме и сочувственно взглянул на него. — У Козуме-куна амнезия. Женщина пораженно охнула. — Я не думала… — максимально осторожно начала. — Я не думала, что всё так серьёзно. — она отличная актриса. Кенма молча наблюдал за ними и их лицами, замечая, как резко они изменились с радости на наигранные печаль и сочувствие. — Мне очень жаль, Кенма, — попыталась поддержать его старушка, но тщетно. Аппетит вовсе исчез, испарился, как капля воды на асфальте под горячими лучами июльского солнца. Хотя, скорее всего, он и не появлялся. Голова начала предательски болеть, а лица Мори и Лина размазываться и искажаться в свете из окна, который стал внезапно слишком ярким. В ушах раздался невыносимый пронзительный звук. Он заставил Кенму болезненно скривиться, сильно зажмурив глаза. Это была словно мигрень, только, казалось, в несколько раз хуже. — Козуме-кун, всё в порядке? — заметив изменения в поведении Кенмы, начал беспокоиться доктор Лин. Положил свою ладонь на его плечо, слегка наклонившись, и попытался всмотреться в бледное, как мел, лицо. — У него мигрень, Лин-сенсей, — притворно-испуганным хриплым голосом произнесла старушка Мори, даже не пошевелившись и не моргнув. — Козуме-кун, посмотри на меня, — четко продолжал врач, немного встряхивая Кенму за плечо, но тот слышал его голос с каждым разом отдаленней. Слышал, но не слушал. Наклонив голову вниз, Кенма принялся тереть глаза, пытаясь хоть как-то прийти в себя. Голова будто раскалывалась на мелкие кусочки, мир вокруг плыл и мигал разноцветными огоньками, а голоса людей в столовой становились всё громче и громче. Они разрывали его черепную коробку громкими визгами и криками, словно вовсе не люди, хотя в столовой никто не был так напуган. Напуган был только он, Кенма, и весь этот шум происходил только в его голове. Он едва успел разобрать многоповторяющееся: «Тем, кто попал сюда, осталось недолго», прежде чем панически схватиться за голову руками, сильно сжимая, будто пытался сплюснуть её с обеих сторон, тем самым остановив испуганные и невыносимые крики. Разлепив веки, он увидел перед своим лицом тарелку с тем же супом и маленькие красные капли, постепенно растворяющиеся в густой светлой жидкости. Кровь медленно капала и капала из носа, добавляя в суп приторно-бордовый цвет, смешивая. От этого вида в глазах совсем потемнело, голова закружилась. Кенма почувствовал теплую тяжесть в переносице, попытался вдохнуть, но внезапно потерял сознание.***
«Ребят, вы когда-нибудь хотели чтобы вам набили лицо? Кровь из носа и фингалы конечно не решат мои проблемы, но по крайней мере снаружи я буду выглядеть так же как внутри!!!» ©
Резко дернувшись, Кенма снова увидел перед собой знакомую белую стену. Чувство дежавю неприятно пронзило насквозь и сжало голову, отчего она опять начала болеть. Он ощутил, как нечто давило прямо в ноздри, создавая дискомфорт. Это были кислородные канюли, они мерзко воняли спиртом. Прохладный воздух с силой пробивался по носовым каналам, и вниз, в лёгкие. Дышать, действительно, было намного легче, чем раньше, но от этого всё равно не становилось лучше. Тихо шумел ветер за окном, которое почти никогда не открывали в присутствии Кенмы. В больнице ходил слух, что в прошлом году одна женщина средних лет совершила самоубийство, выпрыгнув с седьмого этажа в открытое окно. С тех пор все окна в больничных палатах открывались и закрывались исключительно с помощью медсестры и её специального ключа. И только тогда, когда самого пациента не было в палате. Многие жаловались, что это просто бессмысленно, ведь проветривать помещение один раз в день неправильно. Каждому больному требуется свежий воздух, чтобы выздороветь, а не искусственный кислород, поступающий в ноздри через кислородные трубки. Неужели врачи действительно думают, что смогут таким образом вылечить? Колышущиеся от ветра ветви за окном привели Кенму к медленному осознанию, что это вовсе не наклейка неба и деревьев, а настоящий вид с настоящим воздухом за стеклом. Это немного успокоило. Вдруг Кенма почувствовал тепло на своей руке и, повернув голову, мгновенно расплылся в улыбке. Пришла его мать. Она сидела на краю кровати, крепко сжимала его ладонь и смотрела счастливым взглядом. Козуме-сан ничего не говорила, застыв и рассматривая своего сына. Кенма решил не молчать: — Привет, — тихо сказал, и мать тут же бросилась к нему с объятиями: аккуратно, чтобы не задеть кислородные трубки и другие провода возле кровати. Единственное, что удивило Кенму сейчас, так это отсутствие доктора и любого другого врача. Неуверенно, но он догадывался, что назревал серьёзный разговор. Козуме-сан достала откуда-то небольшой пакет и начала вытаскивать из него апельсины и зелёные яблоки на прикроватный стол. — Я так рада видеть тебя, — закончив с фруктами, она снова тепло сжала ладонь сына двумя руками. — Я тоже рад видеть тебя, мама, — Кенма осторожно сел на кровати, улыбаясь. Внезапная тишина, неловкая и тягучая как резина, окутала больничную палату. Воздух стал душным и черствым, Кенма подумал, что маме есть что рассказать. Она глубоко вздохнула, отвела взгляд. На её глазах заблестели слёзы. — Кенма-чан, — ласково, успокаивающим тоном начала, поглаживая большим пальцем костяшки рук Кенмы. — Я знаю, что ты всё ещё напуган, но поверь, самое страшное давно позади. — Что значит, самое страшное? Козуме-сан на одну долю секунды отвела взгляд, словно боялась говорить дальше. — Тебя сбила машина, — её голос был осторожный и тихий. — Ты лежал в коме полтора месяца и… — она сглотнула и внезапно заставила себя улыбнуться. — Но теперь всё хорошо. Всё хорошо, — прошептала. Кенма застыл, пытаясь обдумать слова матери. Нет. Нет. С ним не могло этого случиться, это точно не про него. — Прости, тебе нельзя было раньше знать об этом, — принялась объяснять женщина, как будто оправдывала саму себя и всех врачей вместе взятых. — Просто… не всё сразу. Кенма немного помолчал, опустив взгляд. — А что… Что с моим отцом? Где он? — резко перевел тему. Он просто хотел убедиться, что его воспоминания не лгут ему, что папа действительно развелся с мамой. Он хотел знать это сейчас, пользуясь случаем и возможностью. Он хотел увильнуть от ужасающе страшной темы разговора об аварии, в которой его якобы сбила машина и он лежал полтора месяца в коме. Он хотел доказать себе, что ещё не свихнулся полностью. Казалось, хуже уже быть не могло, так что… Почему бы и нет? — Не волнуйся, его давно нет в нашей жизни, — погладила его по руке мать. Всё же не свихнулся… — Ты его помнишь? — Не очень. Но тебя я точно помню. Ты всегда была рядом со мной. — на лице Кенмы едва заметно всплыла мягкая теплая улыбка. Но ему было совсем не радостно, совершенно. Он будто загнанный в угол, откуда не было выхода — ни вперед, ни назад. Он в ловушке, в заточении. Уголки губ Козуме-сан облегчённо поднялись вверх. С неё словно сошёл весь тот тяжёлый груз, который она носила на протяжении почти двух месяцев. Улыбка была немного уставшая, но совершенно искренняя. И в эту минуту тот факт, что Кенму сбила машина и он имел серьёзные проблемы с памятью, вдруг перестал волновать его, потому что в данный момент для него важно то, что его самый дорогой человек — мама — жива, и она, несмотря ни на что, осталась с ним рядом. Это самое главное. Он справится с амнезией, выпишется из больницы, поедет домой (не в съёмную квартиру) и устроится работать каким-нибудь программистом, наконец позабыв о треклятом людном университете. В перерывах между работой будет играть в видео игры или в старый-добрый Марио Карт на приставке и заказывать суши на дом. В конце концов найдет нужного человека, приятного в общении и не надоедливого, который точно не откажет ему в поединке в Мортал Комбат в два часа ночи. Ещё, возможно, они заведут две кошки и не будут спать по ночам, разговаривая на разные философские темы и смеяться над абсурдными глупостями, а утром отсыпаться до шестнадцати утра. Спокойно и комфортно, идеально. Такая жизнь вполне устроила бы Кенму, более чем. Разве он так много хочет? — Кстати, Кенма-чан, — вернула его в реальность мама. — Недавно полиция нашла владельца машины, которая сбила тебя в тот вечер. И вот уже злость и обида медленно подступали к горлу. Кенма еще не видел того водителя, но ему уже хотелось лично ударить его. Это всё из-за одного человека. Разве люди способны на такое? Разрушить всю жизнь всего за одно мгновение? — Тот парень ехал со скоростью около восьмидесяти километров в час, полностью остановившись только тогда, когда уже сбил тебя, — голос Козуме-сан начал дрожать. Было видно, что ей не хотелось обсуждать данную тему. — Сейчас он судится, и вполне возможно, что его отпустят невиновным, так как вся его семья тесно связана с политикой, а отец является важным депутатом. Руки Кенмы несильно сжались в кулаки, челюсть напряглась. На самом деле, этот человек заслуживает намного большего, чем обычная тюрьма, но его просто признают невиновным и отпустят опять разрушать чужие жизни. Так не должно быть, нет. Увидев, как Кенма напрягся, сведя брови, Козуме-сан принялась нежно гладить его ладонь. Она сказала: — Я и врачи пытались что-то сделать, но бесполезно спорить с правительством. Хорошо, что хотя бы нас с тобой оставили в покое. Будем надеяться, что ты выздоровишь, и вся эта ситуация не закончится большим скандалом. — вздохнула. Её слова звучали так, будто она давно уже сдалась. Ну конечно, на что была способна мать одиночка в такой ситуации…? — На самом же деле, это очень серьёзное дело, и я читала, что в таких случаях виновный, если у него нет никаких психических отклонений, может загладить свою вину, заботясь и досматривая больного, или просто выплатить данную сумму на лечение. Я не знаю, правда ли это, но даже если и так, этот парень не сделает ни один из вариантов. Он ведь сын из какой-то богатой семьи, так что можно забыть про все законы, — а потом она заговорила максимально утешающе и ласкового: — Но, если честно, меня не сильно волнует, будет ли он сидеть в тюрьме, или его отпустят, меня волнуешь только ты, Кенма-чан. — совсем сладко, как жидкий мед с сахарной пудрой. Постепенно улыбка на лице Козуме-сан стала приобретать более жизнерадостный вид, потому что она наконец рассказала всё, что держала в себе столько времени. Её заполнило чувство облегчения, ведь её ребенок жив, и всё у него будет хорошо. Это именно то, в чём хотел убедиться каждый любящий родитель. — Хорошо, — теперь маленькая улыбка тронула губы Кенмы. Он посмотрел на маму, попутно взяв её ладонь в свои руки. — Не волнуйся, мне правда уже лучше.***
«Я устал просто плыть по теченью, Что стремительно к скалам ведет, Я устал жить «последним мгновеньем», Словно смерть моя скоро придет. Размышлять над вопросами мира, Видеть завтра в сегодняшнем дне, Все в округе — немая сатира, Что привычна вдруг стала вполне… » ©
Во вторник утром в палату Кенмы снова постучали: неловко и тихо, с какой-то опаской, будто боясь напугать. Он почти спал, надеясь наконец выспаться, потому что в последнюю неделю к нему явилась бессонница, как простуда в теплый летний день: незапланированно и неожиданно. И теперь Кенме оставалось терпеливо лежать и ждать, пока в дверном проёме, наконец, появится его внезапный гость. Дверь отворилась, в комнату неспеша вошёл доктор Ямато. Кенма не знал, что сегодня у него с ним сеанс, никто его не предупреждал. Мужчина за собой быстро закрыл дверь, внимательно смотря на Кенму. Он поджал губы, будто хотел что-то сказать, но вовремя остановил себя. — Привет, Кенма, — прозвучало без тени улыбки, хотя он улыбнулся. В его глазах плескалась осторожность и сочувствие. — Здравствуйте. Разве на сегодня у нас была запланирована встреча? — Да, Кенма. Ты не помнишь, как в прошлый раз я говорил, что приду во вторник? — нахмурился доктор и, подойдя ближе, сел на стул возле кровати. Лицо Кенмы побледнело, а тело обмякло — оно было слишком расслабленное и уставшее, словно вместо мышц густое желе. Он, как безжизненная рыба, которая выбросилась на берег и не могла обратно окунуться в спасительный океан из-за недостатка сил, так что она постепенно умирала, хватая ртом ненужный кислород. Это пытка. — Нет, — во взгляде Кенмы самые холодные ледышки, — я не помню. Именно этих слов он боялся больше всего. Возможно, раньше они ему даже помогали, упрощали школьные ситуации, позволяли выходить сухим из воды. Но теперь он действительно понял настоящее значение. Все мы хоть и говорим, что забыли что-то, но внутри на самом деле имеем общее представление, помним хотя бы часть или нам кто-то напоминает и мы в скором времени вспоминаем. Но в случае амнезии, забыть — это практически безвозвратно и внезапно. Не знать, о чём говорит человек, потому что тебе кажется, что тебя тогда не было, и ты полностью уверен в этом. Отвратительное чувство — действительно не помнить. Забыть, словно ничего никогда не случалось. Ямато-сан разочарованно опустил глаза, сжал губы в тонкую линию, опять сдерживаясь от каких-то слов. Он явно что-то скрывал. Он сказал: — Ничего страшного, — пытался спрятать сочувствие, потому что как истинный психолог знал, что жалеть нужно только слабых, но Кенма не слабый. Он пытался это внушить. — Скоро, совсем скоро, всё наладится. Ты помнишь, о чём мы с тобой разговаривали в прошлый раз? — его голос подозрительно спокойный и равнодушный, и Кенма вдруг понял: доктор Ямато-сан хочет поскорее уйти. Кенма понимает его. — Я… — несмело выдавил из себя Кенма, будто пробовал слова на вкус, будто готовился полностью почувствовать их во рту и не поранить язык. — Я не уверен, но вы спрашивали мои воспоминания о моей ранней жизни. Доктор Ямато-сан взял свой кожаный блокнот и что-то записал в нём. Он записал слова Кенмы, как и всегда. Кенма подумал, что и ему понадобился бы такой блокнот, где он мог записывать всё, что с ним случилось и когда, потому что ему это пригодится. Теперь пригодится. Он сам не мог понять, почему с прошлого приёма доктора помнил только начало разговора, а конец — нет — тогда, когда мужчина сообщил, что придёт во вторник — Кенма благополучно забыл. Мысль о том, что на самом деле он вспомнил не ближайшую предыдущую их встречу, а одну из самых первых и имел ввиду сейчас её — Кенма пытался оттолкнуть, выбросить, с силой выпихнуть из своей головы на свалку забытых случаев, которых и так насобиралось слишком много. — Хорошо, — задумчиво протянул Ямато-сан и откложил блокнот с ручкой на прикроватную тумбу. — Позволь спросить, твоя мама приходила к тебе вчера? — осторожно спросил колючим голосом, вот-вот собирающимся поранить ядовитыми иглами, отчего стало максимально неуютно. — Да, приходила, — Кенма почти не верил своим словам, но он точно помнил — мама приходила к нему. В глазах доктора вспыхнули едва заметные искры. Наверное, он подумал, что разговоры с ним помогли и Кенма начал запоминать, но это не так. Кенма хочет и будет помнить только хорошее, а не всё. — Ты рад? — снова спросил Ямато-сан, внимательно смотря в лицо юноше. Он пытался уловить хоть одну эмоцию, потому что надеялся, что тот еще способен на это. Тогда на губах Кенмы проскочила быстрая, но такая счастливая улыбка. И хоть она была неширокой и нелучащейся, а совсем скромной — маленькая надежда, словно радуга после проливного дождя появилась в сером небе. Это хороший знак, так что психолог улыбнулся ему в ответ, только для того, чтобы поддержать, ведь это была его работа. — Да, — тихо ответил Кенма, а потом неуверенно продолжил: — Ещё я узнал, что отец не живёт с нами уже долгое время, — он опустил глаза. — Что ты тогда чувствовал? — вдруг поинтересовался доктор Ямато, не совсем понятно выражаясь: что чувствовал Кенма, когда узнал о своём отце, или что чувствовал во время встречи с мамой. Кенма сразу ответил: — На самом деле я чувствовал себя счастливым. Приятно видеть и понимать, что родной человек, моя мама, никуда не делась за время моего бытия в больнице… — и остановился, задумавшись. Перед этим он был в коме полтора месяца, но его мама до тех пор никуда не пропала, продолжая поддерживать его, и он ощутил бо́льшую радость в груди, которая поднималась и заполняла все внутренности. Почему-то Кенма не хотел говорить Ямато-сану, что уже знал об инциденте, произошедшем с ним, и что он так же узнал, что находился в коме. Что-то заставляло его не говорить этого, будто эти слова могли ранить его самого, а не поставить доктора в простую известность. С какой-то стороны Кенма просто смирился и принял тот факт, что это случилось с ним и обратного пути нет. Зачем убиваться над тем, чего уже никак не изменить? Сейчас у него и так достаточно неприятностей, так что придется жить дальше, ради своих родных. Назад пути нет, есть только та единственная дорога, которая находится прямо перед его носом. Доктор Ямато неотрывно следил за выражением лица Кенмы. Любопытно и терпеливо — он ждал продолжения его слов, чтобы в скором времени снова записать их в своем любимом кожаном блокноте. — Мама тебе рассказала о случившемся? Кенма непроизвольно задержал дыхание: ему казалось, что если он сейчас будет дышать — то слишком громко. То ли из-за глухой тишины, то ли из-за его собственного волнения. Он сжал челюсть и заставил себя ответить спокойно: — Да. — И что она тебе рассказала? И тут Кенма понял — доктор Ямато-сан изначально знал, что его мать всё, что нужно рассказала, и теперь он хотел убедиться, запомнил ли Кенма то, что она говорила. Ох, как бы ему сейчас не хотелось отвечать! Но пронзительный и выжидающий взгляд Ямато-сана давил ему прямо на мозг, заставляя почувствовать себя в самой настоящей ловушке. — Она сказала… — Кенма сглотнул вязкую слюну, совсем неожиданно и нервно. Горло сдавило, на глазах предательски выступили слёзы, будто крича и насмехаясь над тем, насколько он слаб. Со стеклянным взглядом Кенма застыл, уставившись в уставшие глаза доктора Ямато. Те были совершенно пустыми и безэмоциональными. Судя по всему, мужчина решил не поддерживать и не успокаивать Кенму, посчитав ненужным сказать: «знаешь, тебе может ещё трудно об этом говорить...». Но он ведь психолог — ему виднее. — Она сказала, что я был в коме полтора месяца. Меня сбила машина. — коротко и ясно, вот и всё. Кенма сказал это вслух, скорее для самого себя, словно действительно объяснил своему сознанию довольно непростую, но очевидную вещь. Стараясь держать себя в руках, он снова опустил взгляд в пол, думая, что у него всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо. Что он в порядке и его состояние улучшается. Кенма надеялся, что в один день проснется в своей кровати в родном мирном доме за городом. Кенма надеялся, что это всё сон, что он сейчас лежит в собственной уютной мягкой постели, никак не холодной и не пропахшей лекарствами и стиральным порошком. Что он как всегда утром спустится на первый этаж дома и увидит в кухне маму, которая готовит яблочный пирог, а запахи свежей выпечки заполняют весь дом. — Не стоит беспокоиться, — попытался улыбнуться Ямато-сан, попытался успокоить, попытался поддержать, чтобы Кенма в будущем не впал в депрессию. Но как жаль, ведь он уже опоздал. — В любом случае, ты идешь на поправку. Наступила тишина, но Кенму это не смутило, он привык. Он продолжал молчать, будто мысленно говоря психологу уйти и оставить его в покое. Тупо пялился в белоснежную стену перед собой, когда услышал голос доктора: — Ты помнишь еще что-то? — как будто допрос. Ну, конечно, он просто издевался. Ямато-сан всё знал и ждал хоть какой-то прогресс в памяти Кенмы. — Она сказала, что полиция нашла водителя, который в тот вечер сбил меня, — сухо ответил, и на мгновение показалось, словно его кирпичом ударили в грудную клетку после такого правидового «меня». Доктор Ямато откинулся на спинку стула. — Ты хотел бы поговорить с ним? И Кенма ощутил всем телом, как начал мелко дрожать. Разговоры с доктором не помогали ему, наоборот, ухудшали его состояние. Кенме тревожно рядом с психологом. — С к-кем? — он сделал вид полного непонимания, и на короткую долю секунды ему даже удалось внушить самому себе, что он действительно не понимает, о чем они сейчас говорят. Хотелось бы ему встретиться и поговорить с человеком, который буквально испоганил всю его жизнь за один вечер? Конечно, нет. Так он упадет еще ниже, провалится ниже дна. Сейчас он уязвим, слаб и повержен. Он не хотел видеть даже психолога или любого другого врача в тошнотворном белом халате на плечах, чего уж говорить о парне, который чуть не убил его. Кенма вывернут на изнанку, а его повреждённый, требующий помощи рассудок был где-то под кожей. — С парнем, который сбил тебя на машине в тот вечер. Лицо Кенмы искривилось в секундное отвращение, он осторожно и медленно ответил: — Не знаю, не думаю, — словно обсуждали что будут заказывать в кафе. Стало противно, неприятно и горько-кисло на языке. Тошнота постепенно начала подступать к горлу, и Кенму вдруг резко передёрнуло. Он схватился за живот двумя руками, стараясь внезапно не опустошить желудок, потому что данный разговор был противен до такой степени. Доктор Ямато-сан так мил к нему, но одновременно так жесток, что Кенме по-настоящему плохо. Ещё хуже. — Кенма, всё в порядке? — начал беспокоиться мужчина, поднявшись со стула. Деревянные ножки снова громко проехались немного назад. Звук скрипучий и невыносимый, такой, что Кенма взялся за голову, накрывая ладошками уши. Он сходил с ума — иначе это не назовёшь. Доктор Ямато-сан попытался нежно погладить своей широкой ладонью плечо Кенмы, но это совсем не успокоило, а только вызвало еще большее отвращение. Рука больно сжала хрупкое плечо, пытаясь отрезвить, но в результате только подливала масло в огонь, причиняя ненужную боль. Вонь. Мерзкая вонь палаты — это запах поддельных эмоций, заранее запланированных разговоров, неискренних чувств и не правдивых преувеличений. Это всё витало в воздухе, и от этого запаха еще больше тошнило. Всё такое искусственное и поддельное, что скручивало желудок. Кенма захотел встать на ноги, и врач попытался ему помочь, но его помощь оказалась напрасна. Кенма согнулся пополам, хватаясь руками поперек живота — он будто не давал физически ему раствориться. А затем его, наконец, вырвало прямо на скользкий белоснежный пол.***
Яркий цилиндрический свет фар, с каждой новой секундой приближающийся всё ближе и ближе. Кенме уже не страшно — он неподвижно стоял на ровном мокром асфальте посреди шоссе. Его ладошки не влажные, ноги не дрожали — они твердо и уверенно стояли на горизонтальной поверхности. Прохладный ветерок обдувал лицо, на улице свежо, пахло сиренью и недавно прошедшим дождем. Музыка ритмично заполняла ночную черноту. Она становилась громче с каждым разом, как и свет автомобильных фар ближе. Уютная атмосфера, ничуть не страшная и не тревожная. Спокойно и комфортно. Звук тормозящих шин, громкий напуганный визг девушек и удар. Ему комфортно, ему хорошо, ему тихо и спокойно на душе, потому что ему уже всё равно.***
Резкий стук в дверь, торопливые шаги. Это мама. Она встала возле кровати Кенмы, немного настороженно улыбаясь. — Привет. — Привет, — голос Кенмы хриплый и монотонный. Привстав на локтях, он облокотился спиной о большую подушку. Кислородные трубки в носу неприятно давили в переносицу, а тонкий прозрачный провод крепко сжимал под подбородком. — Тебе уже заметно лучше, — сказала Козуме-сан, быстро показывая палец вверх и улыбаясь. Но на её лице всё равно невозможно не заметить сочувствие и печаль. Казалось, этого не избежать. Она наверняка ещё не знала, что Кенму недавно вырвало на пол и трясло так, что теперь он забыл, когда это произошло: или сегодня, или неделю назад. Конечно, ему лучше, да! В ответ была тишина, отчего улыбка Козуме-сан быстро исчезла. Она подошла ближе, села на краешек стула и аккуратно взяла ладошку Кенмы в свои руки. Затем шепотом произнесла: — Мы нашли парня, который тебя сбил на машине. Кенма странно посмотрел на нее. — Я знаю, — ответил. — Я помню нашу предыдущую встречу и весь разговор. Он внимательно рассматривал лицо мамы напротив. Под её глазами неизменно были темные круги — скорее всего она не спала этой ночью. — Правда? Ты помнишь всё, о чем мы говорили? Это здорово, — её тон голоса радостно поднялся, и это почти обрадовало Кенму. Всё же, ещё не всё потеряно. Она так крепко держала его ладонь в своих, словно Кенма мог сейчас куда-то убежать прочь. — Ага, помню, — улыбнулся он в ответ и, найдя силы, сжал ладони мамы уже двумя руками. — Я помню все наши разговоры, — произнёс немного тише, почти шепотом, будто боясь, что слова развеются в прохладном воздухе, забудутся и исчезнут. В ответ она облегченно и радостно ахнула, глаза заблестели от слёз радости, и она быстро вытерла их тыльной стороной ладони. — Мам, — Кенма заметно напрягся после недолгой паузы. — Я не хочу видеть этого парня, — сильнее сжал ладонь мамы и нахмурился. — Не хочу говорить с человеком, которому почти удалось убить меня. Не понимаю, о чем можно говорить с ним. Если кто-то спросит Кенму, струсил ли он в этот момент — он промолчит, потому что это правда. Он боялся и был не в силах что-то с этим сделать, кроме как сдаться и принять этот факт. Козуме-сан понимающе кивнула, уголки её губ немного приподнялись, но потом ожидаемо горько опустились. Она ответила: — Хорошо. Я понимаю. И Кенма готов был поклясться, что нет. Она не понимает его, доктор Ямато и Лин не понимают, никто не понимает и никогда не поймет, какого это — частично воскреснуть больным и делать вид, что всё в порядке. Они замолчали, потому что больше не о чем было говорить. Темы для разговоров закончились, хотя они и не начинались. Просто пустота. Пустота в воздухе, в палате, в чужих взглядах и в улыбках, в эмоциях и в чувствах, пустота в грудной клетке Кенмы, которую он ничем не мог заполнить.***
«Несмотря на солнце, мне вдруг стало холодно.» ©
Дни тянулись невероятно медленно, текли, стекали с высокой скалы тягучей и густой патокой. Прошло всего три или два дня, а может и вовсе один, — Кенма запутался. Странно, но он не помнил последний визит его мамы. Не помнил, о чем они разговаривали, что обсуждали, он просто знал, что она к нему приходила, но никаких подробностей в его памяти не осталось. Возможно, она и вовсе не приходила, он не помнит. Казалось, что хуже уже быть не могло, что он постепенно скатывался с горы в грязь, что падал с верхушки небоскреба, позволяя городскому воздуху окутать его тело. Он неспеша сходил с ума, у него ехала крыша, а на этой крыше стоял он и падал вниз в пропасть вместе с ней. Белые стены, холодный плиточный пол, плотно закрытые окна, ледяное и неуютное постельное белье — это всё теперь стало для него близким и привычным. Со страхом Кенма осознал, что это дополняло ему одиночество — будто шло в комплекте. Плохие вещи всегда быстро вызывают у человека привыкание — теперь Кенма лично убедился в этом. Но несмотря на всё это, он даже не пытался бороться — у него не осталось сил, ни моральных, ни физических. Эта больница не лечила, а заражала. И его единственным желанием сейчас было попасть домой к маме и продолжить свою спокойную жизнь в маленьком городке, не переезжая ближе к шумному Токийскому мегаполису по учебе, потому что именно тогда всё пошло наперекосяк. Кенма был даже готов пойти в местный старый университет и закончить обучение на программиста на среднем уровне! Не нужен ему больше этот крутой универ в центре Токио! Если можно было, Кенма бы загадал желание вернуть время назад. Внезапно прозвучал быстрый и нервный стук в дверь. Кенма не узнал данный тембр: это был не доктор Ямато-сан или доктор Лин-сан, не его мать, даже не медсестра. Это был кто-то незнакомый. От этого пробежали мелкие мурашки по спине, а стопы начали потеть. Лежа на левом боку, отвернутый от входной двери всем телом, Кенме было страшно, что он не увидит внезапного гостя сразу, когда тот войдет. Но его это вполне устраивало, потому что зачем ему вообще его видеть? Какой смысл контактировать с кем-либо, если он потом всё забудет? Кенма абсолютно не хотел никого видеть сейчас, ничего и никого не хотел слышать. Он хотел покоя и тишины. «Прямо как старик» — подумал он и мысленно усмехнулся, стараясь не засмеяться в голос. Именно, как пожилой человек — Кенма чувствовал себя так же. Мышцы и голова болели, появились неконтролируемые бредовые мысли, мигрень и это вечное горькое послевкусие на языке, точно он гнил изнутри. Автоматически пришло осознание, что почти все люди в старшем возрасте ищут безупречного покоя через смерть. Кенма понимал их, хоть и с паническим ужасом кричал в своём сознании, отталкивая от себя эту мысль. Но всё же для него лучше будет умереть, чем вот так жить. Теперь стало уже не так смешно, и его секундная мысленная веселая ухмылка вмиг испарилась, словно и не возникала вовсе, а на лице расцвело беспокойство. Нервы были на исходе, голова раскалывалась на мелкие острые осколки, которыми дико хотелось перерезать себе горло. Кенме резко сделалось грустно — он впервые начал жалеть, что не помнил всех подробностей прошлой жизни, а только единичные воспоминания из детства, маму и как поступил в Токийский университет, оставив почти всю раннюю жизнь во тьме забытья. Послышался тихий скрип медленно открывающейся двери, и Кенма, не выдержав данной нахальности, повернул голову назад, смотря через плечо. Его любопытному взору предстал достаточно высокий молодой человек. Черные волосы беспорядочно торчали в разные стороны, так, будто тот не спал всю ночь, а суетился и тёрся головой о подушку. На нём была лёгкая расстёгнутая джинсовая куртка, большие разорванные дырки на коленях чёрных джинс, и, конечно же, грязно-белые кроссовки «Air Jordan» точно из последней коллекции — он выглядел не бедно. Кенма нахмурился от непонимания, ведь впервые видел новопришедшего незнакомого посетителя. Может быть, он попутал палаты в больнице? Замерев, он уставился на Кенму из под чёрной чёлки, неаккуратно упавшей на одну сторону лица, так же, как и тот: недоуменно и напугано. Но всё же решил начать разговор первым: — Ты Козуме Кенма? Глаза Кенмы округлились в немом испуге, и, кажется, он понял, что происходит. — Э-э-э, нет, — дрожащим голосом пробубнил. До него не сразу дошло, что он только что бесмысленно соврал. — Ладно, тогда извините, — мгновенно стал безразличным незнакомый парень. Напоследок он мазнул по Кенме взглядом, словно оценивая, и хотел было ещё что-то сказать, но решил воздержаться. Развернулся в сторону двери, как вдруг она открылась сама. И в следующую секунду Кенма и незнакомец удивлённо уставились на пришедшего врача. Как только Лин-сан увидел нового парня в палате, он изменился в лице на более расслабленное и облегченное. — О, Куроо-сан, вы всё же пришли, — сказал и сразу бросил обеспокоенный взгляд на Кенму. — Наверное, вы уже познакомились. — Извините, но этот парень не Козуме Кенма, — указал тот рукой на застывшего на кровати Кенму. Доктор Лин-сан удивленно обвёл взглядом то одного, то второго. — Быть такого не может, — в замешательстве искривил лицо он. — Это Козуме Кенма, другого его имени я, увы, не знаю. Если было возможно провалиться сквозь землю прямо в горящий котел в ад, Кенма с удовольствием воспользовался бы такой заманчивой возможностью. — Правда? Странно, он сказал мне обратное, — недоверчиво прищурился незнакомец, бросив быстрый недовольный взгляд в сторону Кенмы, отчего у того вспотели теперь не только стопы, но и ладошки. — Простите, я не… — Кенма почувствовал, как ему сжало горло. В воздухе присутствовала неимоверная неловкость — её можно было ощутить, сделав хотя бы один вдох. Запах вранья. — не знал, как реагировать. — Ладно, забудем, — быстро отмахнулся парень. — Я Куроо Тетсуро, — подошёл к Кенме и протянул ладонь в знак вежливого приветствия. Кенма сел на кровати, скромно протягивая тому свою руку в ответ. Он не совсем понимал, зачем поддается дружелюбному настрою со стороны недавно назвавшего себя Куроо Тетсуро. Ситуация довольно странная. Но Кенме плевать, ему уже нечего терять, — весь его последний месяц ужасно странный, поэтому теперь он просто продолжал расслабленно сидеть в мягком кресле в горящем ярким пламенем доме и спокойно наблюдать, как собственное место проживания медленно сгорало дотла, а он вместе с ним. На удивление, ладонь Куроо Тетсуро была достаточно приятная: большая, теплая и гладкая на ощупь. Совершенно человеческая, наполненная человеческим теплом и покрыта человеческой кожей, совсем не холодная, как абсолютно всё и все в этой больнице. Как бы Кенма не отрицал тот факт, что хотел бы подержать эту ладонь немного дольше, чем положено, этого не случилось, и рука отпустила руку так же быстро, как и сжала вначале. Если честно, он совершенно не помнил, когда в последний раз к кому-либо прикасался, кроме его матери. Он был даже не в состоянии вспомнить последний её визит и то, когда и как она сжимала его руку. Наверное, поэтому данное рукопожатие с новопришедшим Куроо Тетсуро показалось Кенме каким-то новым приятным чувством. — Мы знакомы? — непонимающе взглянул Кенма снизу вверх. Где-то в глубине рассудка он понимал, что это может оказаться парень, который сбил его на машине в тот самый вечер, но он с каждым болезненным разом прогонял от себя это предположение, потому что иначе всё настолько банально складывалось. — Не думаю, — ответил Куроо Тетсуро, любезно улыбаясь. Кенма мгновенно отвел взгляд в сторону и вниз, подальше от всех этих фальшивых улыбок. Хотя улыбка парня не выглядела таковой, поэтому он, что, пришёл в смущение? Улыбка Куроо Тетсуро была лучистой и широкой, совершенно доброй и такой же приятной, как и его руки. Это удивляло. Кенма не привык к такому обращению. — Не знаю, стоит ли говорить, что… — начал было доктор Лин-сан, но затем остановил себя, понимающе смотря на них, и продолжил: — Думаю, вам есть о чём поговорить. Я, пожалуй, уже пойду. Удачи, Козуме-кун. — и вышел из помещения, тихо прикрыв за собой дверь. Кенма боялся этого момента. По-настоящему боялся, потому что не был на сто процентов уверен, кем является этот Куроо Тетсуро. Может, он один из полицейских, расследующих дело с аварией, или дальний родственник? Или он пришёл к нему, чтобы закончить раннее незаконченное дело…? В любом случае, Кенма не хотел его видеть, кем бы он ни был. И старался не смотреть на то, как он ещё секунд пятнадцать стоял посреди комнаты, не двигаясь. Настала давящая тишина и атмосфера, словно на лесную чащу опустился густой туман: тихо и страшно. Ощущение, будто вот-вот какой-то хищный зверь выскочит и нападёт. Ни единого шороха, как на кладбище. Можно ожидать чего угодно. Тревожная тишина, заполняющая воздух сильным давлением и тяжестью. От этого болела голова и становилось трудно дышать. Нервно насторожившись, Кенма поспешил сделать вид, как будто находился в комнате один: он опять лёг на кровать спиной и отвернулся всем телом от гостя. Как вдруг сзади стремительно послышался тихий шорох, а потом медленные приближающиеся шаги и знакомый неприятный звук царапающих плитку ножек стула. Кенма не знал, как реагировать на этот внезапный подвиг: радоваться или плакать. Или как можно быстрее делать ноги прочь. — Извини, — спокойный, низкий и ровный голос Куроо Тетсуро. Кенма не хотел признавать, что этот тихий и невинный тон начал успокаивать, но и отрицать не спешил. Ласковый голос, казалось, был готов спасти его от монотонных равнодушных голосов медперсонала. В ответ он ничего не осмелился сказать, и только когда закончил прокручивать интонацию сказанного, сразу насторожился над смыслом. — За что? — стараясь выглядеть как можно безразличнее, Кенма повернулся на другой бок, устремляя максимально в его силах спокойный взгляд на Куроо, что уже сидел без куртки возле кровати на белом стуле. Чёрная футболка немного свисала с его довольно широких плеч, она выглядела достаточно модно: криповый стиль, кричащая надпись и рисунок Марио и Принцессы Персик из «Марио Карт». Кенма мысленно усмехнулся — сколько он себя помнил, ему нравилась эта игра, и, если была возможность, он бы украл эту футболку тайком, но не сейчас. — За то, что причинил тебе боль, — слегка наклонился Куроо, облокотившись локтями о собственные колени, и потер глаза большим и указательным пальцами. Можно было легко догадаться — он жалел о том, что сделал, и ему так же, как и Кенме, было не очень приятно говорить на эту тему. Они знакомы всего несколько минут, а общались так, словно братья после пустой ссоры. — А ты прости, что сначала соврал, что Козуме Кенма — не мое имя. Я запаниковал, — в свою очередь тихо смутился Кенма, с одной стороны тоже извиняясь за свой поступок, а с другой желая побыстрее сменить тему разговора. — Мне чертовски жаль, что так вышло, я… — Куроо Тетсуро выглядел не так уверенно, как прежде. Казалось, он даже не услышал слова Кенмы, продолжая объясняться: — Я не знаю, как так вышло, — поднял взгляд глубоких темно-серых глаз, и Кенма уже не смог оторвать от них своего взора. — Насчёт недоразумения с твоим именем — не волнуйся. Это точно не то, на чем стоит задерживать особое внимание. Обыкновенная чепуха, — быстро поднял и опустил плечи, спокойно переводя взгляд в пол. От последних слов Кенма почувствовал внезапное глупое облегчение. Куроо Тетсуро казался очень добрым. Или просто у Кенмы нехватка общения с новыми живыми людьми? И снова тишина. Слова из них словно кто-то выдавливал, сами они по себе не выходили. Хотелось так много сказать, рассказать, и одновременно оставаться в глухом молчании, не произнося ни слова. Куроо боялся напрямую говорить об инциденте, поэтому молчал. Кенма боялся услышать признание именно от него, поэтому тоже молчал, не желая провоцировать. Он не знал, чем развеять обстановку, чтобы не ошибиться. Они просто оба боялись друг друга. — Куроо, — спустя несколько долгих секунд молчания, начал Кенма, будто на пробу беря на язык запретный плод, смакуя чужое имя. — Я хотел бы спросить… — нервно сглотнул, снова садясь на слишком мягкой постели. Матрас под ним ожидаемо прогнулся, словно погружая его в белую большую зефирину. —…тебя, — продолжил и сразу замолк. И только тогда, когда взгляд Куроо переместился на его лицо, он заговорил: — Ты тот самый водитель? Говорить было невероятно тяжело, особенно о таких вещах. Кенма изначально не хотел видеть человека, который чуть не убил его, а теперь, вот, сидит с ним в одной комнате и видит его настоящее лицо. Лицо, на удивление, совершенно не похожее на лицо плохого человека. Кенма не верил, что Куроо был в тот вечер за рулём. Куроо тоже не верил в это. Он невесело усмехнулся, глубоко вздохнул, и спокойно ответил: — Я думал, ты уже знаешь. В смысле, это и так понятно, — так просто. Его глаза из под неровной лохматой чёли начали рассматривать Кенму, отчего тот почувствовал себя немного неуютно. Этот взгляд был целенаправленный, твёрдый, изучающий, запоминающий каждую крошечную деталь, но больше всего — сочувствующий. — Ты прав, — резко и неожиданно отрезал. И тогда Кенма физически ощутил, как его ноги и руки напряглись, превращаясь в одни болезненные судороги. — Мне после этого инцидента действительно хреново, поэтому я решил хоть как-то загладить свою вину, пользуясь случаем, чтобы помочь тебе. Брови Кенмы сошлись к переносице, во рту пересохло, и он почувствовал, как чистый шок завладел телом. Гнев водопадами хлынул по венам, но больше, в горле встал горький ком, и он почувствовал, что опять был готов расплакаться от обиды и бессилия. — Извини, — повторил свои ранние слова Куроо, явно заметив изменения в реакции Кенмы. Ему тоже стало неловко. Вина и совесть грызли его, съедали изнутри, застав врасплох. — Ты… — выдавил из себя Кенма. По щеке потекла первая слеза, но он не чувствовал её на коже — его тело заледенело, словно живой труп. Он давно уже ничего не чувствовал. — Пожалуйста, можешь уйти. — вторая слеза продавила дорожку. Кенма был готов просить и умолять, чтобы Куроо поскорее вышел, потому что просто не мог допустить того, чтобы тот видел его плачущим, ещё более жалким и ужасно слабым. Глаза заблестели от появившейся неприятной горячей жидкости, поэтому Кенма начал сильно тереть ладонями кожу вокруг них, пытаясь остановить горькие слёзы обиды. Все его страшные ожидания оправдались. Кажется, хуже уже быть не могло. Кенме плохо. В груди всё раскалывалось на мелкие кусочки, как холодный айсберг падал и острыми льдинами царапал изнутри. Кенме больно. Боль сильная, ледяная, невыносимо колкая. Было тяжело поверить, что именно этот человек, который выглядел совершенно безобидно и довольно адекватно — твой убийца. Кенме хотелось вернуться в прошлое, чтобы снова попасть на место событий и сделать хоть что-нибудь. Или выжить, или умереть, а не остаться где-то посередине, как произошло на самом деле. — Ты… — его действительно трясло так, что Куроо отодвинулся назад на стуле для своей безопасности, готовясь в любой момент встать. — Ты… Знаешь что, мог бы прикончить меня там же на месте, чтобы я не мучился, — Кенма неотрывно смотрел на Куроо, и тот действительно увидел в его глазах чистые боль и отчаянье. Куроо хотел ответить, что тоже не помнит, как произошло столкновение, словно его и вовсе не было на месте происшествия, словно у него тоже амнезия. Но он всё равно смирился со словами полиции, хоть и слабо в это верил. — Я догадывался, что это ты сбил меня, как только ты вошёл в палату. Сейчас я не хочу тебя видеть здесь. — голос дрожал, иногда срываясь на тихие всхлипы. Как бы гневно Кенма не старался выражаться — звучало это как обида, не больше. — И после всего, тебе ещё хватает гордости прийти ко мне? — теперь возбужденно начал шептать, но резко прервался. Крупные слёзы потекли из глаз Кенмы, и на этот раз он не сумел сдержать всё в себе, расплакавшись в собственные ладошки прямо перед Куроо Тетсуро. В последнее время хотелось заниматься именно этим. Плакать до посинения, пока не начнёт болеть голова, а веки склеиваться. Он представил, как жалко и уродливо выглядел: наверняка глаза покраснели и опухли, а под носом отчётливо виднелась мокрота, она забралась в дыхательные трубки, ломая аппарат. — Я знаю, я виноват, поэтому хочу помочь тебе, — тихо ответил Куроо Тетсуро. — Хочу загладить свою вину, — потянулся рукой к предплечью Кенмы, дабы утешить, на что тот резко дёрнулся, отодвинулся к краю кровати и приглушенно завопил в свои ладони: — Уйди! Оставь меня в покое! — у него началась истерика. Куроо сделалось тревожно, ведь он пришёл, чтобы поддержать и помочь, но никак не вывести из себя. И теперь, когда его помощь бесцеремонно отвергли, как и его самого, чувство обиды начало наполнять и его тоже. Единственное, что оставалось в странном непонимании — это то, когда они стали так ненавидеть друг друга? Хотя Куроо прекрасно понимал, что не должен обижаться, что Кенма имеет полное право на это, а он — нет. Они как два растерянных ребенка, обиженные на друг друга. И всё же, Кенма был прав, ему стоило уйти. Этот мальчишка по горло сыт горем, и сыпать ему соль на рану нет смысла. — Прости ещё раз, я постараюсь что-то сделать, как-то помочь тебе, — неуверенно проговорил себе под нос, взглядом стараясь найти на заплаканном лице Кенмы хоть какой-то намёк на шанс. Со вздохом Куроо осознал, что не нужен ему, что своим присутствием делает только хуже. — Прости, мне очень жаль. Я уже ухожу, не волнуйся. Куроо неожиданно сделалось невероятно, до скрежета зубов, по-настоящему жаль Кенму. Ведь тот ничего не сделал, чтобы заслужить настолько жестокую участь в столь молодом возрасте. Ведь другие люди в это время проводят беззаботные выходные, идут на местные вечеринки, заполняя себя максимальным количеством алкоголя, или сидят дома за ноутбуком и чашкой чая. Потом по новой с понедельника и до пятницы вливаются в затягивающую рутину, возвращаясь в свои учебные заведения. Всё это так банально, что начинает тошнить. Они, студенты и просто молодые люди, беспрерывно жалуются на свою жизнь, говорят насколько им тяжело в этом мире, и что их больше ничего не спасет. Но стоит одному из них столкнуться нос к носу с действительно существующей проблемой — вмиг ощущается насколько всё может быть плохо. Настолько ужасно, как Кенме. Что в те времена он был бы только рад, если ему предоставили стерильное место и много свободного времени. Но Кенма не рад, потому что всему этому послужила одна причина в обличии болезни, и теперь он бы отдал всё, лишь бы снова окунуться в тошнотворную, тягучую, как смоль, рутину учебных дней и домашних хлопот. Он с удовольствием бы делал сложные презентации и учил много текстов, если бы не амнезия, из-за которой он теперь не способен на всё это. Хотелось кричать и плакать, разрывая себе горло до невыносимой боли для того, чтобы почувствовать реальность, чтобы не сойти с ума. Хотя, на самом деле, уже слишком поздно. «У меня еще есть время, чтобы подумать, чтобы не сорваться и не спрыгнуть с обрыва раньше времени» — говорил Кенма себе, когда уже давно был внизу, распластавшись на холодных камнях в собственной крови. В это злосчастное время сердце Кенмы и всё, что когда-то было живым внутри него, умирало и вяло по новой. Окажись Куроо Тетсуро не тем, кто сбил его, Кенма отнесся бы к нему по-другому или тоже сорвался…? С тяжелым вздохом поднявшись со стула, Куроо поспешил отойти к двери, осознавая, что облажался ещё больше, благодаря своему визиту и попытке разговора. «Наверное, это было плохой идеей прийти и надеяться на принятие и прощение» — подумал Куроо Тетсуро прежде, чем тихо вышел из помещения, напоследок ощущая твердый молчаливый взгляд в свою спину.***
«Как мне начать восстанавливаться, если они не оставляют рану в покое.» ©
На следующий день к Кенме пришла мама. Она выглядела не такой замученной и уставшей, какой он помнил её в последний раз. — Привет, дорогой. Я привезла тебе фрукты, — первым делом сказала Козуме-сан, как только вошла в палату. В её руках была небольшая хлопковая сумка с покупками. — Привет, — голос Кенмы звучал немного хрипловатым и осипшим из-за долгого молчания. Он прокашлялся и, сев на кровати, свесил ноги, когда в его вытянутые руки опустилась сумка. — Спасибо. — и сразу отложил её на прикроватный столик. Говорить не хотелось совершенно, ни с мамой, ни с докторами, ни с кем. Даже думать было больно. Тяжело. С недавних пор кислородные трубки в носу начинали порядком бесить и мешать, а не пускать прохладный воздух по носовым каналам. Козуме-сан присела возле Кенмы. Матрас под её весом немного прогнулся, и юноша сразу почувствовал себя окруженным теплотой, заботой и некой безопасностью. Она утешающе улыбалась. Но Кенма не сказал бы, что сейчас время для улыбок и смеха. Ему было слишком тревожно, некомфортно и грязно. В голове вихрем кружили волнительные мысли, и он не до конца понимал, от чего так волновался. — Расскажи что-нибудь, — мягко, слишком нежно, начала мама и снова накрыла ладонь Кенмы своей. Это её «что-нибудь» вмещало в себя: самочувствие, все результаты анализов, разговоры с Ямато-саном, какую еду давали в столовой и что снилось. Чрезмерная опека матери была не лишней, но слишком частой. Это не могло не напрягать, точно так же, как и радовать. — Думаю, ничего нового, — ложь. Ложь жалкая, наглая и липкая. Кенма специально не хотел рассказывать маме о неком Куроо Тетсуро, ведь знал, что она и так беспокоилась по этому поводу. Губы Козуме-сан искривились, растягиваясь в ровную тонкую линию. Она сказала: — Кенма-чан, ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне совершенно всё? — заглянула в лицо, словно искала ответ на свой вопрос. Кенма сидел ровно, напряженный и вытянутый, как струна. Он старался не смотреть в её глаза, ведь ему было страшно. Страшно от неконтролирования своих эмоций и неизвестности перед собственным носом. Он боялся сорваться прямо на глазах у собственной родной матери. — Кенма-чан, ответь мне, пожалуйста, не молчи, — осторожно продолжала она, положила свою ладонь на плечо сыну и начала ласково поглаживать. И так постоянно. Это самый безобидный способ выпытать правду, Кенма уверен. От этого не становилось спокойнее, как, возможно, она ожидала. Наоборот, захотелось накричать. — Прости, я… — ответил он и принялся тереть глаза пальцами. Тёр до разноцветных кружков, стараясь взять себя в руки, наконец собраться в одно целое и прийти в реальность. — Прости. Мать вопросительно на него уставилась, сильнее сжимая его ладонь. Она была в замешательстве. — За что ты извиняешься? Кенма глубоко и шумно вздохнул. Он не знал, что ответить. — Я не знаю. Пожалуй, это единственный случай, когда разговор с матерью действительно неудачный. Мышцы её лица слегка напряглись, она нахмурилась. Окна в палате были плотно закрыты. Кенма уверен, что уборщица или медсестра наверняка думали: «Ну, на всякий случай», поворачивая белую ручку и привычно закрывая на ключ. Неужели Кенма заставлял своим поведением усомниться в его психическом здоровье и приступить к более расширенному лечению? Или всё это время он находился в психушке, а не в обычной больнице? Воздуха в помещении начало тревожно не хватать, даже несмотря на то, что он в привычном темпе поступал в нос через кислородные канюли. Это невозможно было не почувствовать. Слишком душно, слишком тесно, слишком некомфортно. Всё чересчур слишком. Слишком грязно, несмотря на то, что уборщица каждый гребаный день убирала так, что палата блестела и воняла моющими средствами. Но этого всё равно было недостаточно, чтобы вымыть ту грязь, в которой с ног до головы сидел Кенма. Эта грязь не отмывается. — Я не хочу, чтобы ты уходила, — Кенма опустил взгляд на собственные бледные руки, которыми недавно начал теребить край футболки. — Как скажешь, — Козуме-сан кивнула. — Я никуда пока не уйду. «Пока не уйду». Это «пока» — всего лишь отмазка, перетягивание времени, самообман. Кенма знал, она уйдёт буквально через пять минут, иначе это волшебное «пока» дольше не затянется. Они молча сидели минуту, две, три. Козуме-сан нежно поглаживала костяшки пальцев своего сына, успокаивая то ли его, то ли саму себя. В ушах безудержно слышался глухой свист тишины. Удивительно, но раньше между ними не было никаких недосказанностей и некомфортных ситуаций, раньше не чувствовалась эта железная холодная стена, ставшая на пути и разделившая их. Что же теперь стало с ними? Или, может, мама осталась прежней, может, это Кенма отдалился от нее, выстроив вокруг себя собственную железную стену? Еще две минуты и мама уйдет, Кенма уверен. Но она не собиралась уходить, и он впервые заметил изменения в отношениях с ней. — Кенма-чан, — вздохнула Козуме-сан и заставила себя поднять мутный взгляд на сына, — что бы ни случилось, когда бы ни случилось, ты должен знать — я всегда поддержу и пойму тебя. Я знаю, тебе сейчас совсем не легко, твое здоровье не в лучшем состоянии, но мы: врачи, я, медсестры и психолог — все мы продолжаем верить в твое выздоровление. Ты всё вспомнишь, — её губы сжались в тонкую линию, и она улыбнулась. Хотела поддержать и поднять настроение, но это не помогло. — Ох, и ещё, я узнала от доктора Ямато-сана, что тебя всё же навестил владелец той самой машины, — произнесла как бы невзначай, маленькое дополнение к своему монологу, словно не значимая ничего новость. Произнесла так, будто сейчас весело фыркнет, пожмёт плечами и сразу переведёт тему. Но Кенма прекрасно понимал, что это больная тема не только для него. Теперь они перешли на новый уровень. Уровень скрытия проблем, от которых по сути они пытались убежать на сломанных ногах. Сердце начало биться в усиленном темпе, грозя вот-вот выскочить из груди, пальцы дрожали и увлажнились вместе с ладошками. Кенме казалось, что это конец, но он всего лишь преувеличивал, ведь так? — Извини, что не рассказал сразу. — Ничего страшного, я понимаю — у тебя осложнения в памяти, поэтому было довольно рискованно спрашивать, помнишь ли ты вообще. Хотелось спросить, зачем нужно было устраивать этот цирк, ведь Кенма не просил о встрече с человеком, который повлиял на его жизнь не с лучшей стороны. — Если честно, — снова начала Козуме-сан, заглядывая в лицо сына. — Я была категорически против визита этого молодого человека, ведь ты сам попросил. Дорогой, поверь, я честно пыталась не допустить этого, но Ямато-сан настоял на его приходе, сказав, что так тебе будет легче, если ты поймешь, что всё не так плохо, как кажется. Что все мы люди, и все мы имеем шанс на прощение. Он сказал, что через прощение происходит исцеление, что это обычная психология и это тоже входит в часть лечения. — она тяжело вздохнула. По ее лицу было понятно, что она не соглашалась с врачом и его глупой психологией. — К тому же, этот парень вложил немаленькую сумму в твое лечение. Как всегда, все проблемы решали деньги. У кого были деньги, тот выходил сухим из воды. Сколько травм и смертей лежало на этих богатых плечах? — Мам, всё хорошо. Я даже не жалею, на самом деле, мне стоило с ним встретиться, — выпалил Кенма на одном дыхании, потому что был уверен, что это правда. Он лично увидел его и лично выгнал из своей жизни. Это того стоило. — И, эм, я помню… — прозвучало как облегчение, будто обыкновенный диалог между матерью и совершенно обыкновенным ребенком. Так обычно. Он молча смотрел на нее, словно «Ты слышала это? То, что я сказал!». Она выжидающе смотрела в ответ, словно «Да, я слышала! Это невероятно!». До Кенмы запоздало начало доходить, что пора бы рассказать то, что он помнил. О да, это его любимая часть, без нее никак — десерт. — Куроо Тетсуро много извинялся. Говорил, что хочет что-то сделать для меня. «И, судя по всему, уже сделал — заплатил» — подумал он и… ничего не почувствовал. Ни печали, что это совершенно бессмысленно. Ни радости, что наконец отделался от него и получил деньги. Только пустота в грудной клетке и больше ничего. — Ты помнишь его имя, — вмиг повеселела Козуме-сан, её глаза расширились и блеснули. Куроо Тетсуро. Это имя действительно отпечаталось в памяти Кенмы, несмотря на то, что он услышал его всего раз. Руки Куроо, глаза Куроо, улыбка Куроо — настолько въелось в голову, что теперь стало вполне обыденной вещью, как произношение этого имени, так и мысли о его владельце. Кенма думал об этом парне больше, чем о других вещах. Но ведь так и должно быть, правда? Именно этот человек сбил его, поэтому не удивительно, что он с некой тревожностью часто вспоминал о нём и о случившемся. Вспоминал большие и теплые ладони, причудливые растрёпанные черные волосы, темно-серые глаза и футболку с изображением Марио и Принцессы Персик.***
«Боль хочет, чтобы её чувствовали.» © Джон Грин
Хотелось выбраться отсюда, потому что уже по горло надоело просыпаться и видеть перед собой всё те же белые стены. Хотелось проснуться одним прекрасным утром и вспомнить всё, что было забыто. Хотелось вспомнить последние несколько лет, что в результате превратились в пустоту. В конце концов хотелось проснуться в своей мягкой кровати дома и понять, что это был всего лишь страшный сон. Улицу за окном постепенно обволакивала темная синева, позволяя бледным звездам хозяйничать на небе. Размеренно плыли густые облака, словно действительно тяжелые, они закрывали месяц и струнами пропускали через себя его яркие лучи. Глухая тишина громко вопила, оглушая, и было такое чувство, будто сейчас вломятся воры, и только тогда станет спокойней. Только тогда Кенма ощутит себя не одним в этой кромешной тьме, которая заставляла распахнуть глаза так широко — но напрасно, ведь всё равно было ничего не видно. Кенма встал с койки и снова ступил на ледяной пол, который будто нагло плевал на любую науку, потому что в помещении было тепло и душно. Он подошёл к двери, еще какое-то время подрагивал и внимательно смотрел на контур дверной ручки в темноте, прежде чем опустил её, приоткрыв дверь. На мгновение сомнения овладели им, а сердце жарко заколотилось и начало рваться наружу, будто крича, что вот, один шаг и ты можешь быть свободен. Настежь отворив дверь, Кенма увидел уже знакомый длинный коридор и свет вдалеке, исходящий из открытой двери. Возможно, это была охрана или медсестры на ночной смене. Становилось холодно стоять, поэтому собрав все свои оставшиеся силы, он шагнул вперед. Ощущения незнакомые. Словно паника, смешавшаяся с радостью. Что будет, если ему удастся сбежать? Поедет ли он в съемочную квартиру? В отель? Будет ли его кто-то ждать? Кенма даже не знал, где проживала его мама. Определенно, ему не следовало уходить. До него запоздало пришло осознание, что надо бы подождать, потерпеть еще немного, дождаться того самого дня, когда мама приедет с сумкой для одежды, а не с сумкой с фруктами. Но рвение как можно скорее покинуть это гадкое место взяло верх, и Кенма переступил порог, преодолевая черту чрезмерной безопасности противного белого цвета. Сердце колотилось так сильно и быстро, что он на одну долю секунды ощутил себя по-настоящему живым. Дышать от волнения через кислородные трубки стало тяжело, однако это ощущение пропало так же быстро, как и появилось. Чувство, будто ты сбегаешь из тюрьмы, делаешь что-то противозаконное, непростительное, но такое правильное. Холодный паркет жёг стопы, а мелкие грязные камушки беспорядочно разбросанные повсюду и словно намазанные клеем, липли с каждым неровным шагом и создавали противное ощущение. Раз — сердце тревожно сжималось от осознания беспомощности и одиночества. Ты имеешь всё, но вместе с тем ничего. Два — темнота, холодный грязный пол и свет в конце длинного коридора, исходящий из открытой двери дежурной, заставлял действительно почувствовать себя в мире после смерти. Эта атмосфера пугающая, неуютная и до невозможности мерзкая. Словно сейчас кто-то вылезет из-за угла и даст тебе возможность снова убедиться в том, что ты пару секунд назад ощущал себя живым. Но в коридоре было тихо и никто не собирался выскакивать. Это огорчало. Три — огорчало много вещей. Расстраивало забытье, удручающее отношение, мама, доктора, больничная палата, Куроо Тетсуро, жизнь. Всё вокруг раздражало и приносило вслед грусть и разочарование. Возможно, всё было бы намного лучше, сложись ситуация изначально по-другому и Кенма умер. Да, смерть прямо звала его к себе, будто в действительности изначально он должен был попасть в её крепкие костлявые руки. Так чего же он ждал? Почему давно не сделал то, что обязано было произойти? Он просто трус. «Трус» — шептал внутренний голос. Вязко, липко, тихо, с некой насмешкой и издёвкой, шептал так, словно это вовсе не про него. Перед глазами не переставал гореть свет вдалеке, немного ослепляя. Кенма ступал так медленно и тяжело, как никогда до этого. Руки и губы начали дрожать, ноги подкашиваться, а над головой будто мигать яркая красная лампочка, оповещая, что надо возвращаться. Но куда? Ему некуда идти обратно. Он одинок и бессилен. Ему оставалось только сидеть и, как вонючий старик, ждать своих неизбежных дней. Паника охватила тело Кенмы, сжала и душила, перед глазами резко начало всё плыть, а голова болеть так, словно кто-то со всей силы ударил по ней. «Это конец», — самовольно подумалось, и он обессиленно упал на грязный в колючих камушках холодный пол, потеряв сознание. Наконец, его мысли на несколько спасительных минут освободили его.***
«Ты заставляешь цветы распускаться в моих легких. Они красивые. Но я не могу дышать.» ©
— Здравствуйте, у нас новости по поводу Козуме Кенмы. Он будет перемещен в реанимационный отдел. Думаю, мы должны поставить вас в известность после всего, вы ведь просили предупредить, если вдруг что-то случится. Извините, что звоним в столь позд… — Хорошо, я скоро буду. Спасибо, что позвонили. На пустом небе слабо всходило солнце. Утренний прохладный ветер первым прогуливался по одиноким улицам, а в окнах местных высоток постепенно загорался свет. И только в одном окне свет включился раньше остальных, и только владелец этого окна раньше всех вышел на свежий обжигающий воздух. Он словно начинал раннее утро. Наверное, хозяин этого окна был всё еще сонным, не выспавшимся и точно не хотел видеть никого и ничего на своем пути, полностью недовольный своей жизнью. Но нет. Этот человек хоть и выглядел явно недостающим нужного количество часов сна, больше всего на его лице выделялись не синяки под глазами, а застывшая эмоция испуга. Он был обеспокоен. Больница находилась на окраине города, почти в сосновом лесу, скорее всего для того, чтобы пациенты не смогли далеко убежать в случае побега. Ну или для лучшего оздоровления… Сейчас накручивать себе негативные мысли хотелось в последнюю очередь, но это всё равно происходило самовольно, словно так и надо, словно так и было на самом деле. Машина мчалась с большой скоростью по трассе, точно участвовала в погоне, а сзади, на горизонте, солнце показывало свои первые яркие лучи. Звук тормозов резко выделился из лесных мелодий, вынуждая белок и ранних птиц спрятаться в свои дупла. Чтобы можно было быстрее войти во внутрь здания, вычищенная до блеска черная машина затормозила почти напротив входных дверей, около которых сидел на стуле старый охранник и крепко спал. Куроо не вошёл в больницу — он вбежал, напрочь не помня, когда вообще так делал. Когда волновался так, словно это его родная мать попала в реанимацию в тяжелом состоянии, а не какой-то молодой мальчишка, с которым он даже плохо знаком. Куроо просто чувствовал всем нутром, что должен узнать, всё ли в порядке и всё ли под контролем. Это его тревожило. Всё тело пробила дрожь, когда он остановился возле дверей, ведущих в реанимационный отдел. Дышал часто и тяжело, пытаясь успокоиться после бега. Он даже не задумывался, как нашёл нужные двери, возможно, слишком быстро бежал. Он не заметил. И что теперь? Этот вопрос электрическим разрядом прошиб Куроо с ног до головы, принуждая задуматься. Он приехал в больницу в четыре утра — скорее всего, на него повлияло собственное психическое состояние, а не волнение за другого человека. Куроо думал так, заставлял себя осознать и смириться. Он был уверен в этом, в то время как сидел в коридоре рядом с широкими дверьми, которые отделяли два больничных отдела. Сидел, окунувшись в самокопание, готовый вот-вот уехать обратно домой и забыть всё, ведь он не нужен ему. Куроо — просто источник всех проблем, он вредитель и эгоист, который всегда оставался безнаказанным благодаря своим богатым родителям. Но в этот раз он зашёл слишком далеко. Дверь открылась, и в коридор вышла женщина средних лет в белом медицинском халате и с пропуском, подвешенном на шее. Замученная работой, не имеющая времени не то, чтобы даже покрасить волосы, дабы скрыть седину, но и на сон. В её худых и сухих ладонях была крепко зажата какая-то папка с бумагами, а сама она, похоже, спешила. Куроо сразу вскочил с места, встал напротив, тем самым не давая пройти, и быстро спросил как состояние того самого Козуме Кенмы. Сперва докторша лихорадочно дёрнулась и сонно взглянула вверх на Куроо. Она переспросила: — Козуме Кенма? По её дыханию можно было легко и быстро понять — она недавно пила кофе. Куроо стало её жаль. — Козуме Кенму сейчас перемещают обратно в его палату. Это была ложная тревога, он просто упал в обморок, но уже всё позади. Мы даже не звонили его маме, и… — она замолкла и сощурилась от непонимания, будто решала в голове некое уравнение, будто складывала пазлы на ходу, стараясь разглядеть получившуюся картину. — А вы...? Кем вы ему приходитесь? Вопрос выбил из Куроо чуть ли не весь воздух. Он буквально почувствовал, как начал потеть. В мыслях застрял данный вопрос, обрезая разговорную нить. Не зная, что ответить, он начал тихо паниковать, неотрывно смотря в красные глаза женщины. — Я… Сказать, что именно он причина нахождения Козуме Кенмы в этой гребаной больнице? Или он его друг? Ни один из этих вариантов не удовлетворял. — Я его родственник. — Хорошо, — докторша отвела мутный взгляд в сторону, словно и вовсе не услышала ответа. Без сомнений, ей было абсолютно всё равно, как и большинству работникам этой больницы. — Козуме навещать можно только с девяти утра, не раньше, — тихо выплюнула напоследок и, наконец, ушла. Куроо уверен — эта женщина само олицетворение зомби, никак иначе. В больнице было совершенно пусто, холодно и неуютно. Сидя в зале ожидания — грязном и противном, хотелось поскорее покинуть это место, ведь казалось, что оно поглотило уже всех, и ты — следующий. На ум приходило только одно — что произошло с Козуме? Ему должно быть уже лучше, но на самом деле становилось с каждым днём всё хуже и хуже. Куроо решил выйти на свежий воздух, потому что эта больница постепенно заглатывала его, засасывала в собственную невиданную бездну, оставляя неприятное горько-старое послевкусие. Здесь людей надо было хоронить, а не лечить. Атмосфера не обладала исцеляющим настроем. Утренний сосновый лес выглядел прекрасно. Свежий запах деревьев бил в нос, солнце пробивалось своими острыми лучами сквозь частые ветви. Смешавшийся шум листвы с пением ранних птиц и прохладный тихий ветерок задавали свою собственную мелодию. Это всё походило на сказку, а старое и довольно высокое больничное здание посреди большой поляны добавляло этой сказке некую таинственность, реалистичность и навевало ужас. Словно апокалипсис. Куроо встал возле капота своей машины и рассматривал представившийся вид. Слева, вот, только выйти из леса, находился современный город со всеми удобствами и высотками. Но справа — больница, которая заставляла распахнуть глаза пошире и понять, что не всё так уж и хорошо, как казалось. Дабы развеять эту странную атмосферу, Куроо закурил. Время в этом жутком месте будто следовало собственным правилам: то замедлялось, то мчалось с невероятной скоростью, не ожидая никого. Сигаретный дым приятно оседал в лёгких, и на секунду стало немного спокойней. Волнение и прочее беспокойство медленно и размеренно начало покидать Куроо, позволяя насладиться уже полноценным утром. И он вдруг понял, точно наконец вынырнул из воды, что ему пора домой. С Козуме вроде было всё в порядке, в конце концов — у него была любящая мама, которая обязательно позаботится о своём сыне. Куроо вспомнил, что врач сказала — работники больницы не звонили его маме, это была просто ложная тревога. Всего лишь потерял сознание. Да, с Козуме Кенмой каждый день такое случалось, конечно. Что-то, что скорее всего можно было назвать «совестью», принялось грызть Куроо изнутри, и он, потушив кроссовком недокуренную сигарету, раздраженно фыркнул в пустоту (скорее злясь на самого себя) и сел в машину, держа маршрут в круглосуточный супермаркет. Обычно на пути он включал какую-нибудь веселую музыку для настроения, но сегодня мысли не те, да и настроения не было. Сам не понимая на сонную голову от чего ему снова стало так тревожно, остатки здравого рассудка скакали, шептали, что именно из-за него, Куроо, чуть не умер человек. И не какой-то там мужчина или женщина средних лет, которые почти или уже прожили свою жизнь, а невинный мальчишка, что даже мир не успел увидеть, как попал в больницу, наотрез позабыв последние события жизни и продолжая забывать новые. Куроо думал, каково это — проснуться одним утром и не помнить ни вчерашнего дня, ни прошлую неделю, ни месяц, ни год… Просто забыть, чувствуя не только моральную разъедающую тебя изнутри боль, но и физическую. Такую, которая не позволяла нормально передвигаться, потому что все мышцы и кости ломило, как у гребаного старика. Куроо думал, каково это — стать восьмидесятилетним в свои двадцать... Поэтому он был уверен, что раз навредил, то должен и исправить. В конце концов, он ведь не бессердечный зверь. А деньги не всегда решают все проблемы — в данной ситуации масштабы этой проблемы немного больше. Какие только мысли не придут в пять утра, но однако, эти мысли ощущались очень правильными. В магазине людей почти не было. Город только начал просыпаться, а сонный ветер мягко дул в лицо, как бы убаюкивая. Куроо купил исключительно нужные и вкусные продукты: различные фрукты (про себя аргументируя это как: «Витамины нужны больным, и как можно больше. Да, килограмм персиков и апельсин в самый раз.»), пару холодных йогуртов без лактозы и две газировки. Также он не отказался от чашечки крепкого капучино в старом кафе через дорогу для своего изголодавшегося и сонного организма. Путь обратно выдался несколько легче. Странная тревога и внезапное нападение совести отступили. Отчасти из-за того, что Куроо ехал назад в больницу. В груди расцветало облегчение от осознания, что не настал внезапный конец света, и он всё же завершит свой путь и поможет, и больше не будет чувствовать себя виноватым. Ему просто нужно убедиться, что с Козуме всё хорошо. А если же нет, он обязан настроить его жизнь в лучшую сторону. Такова его цель. Прибыв на место, Куроо мужественно и терпеливо выгрузил всё то, что купил. Ему самому казалось, что столько еды он даже себе не позволял. Дело вовсе не в деньгах — у него они всегда были, просто еда со временем пропадала. У Козуме могла случиться та же проблема — с ужасом осознал он и воистину посчитал себя самым настоящим неудачником. Охранник у входа в больницу удобнее умащивался на своём деревянном стуле, и как только в его тусклый взор сощуренных глаз попал Куроо, старательно вытягивающий два пакета с едой из багажника, он начал хрипло смеяться себе под нос. Тот заметил это не сразу, а как только подошёл к главным дверям, почувствовал любопытный взгляд на себе и насмешливую ухмылку мужчины. Который раз убедившись, что это место проклято, Куроо попытался ногой открыть дверь, так как обе его руки были заняты. Но к его внезапному удивлению, охранник медленно и тяжело поднялся со стула, словно отклеиваясь, и как-то странно-жутко улыбаясь, всё же открыл дверь. Дальше Куроо не думал ждать — он нагло направился к палатам, сел в коридоре на твердые стулья и окружил себя пакетами с продуктами. Он решил, что будет терпеливо ждать, когда Кенма выйдет из своей палаты в туалет или в душ, или еще куда-то, и тогда они смогут перекинуться парочкой фраз, а Куроо отдаст ему еду для скорейшего выздоровления и еще раз извинится. Возможно, тогда им обоим станет легче. Стратегия — лучше не придумаешь, в представлении самого Куроо выглядела внушительно и идеально продуманно. Ведь он в любом случае не собирался торчать здесь до девяти утра и тем более навещать Кенму, заходя в саму палату. Второй раз ему непозволительно. Время снова плыло в своём умеренном течении, заставляя часы слишком монотонно тикать, будто играя свою собственную мелодию. В коридоре было тихо и пусто, словно все люди вымерли, и это несомненно подливало масло в огонь. Спокойная и полутемная из-за не частых окон обстановка нагло и нетерпеливо подталкивала к обрыву, внизу которого был мирный и такой манящий сон. Куроо действительно пытался взять верх над ситуацией и не уснуть, смотря в оба, ведь Кенма мог с минуты на минуту выйти, а он, как бы кстати, не так уж и близко сидел к двери в его палату. Сзади, по коридору прямо, в прямом смысле была разделяющая его и Кенму — открытая дежурная, где сидели медсестры и не пропускали никого до девяти часов. Это похоже на какую-то детскую игру, в которую осознанно играл только Куроо. А ещё он играл в игру «как бы не уснуть», но она профессионально била его поддых, и он сам не заметил, как уснул. Ему почти ничего не снилось, только чернота перед глазами и приятная тишина в ушах. Словно находился не в больничном коридоре, а у себя дома — в хорошо изолированной от посторонних звуков комнате. Это странно, и казалось, что данное место действительно волшебное. Единственное отличие — твердые стулья, вместо большой и мягкой кровати. Но для человека, требующего срочного сна, это была не такая уж и большая проблема, поэтому он со всех сил пытался не заострять на этом внимание. Долго поспать Куроо не удалось — его разбудил настойчивый женский голос, который не переставал произносить его имя. Он открыл глаза и увидел перед собой маму Козуме. Куроо подумал, что она относилась к нему непривычно любезно, ведь любой бы на её месте придумал какой-нибудь план, дабы отомстить за сына. Поднявшись со стула, Куроо тут же пронзила боль в спине и шее из-за недавнего неудобного положения, потому он болезненно скривился. Теперь ему это аукнулось, подумал он, решая больше не позволять себе засыпать хотя бы на несколько минут в общественных местах, как сильно не хотелось вздремнуть. Козуме-сан нетерпеливо спросила: — Куроо-сан, вы тоже пришли навестить Кенму? — вопрос заставил мелкие волоски на теле Куроо встать дыбом. Снова эти сложные вопросы, связанные с Кенмой. Что он должен ответить? «Да, я тоже пришел навестить его, и буду навещать, ведь волнуюсь о его здоровье»? Женщина буквально сияла от осознания, что кто-то кроме неё печется о её сыне. Куроо не хотел её расстраивать, потому что она уже довольно наглоталась слёз. — На самом деле, я привёз немного еды для него, — умело увернулся от прямого ответа на вопрос. Козуме-сан в радостном изумлении обвела взглядом пакеты позади. — Спасибо, Куроо-сан, но, правда, не стоило так много тратиться. Вы и так выплатили не маленькую сумму на лечение и прочие прелести, — сказала она. Всё происходило слишком быстро. Куроо едва успел глаза открыть, как уже общался с мамой Козуме. Он нервничал и недоумевал который сейчас час и что вообще происходит. Быстро бросив взгляд на настенные часы, он в ужасе осознал — было девять часов и двадцать минут. — Что вы, деньги для меня не проблема, — быстро улыбнулся Куроо. Он понимал, что уже слишком поздно сидеть в коридоре в ожидании Кенмы. Что уже слишком поздно следовать его идеальному плану до этого момента. И его посетила печаль, хотелось что-нибудь бросить со всей силы в стену, дабы немного угомонить гнев и разочарование, бушующие внутри, словно танцующие сумасшедший танец вместе. И что теперь прикажете ему делать? Считай самый безопасный вариант миссии провалился. Безусловно во всем этом виноват он сам. Куроо старался быть максимально осторожным и вежливым, ведь эта женщина подарила ему второй шанс, несмотря ни на что. Он сказал: — К тому же, я даже могу покупать разные фрукты и привозить их в больницу хоть каждый день, потому что знаю, что должен лично сделать хоть что-то… Предельная рамка их разговора вдруг вдребезги разбилась. Куроо представить не мог, что только что натворил. Козуме-сан счастливо заулыбалась, поглядывая на него с уважением на лице. В глазах Куроо чуть ли не потемнело от страха. — Я так рада, что вы поможете мне. Я знала, что вы человек с совестью! Ну конечно, перед ним стояла мать одиночка, конечно ей нужна помощь, и Куроо предоставил малейшее, на что был способен в данный момент. Он на секунду задумался, не это ли его настоящая помощь, кроме обычных бесполезных денег? Не это ли та помощь, ради которой ты готов пойти почти на всё, лишь бы сделать что-то для других людей? Несмелая улыбка всплыла на его лице, и он заткнулся, боясь произнести хоть слово. «Должно быть, я иду по верному пути» — подумал он, а голос внутри истерично добавил: «Что?! Да Кенма тебя ненавидит, с какой это стати ему захочется не то, что видеть тебя почти каждый день, но и принимать твои ненужные фрукты?» — Куроо-сан, вы зайдете со мной в палату? — осторожно спросила Козуме-сан, уже держа курс по направлению к той самой двери. Куроо слегка засомневался, прежде чем ответить: — Не думаю, что Кенма будет рад меня видеть. Пожалуй, я просто передам ему покупки. Мама Козуме хмыкнула и легко улыбнулась уголками губ. Она вспомнила, как Кенма собственнолично говорил, что не жалеет о встрече с Куроо. Стало сразу понятно, что между парнями возникла некая недосказанность и кто-то из них точно соврал. — Хорошо, — просто ответила женщина, всё же пока не желая вмешиваться. Она двинулась в сторону палаты первая, а за ней последовал Тетсуро. Коридор был совершенно пустой, и казалось, что даже в дежурной не было медсестер, которые следили за пропуском родственников больных. Однако, как только Козуме-сан дошла до дежурной, она приветливо поздоровалась и сразу получила ответ. Именно эта, почти ничего не значимая деталь, возвращала к абсолютной реальности. С каждым шагом, что громким глухим эхом распространялся по помещению, Куроо приближался к двери палаты Козуме, и тогда паника заметно и стремительно начала подступать к его горлу, собираясь душить. Он даже не знал, что скажет. Вероятно что-то типа: «Привет. Я принёс тебе немного еды. Извини ещё раз. Давай дружить?». От этой глупой мысли хотелось развернуться и уйти прочь, потому что чувство ещё большей вины настигало, словно укрывало собственным шелковистым пледом, при этом заставляя забиться в темный угол. Совсем как в тот раз, когда он впопыхах забежал в палату впервые. С какой стороны не посмотри, мама Козуме отнеслась к Куроо очень дружелюбно, и этого было достаточно, чтобы взять себя в руки и доказать, что ты вовсе не такой уж и плохой человек. Ведь на самом деле, это всё обычный несчастный случай, а не специально умышленный инцидент. Козуме-сан подошла к знакомым дверям довольно быстро, в то время как Куроо отстал на несколько шагов от неё, погрузившись с головой в составление мгновенного плана побега после того, как оставит продукты. Стук в дверь прозвучал слишком громко, отбился от голых стен почти отрезвительно. Остановившись, Куроо решил не подходить слишком близко, всё ещё сомневаясь. Козуме-сан тихо открыла дверь, и он, не зная, благодарить или проклинать свой рост, смог увидеть из-за её узкой спины уже вставшего на ноги и чуть-чуть подошедшего к дверному проходу Кенму. Грязные поблёскивающие от жира волосы, бледная кожа, покусанные губы, растянутая ночная рубашка и серые синяки под глазами, но среди всего этого выделялось кое-что немного позначительней — едва заметная улыбка. Улыбка на его лице хоть и была маленькой, но такой лучистой и счастливой, какую Куроо за всю свою осознанную жизнь ни разу не видел ни у кого. Эта улыбка, которая покрывала боль, почти впитывала как губка, спасая. Улыбка, полная доброты и искренности, которая олицетворяла радость и надежду на лучшее. Улыбка, после которой хотелось жить дальше. Невольно засмотревшись, Куроо даже не стал вслушиваться в разговор между Кенмой и его мамой. Он просто смотрел на лицо юноши, уже явно не замечая, что открыто рассматривал его черты: большие светло-карие, почти жёлтые, глаза, небольшие губы, немного вздёрнутый к верху маленький нос и светлые ресницы. При первой их встрече он не особо всматривался. Каждая частичка дополняла другую, играла особую роль во всей картине, — не будь таких ровных тонких бровей или слегка пухлой верхней губы — вышло бы совсем другое и, скорее всего, не настолько мило. Куроо был готов поклясться, что смотрел бы на эта лицо круглосуточно, и ему бы ни капли не надоело. Но, увы, сейчас его невольно заставили оторваться от своего занятия, потому что Козуме-сан принялась воодушевленно рассказывать о свежих покупках (Куроо был уверен, что услышал своё имя и потому напрягся), прежде чем зашла вовнутрь помещения. Скрывшись в палате, но не закрыв дверь, было слышно и немного видно, как женщина приветливо-ласково гладила по плечам Кенму, иногда замолкая и слушая короткие ответы. И теперь автоматически наступила очередь Куроо вмешаться и отдать свои покупки. Собрав все силы и смелость в кулак, он быстро шагнул за порог, вытягивая руки с небольшими пакетами вперед и показывая своё присутствие. Кенма взглянул на него как-то странно, испуганно, резко, точно не ожидая его увидеть. Он стоял в полном замешательстве, и наверняка сейчас попросит ущипнуть его, чтобы убедиться в том, что не спит. Но самое странное было то, что он не смотрел на пакеты перед ним — он смотрел в глаза Куроо, заглядывал в самую душу, словно собирался прочитать его мысли. От этого стало очень неловко. Пальцы Тетсуро начали болеть от неудобного положения ручки пакета, он снова не знал, что ему делать. Тишина затягивалась, время всё шло, а взгляд Кенмы был всё так же прикован к нему. Взгляд кристальных, янтарных глаз, точно кошачьих и хищных. Это невыносимо. — Привет…? — будто на пробу поздоровался Куроо, слыша свой хриплый неровный голос. Когда он стал таким ничтожным? — Я привёз для тебя немного еды, — и в голове сразу проскочили знакомые фразы: «Извини ещё раз. Давай дружить?». Куроо твердо решил не говорить этого — пройденный этап. Кенма всё молчал, словно язык проглотил, и, вытянувшись как струна, до сих пор не принимал пакет с едой. Это, честно, начинало раздражать. Очень вовремя на неосознанную помощь пришла Козуме-сан: — Ну, чего вы встали? — её голос был радостный, и она, похоже, была настроена оптимистично. Куроо показалось, что он будет до конца своих дней благословить эту прекрасную женщину, если ей удастся растопить холодный лед, появившийся между ним и Кенмой, и тот, наконец, примет многострадальческий пакет. — Кенма, Куроо-сан принес всю эту еду для тебя, — женщина вдруг проглотила немного воздуха, будто вспомнила что-то. — Ох, и ещё ты ведь знаешь, что я очень часто занята работой и домашними делами, поэтому просто не в состоянии быть везде и успевать всё. Как хорошо, что Куроо-сан сказал, что будет приносить для тебя свежие фрукты вместо меня. Это облегчит мою сложную рутину, — словно стрела, прилетевшая непонятно откуда и изо всех сил вонзившаяся в грудь Куроо, с хрустом разламывающая сердце. Всё же, придётся позабыть о пожизненном благословении этой чудеснейшей женщины. Брови Кенмы резко свелись к переносице, он в последний раз бросил свой прямой взгляд на Куроо, а потом быстро, к огромному удивлению того, забрал пакет. Казалось бы, данная ситуация начала налаживаться, узел принялся развязываться, но всё равно отчего-то напряжение всё ещё витало в воздухе. Между ними будто появилась дыра, которая засасывала, поглощала, не давала вдохнуть. Козуме-сан стало тревожно. — Кенма-чан, тебе стоит поставить пакет на прикроватный столик. Не перегружай себя, — осторожно нарушила неловкую тишину она, надеясь своими словами помешать назревающему конфликту, ведь знала, что он бессмысленный. Что-то, словно щелкнуло в голове Кенмы и он сумел повернуться в сторону своей мамы. Она смотрела обеспокоенно. Куроо подумал, что тот что-то вспомнил, или просто пришёл в себя, наконец опомнившись. В любом случае, такое его поведение заставило заволноваться не только Козуме-сан, но и самого Куроо. — Милый, — произнесла женщина и медленно подошла. — Всё хорошо? Ты не хочешь принимать продукты от Куроо-сана? Вопрос идеально попал в больную истину, заставил задуматься и задать его себе ещё раз. После всего, что произошло, неужели этот человек не понимал, что совершил? А теперь просто пытался искупить свою вину какими-то фруктами? И если даже у Кенмы получилось бы объяснить всё и рассказать о своих вечных переживаниях собственной матери, то он наверняка получил бы в ответ вполне уверенное «ты преувеличиваешь», и она была бы абсолютно права. «Ты выздоровишь, не о чем так сильно беспокоиться. Куроо-сан такой же человек, как и ты. К тому же, он пытается помочь, не каждый бы на его месте так поступил.» — твердил доктор Ямато, повторял с приёма на приём, словно мантру. «Просто смирись и прими, как должное» — говорил обессиленно внутренний голос, и Кенма, долго не думая, подчинился, соглашаясь. — Я… — забубнил он и внезапно искоса взглянул на ошеломленного Куроо в дверном проёме. — Я возьму продукты. Что за вопросы? — обратился матери. — Тогда, должно быть, ты не против, если Куроо-сан будет приносить тебе еду вместо меня? — почувствовала потребность задать вопрос насчёт своих недавних громких слов Козуме-сан. Она мягко улыбнулась, а затем подошла к Кенме и пригласила его сесть на кровать. — У меня теперь появится немного больше свободного времени и я смогу почаще к тебе приходить. Куроо-сан просто мне поможет, — словно пыталась убедить и успокоить. В глазах Кенмы этот момент выглядел слишком странным и непонятным. Он чувствовал, будто его предали. Кинули лицом в асфальт, затоптали, уничтожили, позволяя ещё не зажившим ранам снова разойтись и начать кровоточить. Неужели собственная мать так поступила с ним? — Куроо-сан, спасибо за помощь. Вы можете идти, нам незачем вас держать здесь, — любезничала женщина, и Куроо, негромко попрощавшись, исчез с порога, снова ощущая глубоко в груди постепенно неприятно нарастающую вину. Кенма взволнованно взглянул на маму. Он спросил: — Зачем Куроо-сан вызвался помогать мне? Я думал… он больше не придёт, ведь я выгнал его, — голос слегка подрагивал. Кенма был в замешательстве. — Кенма-чан… — серьёзно протянула Козуме-сан. — Видишь ли, вчера поздним вечером мне позвонили из суда. Я ожидала услышать какие угодно новости, но никак не то, что Куроо-сан не был за рулём машины, которая сбила тебя. — озвучила данную новость совершенно легко, будто совсем не имела ввиду произошедшее со своим сыном. Будто рассказала какую-то вымышленную историю и теперь в предвкушении ждала реакции. Выглядела так, словно сама не верила своим же словам. Однако, Кенма заметил на её лице тень беспокойства, как будто её это действительно поразило и волновало. У него словно отняло дар речи. Он не совсем понимал, зачем мама это сказала и как это связано с заданным ним вопросом. Но он точно ощущал, как паника вместе с испугом начали охватывать его тело изнутри. В груди неприятно что-то натягивалось, скребло, а сердце с силой билось о ребра, будто грозилось вот-вот вырваться наружу. Ему было снова страшно. Всё то время, что он провёл, мучаясь, с трудом принимая тот факт и осознавая, что именно Куроо виновен во всём, что стало в итоге с ним — бессмысленно проведенное время. Что делать теперь? Как обращаться к Куроо? Нужно ли теперь у него просить прощения? И успеет ли он это сделать до того, как забудет? Быстро осознать происходящее получалось слишком сложно, и Кенма старательно сдерживался, чтобы не издать истеричное «Что?!». Он так сильно ошибался всё это время. Он как слепой новорожденный щенок, который ещё ничего не понимал. Такой наивный. — Но какое это имеет отношение к тому, что он пришёл сегодня? — тяжело выдохнул Кенма и всё же выдавил из себя, только потом поняв, что данный вопрос являлся бессмысленным. Сидя на кровати, его ноги почти сводили судороги от волнения, а в глазах читалось не только удивление, но и некая надежда. Козуме-сан глубоко вздохнула, прежде чем посмотрела на него радостным и облегченным взглядом. Она ответила: — Я не имею ни малейшего понятия, почему Куроо-сан сегодня решил навестить тебя, да ещё и купить еды. Но я знаю точно — он не хотел навредить. Ни тогда, ни сейчас. — маленькая и лёгкая, такая нежная улыбка тронула её губы. Кенма совсем не знал как реагировать на внезапные слова матери, он только глупо пялился и ничего не произносил. И вдруг засомневался, правда ли это всё? Он подумал, что это, должно быть, какое-то шоу, представление лишь для того, чтобы он, Кенма, почувствовал себя лучше и спокойнее. Цирк. В голове громко начали шуметь запутанные мысли, словно вредные паразиты, тараканы. Всё изменилось в один миг — неожиданно и быстро, точно молния посреди поля в яркий солнечный день.***
«Я думал, что наконец-то держу меч за рукоять, а не за лезвие.» ©
На следующий день утром Куроо сидел в кабинете полиции. Он не совсем понимал, зачем его снова вызвали в то же место, где признали виновным и почти опустошили кошелек. Но всё равно вытерев пот с лица и глубоко вдохнув, он продолжал считать минуты до прихода инспектора. Дверь резко и звонко открылась, и в помещение вошел мужчина средних лет. На нём как и в прошлый раз была идеально выглаженная белая рубашка, на лице отображались серьёзность и сосредоточенность. Куроо почувствовал лёгкое удушье — дежавю. — Здравствуйте, — первым поздоровался инспектор. Дальнейшая беседа проходила быстро и зажато, так, что Куроо не сразу уловил её суть. Он слушал пресный монолог мужчины и сухие извинения о том, что полиция так долго не решалась «капнуть поглубже», и только потом узнал то, что ввело его в полнейшее недоумение. — Вы хотите сказать, что кто-то другой сбил Козуме Кенму? — произнёс, не веря, со странной ухмылкой на лице, будто смеялся над глупой шуткой. — Совершенно верно. Вы можете увидеть, здесь, на видео, снятое дорожными камерами. Видно, что водителем являетесь точно не вы, Куроо-сан. Куроо перевел взгляд на экран выставленного вперёд компьютера и увидел, как в замедленной съёмке проезжала его машина, наполненная девушками, а водитель — пухлый парень с редкой светлой бородой и в деловом костюме, пиджак которого широко расстегнут, а когда-то белоснежная рубашка теперь преобразилась в грязно-серую, с пятнами от недавно выпитого алкоголя. Этот человек выглядел слишком противно и, что важнее — совсем не похож на Куроо. Когда-то запертые на замок тяжёлые железные двери отворились и осветили кромешную тьму ярким светом, что находился всё то время взаперти. Куроо сидел в нервном замешательстве, под его черепом кишили и всплывали всё новые вопросы, на которые никак не находилось ответов. Казалось, если Кенма не простит его, то совесть будет мучить и скрести на душе всю оставшуюся жизнь. Стало немного страшно, и хотя всё же облегчение сладостной волной растекалось по телу, мелкая тревога нерешительно, но довольно настойчиво начала скрести своими мерзкими пальцами в груди Куроо, но он непременно старался игнорировать её. Причиной являлось незнание того, что может произойти в ближайшие дни, ведь что прикажете делать Куроо, как поступить, и как отреагирует на это Кенма? Он боялся будущего и не мог смириться с настоящим. И хотя всё стало предельно ясно, но как им общаться друг с другом после всего? Общаться ли вообще? В чём смысл их коммуникации, если всё настолько просто?Они оба боялись друг друга, на самом деле не видя весомой причины на то. Они словно маленькая полевая мышь и большой африканский слон, которых трясло при виде друг друга. — Если хотите, мы вернём вам ваши деньги, — после паузы осознания сказал инспектор, попутно выключая компьютер. — Нет, нет, я хотел бы оставить их на лечение Козуме. Инспектор внимательно посмотрел на него через свои очки в тонкой оправе. Он заметно задумался, прежде чем произнести: — Вы ведь сблизились с Козуме Кенмой, не так ли? — в его голосе слышалась насмешка и неверящее подозрение. Куроо потерялся с ответом, затем задал себе еще раз тот же вопрос и понял, что если ответит да — будет выглядеть неправдоподобно и ещё более подозрительно, если же нет — то зачем тогда оставлять деньги на лечение? — Не так, как ожидалось, — увильнул от точности ответа. Домой он ехал в нервных раздумьях, с легко трясущимися руками от волнения и с желанием развернуть руль в другую сторону, в больницу. Кенме и Куроо определено было о чем поговорить, но в то же время не было общих тем для разговора. Между ними образовались неловкость и недосказанность, которые вскоре могли перерасти во вражду, если никак не действовать. Собравшись с мыслями, Куроо всё же решил предпринять очень рискованное решение — поехать к Кенме в больницу. Он чувствовал на себе лежащий долг того, что им надо поговорить, наконец развязать тугой узел недопонимания и жить мирно, не чувствуя никакой вины, тянущейся шлейфом за спиной. Разве обычно не так поступают умные люди, вроде него? Через несколько часов знакомая черная и до блеска вымытая машина остановилась как всегда слишком близко ко входу в больницу. Из неё вышел высокий парень в лёгкой темно-джинсовой куртке и с бардаком из темных волос на голове. На первый взгляд было хорошо видно, что такие, как он, обычно гуляют на вечеринках, «заказывают» девочек в свои шикарные виллы, гоняют на дорогих скоростных машинах и мотоциклах, напиваются до отвала и получают удовольствие от жизни по максимуму. Трудно представить кого-то такого, взволнованно выходящего из машины с упаковкой мармеладного печенья (Куроо заранее позаботился о том, что в этот раз подарить Кенме), а потом входящего в широкие двери реабилитационной больницы, где-то за городом, возле леса. У этого самого независимого «мажора» были свои проблемы, которые решить не под силу даже его внушающему внешнему виду и хорошему заработку. Куроо шагал по знакомому коридору и почти не забывал здороваться с проходящими мимо медсестрами, которые приветливо улыбались ему, тут же заливаясь алым румянцем. Однако появилось такое чувство, будто все внутренности норовили вытечь наружу. Да что же с ним такое? Ноги тряслись, мысли мешались, словно он был начинающей актрисой перед своим первым выступлением в театре, которое вот-вот начнётся. Но жизнь — это не театр. Когда в зоне видимости появилась знакомая дверь, до Куроо наконец дошла вся серьёзность происходящего. Всё вокруг начало ощущаться острее и чувствительнее — небольшая упаковка мармеладного печенья стала неудобно давить в руку (или это просто рука ослабла?), а отдаленный шум и шепот докторов слышался немного громче, чем обычно. Он постучал свободной рукой в дверь, и в голове резко воцарились пустота и холод. Он не знал, что сказать. Зачем пришёл, чего хотел и почему никак, в конце концов, не отстал? Всё слишком сложно, но в тоже время настолько просто и понятно, что смешно до коликов. Дверь перед Куроо продолжала настойчиво игнорировать его, в то время как совершенно разные мысли залезали в его сознание, начинали неприятно скрести и шептать ужасные вещи, в которые не хотелось верить. Например, возможно, Кенма не хотел никого сейчас видеть из-за плохого состояния, или ещё хуже: он знал, кто стоял за дверью и специально не открывал. Куроо постучал ещё раз, но в ответ последовала неприступная тишина и ноль действий. Паника понемногу принялась подкрадываться, и действительно казалось, что сейчас его выгонят из больницы, и он отправится домой с этой упаковкой мармеладного печенья, которое было предназначено только для Кенмы. Из самокопания Куроо нагло и резко выдернул женский голос: — Извините, вы кого-то ищете? — низкорослая молодая блондинка в белом халате, заметно ниже плеча Куроо, отвела взгляд и неумело спрятала покрасневшие от смущения щеки. Честно, Куроо подумал, что таким образом познакомиться ей точно не удастся, хотя бы потому, что он сейчас занят кое-чем очень важным. В своей жизни ему удалось повстречать довольно большое количество парней и девушек, которые любым из всех возможных способов старались выпросить его номер телефона и получить долгожданный шанс на дальнейшее общение. Поэтому, как опытный и со стажем в этой сфере человек, Куроо с натянутой улыбкой ответил: — Я жду свою девушку, — в его голосе чувствовался холод северного полюса, — Не волнуйтесь, я скоро уйду. Незнакомая медсестра столкнулась своим удивленным взглядом со скупым взглядом Куроо, румянец с её лица вмиг пропал. Она растерянно пыталась взять себя в руки и по новой заполнить собственную голову соответствующими мыслями. Она сказала: — Здесь находится палата Козуме Кенмы, — совершенно простая и, казалось, не важная информация, ведь в данный момент всё, что имело значение, это девушка Куроо. — Он сейчас на процедурах. — Не знаете, когда он вернётся? — просто настаивал тот, одновременно вводя девушку в замешательство. Погодите, он ждал свою девушку, но находился при этом возле палаты парня — пациента — и, скорее всего, как бы странно это не выглядело — тоже ждал. Пазлы в голове медсестры начали соединяться воедино, заставляя бессовестно подозревать, что ждали совсем не девушку. — Смотря на какой именно процедуре он находится, — к своему счастью, не расстерялась она, ответила спокойно и легко, будто смирилась, хотя внутри её всё ещё царапали ревнивые кошки. На короткое мгновение она даже задумалась предложить тайно встречаться, ведь упустить такого парня, как Куроо — было бы огромной ошибкой. Но он, не давая незнакомке возможности сказать своё предложение по поводу секретных отношений, быстро ответил: — Хорошо, тогда мне придётся подождать. Складывалось впечатление, словно этот загадочный привлекательный парень и какой-то дряхлый пациент были действительно близки. От этого становилось не по себе. Неужели братья? Но она видела высокого красавчика здесь впервые. Не может быть, чтобы он, спустя такое долгое время, только сейчас пришёл к своему брату, да и внешне они не похожи вовсе… — Если хотите, я могу проводить вас до процедурной, — неловко, с сомнением продолжила девушка, и казалось, будто она вот-вот скажет, что забирает свои слова обратно. Но желание подольше побыть наедине с Куроо взяло вверх. — Да, конечно, — мгновенно загорелся тот, точно кто-то включил внутри него лампочку. Они шли по светлому пустому коридору, очень чистому и длинному. Тихий топот обуви по недавно вымытому полу казался слишком громким из-за глухой тишины. Ни одного окна, только одинокие круглые лампы, находящиеся через каждые два метра на низком потолке и холодно светящие кварцевым светом. Одна из них в конце коридора погасла, а потом, через пару секунд снова загорелась. Резкий поворот влево и вторая дверь справа показывала всем своей широкой табличкой с выразительными буквами, что здесь находилась процедурная. Куроо изо всех сил старался держать себя в руках, ни в коем случае не струсить и не отступить назад. Он словно осенний лист, неожиданно упавший в холодную длинную реку — течение занесло его слишком далеко. Медсестра постучала в дверь и, прежде чем получить ответ, заглянула во внутрь, что-то говоря. Потом она принялась прощаться с Куроо: одарила его грустными взглядами, поправила волосы, облизала пересохшие губы. В свою очередь Куроо молча терпеливо дождался конца её тошнотворного флирта (или что-то на подобие), а когда она развернулась и ушла ни с чем, он облегчённо выдохнул. Теперь Куроо сам остался стоять перед дверью процедурной. Неловко зажимая пальцы, он репетировал свою будущую «реплику» в этом странном театре. Широкая белая дверь неспеша открылась, будто за ней находился кто-то настолько маленький и слабый, что просто был не в состоянии толкнуть её быстрее. Куроо наспех поправил свою джинсовку и запутанные пряди черных волос, словно сейчас выйдет президент собственной персоны и будет горячо приветствовать его, пожимая руку. Но нет, сперва из-за белой двери показалась темная макушка отросших волос, а потом и её обладатель. Слегка лохматый, с серо-синими синяками под уставшими глазами и в большой чёрной худи. Куроо на секунду задержал дыхание, мысленно ударил себя по щеке, потому что видеть Кенму в такой противоположной к его телу и больничным стенам одежде — чудной контраст. Всё же с горем пополам он поздоровался: — Привет… Сперва Кенма непонимающе посмотрел на него, делая вид, будто видел впервые этого человека перед собой. В его глазах были пустота и непонимание, и от этого холодные мурашки пробежались по спине, становилось страшно. Куроо даже охватило смятение, что Кенма забыл его, и что теперь ему придётся заново рассказывать кто он и что здесь делает. — Привет, — внезапно ответил Кенма, почти выбивая Куроо из колеи и разрушая его заранее запланированный монолог на мелкие осколки. Его голос был спокойный, тихий и ровный, слишком подозрительный. Куроо окончательно потерялся. Не знал, что сказать и чувствовал, как начал нервничать. — Ты помнишь меня? — слишком банальный и неконтролированный вопрос. Куроо подумал, насколько тяжело его задавать одному и тому же человеку на протяжении долгого времени. Слишком невыносимо. На лице Кенмы быстро всплыл непонятный испуг, а за ним сразу же сосредоточенность и задумчивость. Он пытался вспомнить. Вспомнить то лицо, которое точно где-то раньше видел. Лицо со слегка смуглой кожей и с темно-серыми глубокими глазами, которые так отчаянно когда-то смотрели на него, но он никак не мог вспомнить где и когда. Это мучительное чувство, будто червь, разъедающий изнутри и заражающий яблоко, что вскоре станет совсем гнилым. Хотелось плакать и молить, чтобы не просыпаться каждое утро в холодном поту и не думать о всех тех прожитых днях, боясь забыть. — Я… — с трудом выдавил из себя Кенма. Руками он теребил ткань своей худи, а взгляд лихорадочно бегал из угла в угол, словно что-то мучало его. — Я думаю, что где-то уже встречал тебя, но не помню точно… — всё же честно, неуверенно продолжил. Куроо резко захотелось выть и скулить как брошенная на морозный воздух собака. У него вмиг выпали из головы все соответствующие предложения и вопросы, которые он хотел задать Кенме, a взамен ним плавно и легко вливались другие, совсем новые и прямолинейные, но такие нужные в данный момент слова. Он знал, что приехал специально для того, чтобы сообщить, что не навредил ему, что не виноват, что в тот вечер за рулём был не он. Куроо даже принёс с собой флешку с видеозаписью в качестве доказательства. Но был ли какой-либо смысл говорить это теперь, когда Кенма уже почти забыл его личность? Куроо не знал, радоваться или плакать на протяжении всего их знакомства. Умело держа себя в руках, он поменял тему: — Я принёс кое-что для тебя. Кенма недоуменно поднял взгляд, и его быстро, почти незаметно посетило чувство дежавю, словно он уже когда-то оказывался в точно такой же ситуации. Оба так и стояли в неловкой тишине, тянущейся секунды, пока Куроо всё же не решился проводить его к палате. Кенма шёл сзади бесшумно и медленно, его ноги скользили по идеально вымытой плитке, словно кто-то тянул его назад. Куроо старался идти в одном темпе с ним, чтобы не уйти слишком далеко, но тот или не хотел догнать его, или действительно не мог. И это пугало. В этой больнице всё настораживало и пугало, даже пациенты, становясь частью этого места и не подозревая ни о чем, превращались в живых мертвецов. Хотелось обернуться назад, вытянуть руку, схватить Кенму и пару раз встряхнуть, пробудить из долгого и надоедливого сна и привести в чувства. А потом собрать все вещи и отвезти в более нормальное место, где ничто не навредит ему. Возможно, даже к себе домой. Ведь в этой больнице способы лечения пациентов только заражали новыми болезнями. Подойдя к палате, Куроо позволил Кенме самостоятельно открыть дверь и войти первым в помещение. Тот неуверенно и осторожно ступил во внутрь, заметно чувствуя себя некомфортно в собственной палате. Ощущал чужой внимательный взгляд на спине, его руки и губы дрожали, а когда он сел на кровать, провалившись в её мягких одеялах, его взгляд начал неоднозначно бегать со стены на стену. Кенма боялся столкнуться взглядами с Куроо. Словно один этот взгляд поглотит его, поймает. В свою очередь Куроо положил упаковку мармеладного печенья на прикроватный столик, будто давая немое разрешение и подталкивая Кенму к уверенности. Но тот молча сидел, словно не видел никакой упаковки, как и самого Куроо. Старался игнорировать, потому что у него получалось это лучше всего. Куроо колебался, не знал, куда податься: ему стоило выйти или, может, лучше остаться и присесть. Если сесть, то куда? На стул или на кровать возле Кенмы? Позволит ли Кенма ему сесть рядом? Тишина затягивалась и становилась просто невыносимой, требующей каких-либо действий. Казалось, прошло слишком много времени, прежде чем Куроо взял себя в руки и всё же надумал, попрощавшись, уйти. Он сделал всё, что планировал — купил что-то вкусное для выздоровления и поднятия настроения, а это главное, так что теперь он имел полное право закончить на сегодня свое короткое благотворительное дело. Насчёт инцидента он решил пока умолчать, надеясь, что Кенма всё же вспомнит его и только потом он раскроет все карты самостоятельно. Куроо не хотел заранее недооценивать Кенму. Тихо подойдя немного ближе, он не сразу произнёс: — Я, наверное, уже пойду. Что-то тяжёлое и скребущее тревожно начало кричать внутри Кенмы, взывая о том, что Куроо совершенно не обязательно уходить, ведь он только пришёл. Кенма перевёл робкий взгляд на упаковку печенья, и совесть застала его врасплох: он не хотел выгонять человека, который так заботился о нем. И наверняка уже не первый день, просто он не помнил всё полностью. Кенма никак не мог вспомнить, кем являлся Куроо, и от этого хотелось плакать и с силой бить стопами по холодному полу, ведь он многое не мог вспомнить, как бы не старался. Не густо событий случалось с ним в последнее время, но даже они постепенно скрывались в бесцветном густом тумане его сознания. Единственное, в чем Кенма действительно был уверен — это то, что Куроо замешан в случившемся с ним и что он действительно хочет помочь. — Куроо, — внезапно произнёс он, хватаясь за край его футболки под джинсовой курткой. Он помнил это имя, он знал. Человек с таким же именем когда-то приснился ему, беспечно ведущий за руку через горящее ярко-оранжевым пламенем поле. Это поле с золотистыми колосками пшеницы принадлежало Кенме. Глаза у Куроо были слегка узкие, серые, почти черные, один прикрывал небольшой кусок лохматой челки. Его внешность притягивала уверенностью и силой, и Кенма был уверен, что Куроо один из тех людей, с которыми хотелось как можно дольше поддерживать дружескую связь. Такие люди всегда находились в кругу людей и в центре внимания. — Ты совершенно не должен уходить так сразу, — сказал еле слышно, сразу стараясь выглядеть безразлично, потому что понял, что это прозвучало точно как умоляющая просьба. От этого захотелось скривиться, словно по горлу потек до невозможности кислый лимонный сок. Захотелось безразлично фыркнуть и провернуть всё в шутку. Но вместо всего этого Кенма только опустил взгляд в пол, разжимая напряжённые пальцы на тёмной футболке Куроо. Удивлённый, слегка напуганный и в немом замешательстве Куроо, будто язык проглотил. Всё пошло не по плану, слишком резкие повороты приняла данная ситуация. Ему почему-то показалось, что Кенма таким образом неумышленно просил его о помощи. Но он только и мог, что молчать в ответ. Действительно не на шутку испугавшись такого поведения Кенмы, он теперь не находил подходящих слов, замерев на месте, словно водой облитый. Пауза затягивалась, уровень неловкости поднимался. — Извини, — сказал Кенма. — Нет-нет, всё в порядке, — немного взволнованно ответил Куроо, медленно и осторожно поворачиваясь к Кенме лицом. Ему было немного неудобно стоять перед сидящим парнем, поэтому он решил присесть на корточки. Теперь со стороны казалось, словно Куроо объяснял какие-то правила жизни маленькому ребенку. — На самом деле, я могу остаться здесь столько, сколько захочешь, — он держался и старался не воспринимать свою помощь после всего, как должное. Кенма смотрел вниз, на Куроо, и чувствовал себя очень странно, ведь видел его ниже. Чужие глаза неотрывно смотрели на него, такие бездонные, словно поглощали и засасывали в свои глубины. И в груди Кенмы мимолётно проскочило чувство, которое он никогда прежде не чувствовал в своей короткой жизни. Он хотел, чтобы эти глаза смотрели в его собственные, потому что они заставляли его чувствовать себя в безопасности и в комфорте после всего случившегося. Он хотел сказать: «Я хотел бы отражаться в твоих глазах как можно дольше», но вместо этого он еле слышно произнёс: — Тогда можешь сейчас не уходить. Кенма не знал, это одно из последствий амнезии, или ему это просто чудилось. В последнее время ему сложно контролировать себя. Куроо, правда, не верил своим ушам. Он пытался оттолкнуть от себя мысль, что Кенма вел себя так, потому что не помнил его. — Я… — Кенма поспешил залезть на кровать с ногами. «Он слишком восприимчив сейчас,» — подумал Куроо и глубоко вздохнул, позволяя себе маленькую улыбку. Что сделал Куроо, чтобы заслужить такого человека, как Козуме? Этот юноша не должен был проходить через все эти адские испытания, он просто не заслужил этого. Куроо опустил взгляд — он был не в силах ещё чем-то помочь, как приносить апельсины и мармеладное печенье. Он только недавно был признан невиновным, но его всё равно что-то терзало внутри. Он хотел помочь Кенме любым способом, излечить или хотя бы попытаться. Ещё вчера он был полностью замешан в этом деле, а потом внезапно всё изменилось, и вот он сидел и почти не имел никакого отношения к случившемуся. Теперь Куроо не знал, как ему лучше действовать, когда Кенма находился прямо перед ним. Ему нужно поддержать его? Поднять настроение, сказать, что всё будет хорошо? Он хотел помочь, но не знал каким именно способом. — Кенма-кун, — легко слетело с его уст. Тяжело и сильно разбило крепкую стену тишины. — Ты хочешь, чтобы я навещал тебя? — глупый вопрос. Кенма застыл, не показывая лица за волосами и скорее всего не желая продолжать дальнейший диалог. Даже показалось, будто он не услышал вопрос. Куроо еле сдержался, чтобы в тысячный раз не извиниться и просто-напросто, не следуя дальнейшим правилам уважения, уйти. Солнечные лучи впервые за долгую неделю пробивались сквозь твердое оконное стекло. Они освещали пол и кровать Кенмы, но почти не грели. Ожидаемо. Что-то удерживало его от простого «нет», он чувствовал, что не должен винить Куроо, а просто позволить ему помогать и заботиться. Его совесть не простит ему, если он откажется от внезапной и к тому же бесплатной помощи. Кенма ответил: — Если у тебя, конечно, есть время… — старался незаметно посмотреть из-за тонких прядей. На реакцию Куроо. — Кроме мамы и глупого психолога меня никто не навещает. Куроо не сумел сдержать улыбки. Было похоже на то, что Кенма не хотел этого говорить вслух. Он словно просто озвучил свои мысли, и Куроо был очень рад это услышать. Некий секрет. — Ладно. Хоть Кенма и не совсем хорошо видел его лицо, по голосу он слышал, как тот улыбался. И вот снова эта тишина, которая появлялась всегда не вовремя, и постоянно после того, как заканчивались все темы для разговора. Теперь и Куроо буравил взглядом светлую плитку под ногами, его губы сжались в тонкую линию. Он думал. Думал, а не напомнить ли всё же Кенме о том, что на самом деле тот попал в аварию, и что Куроо не хотел и не хочет ему навредить, как рассказывали раннее врачи и Козуме-сан. Рано или поздно, ему нужно будет снести эту неприятную ношу со своих плеч и наконец спокойно вдохнуть. Но он молчал, старался укрыть ненужную в данный момент правду. Не хотел напугать. Куроо решил, что сейчас Кенме намного лучше жить в неведении, чем когда придёт время и ему обо всём напомнят. Расскажут страшную сказку на ночь, с участием в главной роли его самого — Кенмы — как его сбила машина, едва оставив в живых и подарив амнезию ко всему в придачу. Поэтому Куроо сидел в обволакивающей тишине, жалея моральное состояние Кенмы и физическое своё. По непонятным причинам он вдруг осмелился быстро поднять взгляд, дабы проверить, не смотрел ли тот на него. И неожиданно только убедился в том, что светло-карие, почти жёлтые глаза странно испуганно уставились на него. Холодок защекотал спину, но в груди непривычно потеплело. Этот взгляд невозможно описать. Вроде, спокойный и совершенно обычный, но в то же время умоляющий не уходить, кричащий, что ему страшно, взывающий на помощь. Кенма резко отвел взгляд, наконец опомнившись. «Он милый,» — неожиданно проскочило в голове Куроо, но лицо Кенмы было непривычно бледное. — Кенма-кун, всё хорошо? — спросил, будто имел в виду в общем, а не в данный момент. На этот раз Кенма не осмелился поднять взгляд, а только ещё больше опустил веки, что напугало Куроо не на шутку. — Кенма-кун, ты… — не успел закончить он, прежде чем быстро подорвался с места, чтобы позвать медсестру в коридоре, потому что Кенма потерял сознание в собственной постели.***
«Но я не могу дождаться, когда увижу твоё лицо, И мой мозг думает, что смотрит на незнакомца, Но я не могу дождаться, когда увижу твоё лицо, И мой мозг думает, что смотрит на незнакомца, Но я не могу дождаться, когда увижу твоё лицо, И мой мозг ничего не чувствует, Я ничего не чувствую.» © You wrote 'don't forget' on your arm — flatsound
Резкая головная боль, казалось, пронизывала всё тело. В ушах шумело, и кроме этого настойчивого шума больше ничего не было слышно. Впереди сплошная темнота, а если сильнее стиснуть веки — можно увидеть расплывающиеся разноцветные огни. В животе отвратительно ныло, словно разъедало внутренности изнутри, добиралось до самих рёбер и позвоночника. Хотелось опустошить желудок, но он был итак совсем пустым. Кенма лежал в кровати, не понимая что происходило и ощущая себя мертвым. На его лбу мокрая тряпка, а на прикроватном столике поднос с лекарствами. Дверь настежь открыта, чтобы в любой момент позвать медсестру. Он не чувствовал ничего: ни холода, ни тепла. Будто в странной, своеобразной коме, при этом, в которой он мог свободно дышать и слышать. Вдыхал противный запах прогнивших стен, покрашенных белоснежной свежей краской, точно нарядное свадебное платье на уродливой старухе. Вдыхал душный вонючий воздух и выдыхал долго и прерывисто, дабы как можно дольше не заполнять свои легкие этой вонью снова. Это было похоже на сон. Липкое и обволакивающее чувство, от которого он никак не мог избавиться. Это было похоже на мучение. В один миг тревога накрыла его тело, в ушах стояло беспрерывное: «Ты опять теряешь сознание на ровном месте. Неужели ты настолько слаб?». И казалось, словно чувства начали покидать его. Он постепенно переставал чувствовать своих ног, спину, предплечья. Всё ещё лёжа с закрытыми глазами, Кенма не хотел их открывать. Он будто падал в бесконечную бездну, теряя какие-либо ощущения. Это было ужасно странно. Но внезапно, будто из медленной смерти его буквально вытащила до невозможности теплая ладонь, накрыв костяшки его руки. По телу мгновенно разлилось тепло, запульсировав в венах. И все чувства снова обострились, мышцы напряглись, тело лихорадочно содрогнулось, ресницы слегка подрагивали. Кенма шумно выдохнул, испугавшись неожиданного прикосновения. Теперь ему не помешало бы открыть глаза, чтобы хотя бы проверить кто пробудил его из болезненного сна. Кому он теперь должен быть благодарен? Кенма был почти уверен, что это ладонь принадлежала его матери, которая беспечно и нежно сжимала его руку. Он даже представил как скажет: «Это было довольно неожиданно», а затем обнимется с ней, утопая в родных и таких нужных объятиях. Слегка разомкнув веки, он увидел незнакомый силуэт. Немного прищурился, а затем всё же осмелился полностью открыть глаза, недоуменно уставившись. Парень, которого он видел, не напоминал никого из его знакомых или родственников. Вздёрнутые к верху лохматые темные волосы, небольшие ровные губы, совсем чуть-чуть смуглая кожа и даже на первый взгляд несомненно недешёвая одежда: джинсовая куртка и черные штаны карго. Его черты лица были идеальны и пропорциональны, линия подбородка острая и выразительная. «Но… кто он?» Кенма немного дёрнул рукой, что была накрыта широкой ладонью незнакомца. Ладонь сухая и теплая, пропитана жизнью, с быстро текущей по жилам кровью. А ладонь Кенмы холодная и бледная, совсем костлявая, будто принадлежащая мертвецу. Создавался необычный контраст, который вводил в замешательство и вынуждал тело вздрогнуть, дабы сопротивиться. Парень медленно, так тяжело и устало поднял взгляд на Кенму, и когда он встретился с чужим взглядом — в его глазах будто на миг вспыхнул яркий праздничный фейерверк. Он почти подскочил на стуле, тут же сильнее сжав руку Кенмы. Его губы расплылись в улыбке, и он еле сдержался, чтобы немедленно не закричать о том, что Кенма проснулся, и не позвать медсестер или врача. Но он всё же сдержался, потому что сначала хотел что-то сказать. Что-то важное, подумал Кенма, судя по выражению лица, которое он никак не мог вспомнить. — Привет, — поздоровался тихо и осторожно, словно боялся спугнуть. Кенма промолчал. Рассматривал уж слишком знакомое лицо. Он нахмурился, напрягся, смотрел прямо в глаза напротив, но в голове — ничего. — Привет, — не думая, ответил. — Мы знакомы? Теплая ладонь всё ещё накрывала не сопротивляющуюся холодную руку, постепенно нагревая её. — Я Куроо Тетсуро. Страх понемногу начал накрывать Кенму. Кто такой Куроо Тетсуро? Как он сюда попал? И зачем он держал его руку? Но почему-то этот странный Куроо Тетсуро казался до боли привлекательным, что скорее всего он всё ещё спал. Кенма ничего не понимал, но от чего-то чувствовал себя теперь намного лучше. Теперь он ощущал свое тело, видел, дышал и слышал. — Я не знаю тебя, — тревожно заговорил он, глубже вдыхая запах хлорки, заполняя им свои лёгкие точно отравой. Куроо смотрел слегка печально, а затем начал нежно поглаживать его руку своими пальцами, как-бы успокаивая, отчего тот странно вздрогнул. Он глубоко и тяжело вздохнул. — Ты скоро вспомнишь, — произнёс почти огорчённо, но на мгновение маленькая улыбка тронула его губы. Теперь это казалось обнадеживающим. — Ты скоро всё вспомнишь. — сказал уже уверено. Кенме было страшно. Он не знал что стоило ответить, как отреагировать, как понять смысл сказанного Куроо. Невыносимо хотелось всё вспомнить, хотя бы чтобы убедиться, правда ли Кенма раньше общался с таким парнем, потому что просто не верилось. Хотелось легко поговорить о случившемся, но он знал, у него болезнь — амнезия. Это то, что забыть было действительно трудно, что оставило в его голове болезненный след, настоящий шрам. Необъяснимо и странно, словно он родился с этим, словно в наборе с амнезией шла возможность, что бы не случилось, помнить о ней. Это, пожалуй, единственное, что Кенма хотел бы действительно забыть и больше не вспоминать никогда. Его слегка начало трусить, и Куроо сразу заметил это: как он опустил взгляд, как его руки и губы задрожали, будто он стоял на морозе. Кенма казался слишком уязвимым, его невыносимо хотелось обнять и утешить. Прижать к себе, успокаивающе погладить по спине, позволить выплакаться на собственном плече. Куроо надеялся, что так тому станет легче, поэтому тихо и неуверенно спросил: — Можно тебя обнять? Сначала Кенма никак не отреагировал, словно не услышал вопроса. Слеза медленно скатилась по его щеке, совсем тяжёлая, будто грозила оставить после себя вмятину. Куроо смотрел и старался не жалеть его, потому что верил, что он сильный, а сильных не жалеют. Долго не раздумывая, Кенма всё же поддался вперёд, одновременно давая согласие. Ему больше нечего терять, и, скорее всего, завтра он уже не вспомнит это, так что он вытянул руки и упал в распростёртые объятия. Куроо аккуратно обнял его поперек, пытаясь не сделать больно, как будто Кенма был хрустальный. И вдруг услышал, что тот начал скулить. Буквально чувствовалось, как соленые слёзы падали на джинсовку. Стекали и почти заставляли лёгкую куртку мокнуть. Куроо успокаивающе гладил его по спине и думал о том, что Кенму нужно почаще обнимать. Под пальцами его спина ощущалась костлявой и узкой, явно стала такой именно из-за нечастых объятий. Едва заметное беспокойство забралось под ребра, начало скребсти и царапаться. Куроо думал, что Кенме надо обязательно больше кушать. Куроо хотел покормить его, проследить за тем, сколько он ест и что именно. Куроо было любопытно, он хотел знать, чтобы потом не думать об этом часами напролет. Куроо просто волновался. От какого момента его обращение так резко изменилось? Он стал заботиться о чужом человеке, думать изо дня на день, переживать. Это происходило самовольно. В груди будто натягивали чувствительную струну каждый раз, когда он видел Кенму в таком состоянии. Хотелось его забрать с собой, сделать так, чтобы больше не видеть выделяющиеся синяки под его широкими яркими глазами, сделать так, чтобы больше не видеть слёзы в этих же глазах. Не хотелось видеть его мучающимся. Всё просто. Такой, как он, не должен так страдать. На улице ярко светило солнце, из-за чего все стеклянные и железные поверхности блестели под его лучами. Природа, окружающая больницу, словно призывала выйти на улицу и насладиться свежим воздухом. На лице Куроо всплыла внезапная маленькая ухмылка перед тем, как задать вопрос, на который ответ он получит вполне очевидный. — Когда ты в последний раз был на улице? Кенма как-то странно посмотрел на него. Не знал что ответить, ведь по-настоящему не помнил когда выходил за пределы тесных бетонных стен. Может, он был на улице вчера, или неделю назад — он не помнил. Может, он вовсе не был на улице за всё время прибывания в больнице. Но одна мысль о том, что он получит возможность погулять между цветущих деревьев и заполнить свои легкие свежайшим воздухом, приводила в детский восторг и нетерпение наконец осуществить это. Куроо догадывался об ответе Кенмы, только проследив за его реакцией. Ему не нужно читать мысли, чтобы понять, что Кенма просто забыл когда в последний раз гулял. Он взглянул на него более воодушевлённее и в предвкушении предложил: — Давай прогуляемся. Кенме очень нравился этот парень, честно, хотя бы потому, что он оставался не равнодушным к его состоянию. В глазах Кенмы заблестели маленькие искорки, и на губах появилась совсем не вымученная улыбка: радостная, как у ребенка в день рождения. И Куроо был готов признаться, что ещё никогда не видел человека, который бы так радовался лишь одной прогулке на улице. Двор больницы был тихий, просторный, зелёный и почти пустой. Можно было встретить пациентов на инвалидной коляске, мирно проезжающих в сопровождении родственников или медработников. Редко появлялись и ходячие пациенты, которые медленно шагали под ручку со своими родными по аллее через арку деревьев. Среди этих нечасто встречающихся больных разгуливали и Кенма с Куроо. Молча, на расстоянии вытянутой руки, они передвигали тяжелые ноги. В голове была каша, на теле висела большая черная худи, а на ногах больничные, совсем легкие пижамные штаны. Даже от малого дуновения ветра они слегка развевались на ветру, обнажая тонкое очертание ног. Куроо искренне и без преувеличений гордился собой, ведь чтобы вытащить Кенму из здания, ему потребовалось не мало повозиться и договориться с главным врачом, что было особенно сложно. Он краем глаза поглядывал на Кенму: как его тонкие и весьма длинные крашенные волосы мягко развевавались на ветру, как его грудная клетка поднималась, когда он особенно глубоко вдыхал свежий воздух, как его уголки губ совсем немного приподнимались. Кенма доволен — это было заметно, и Куроо был не меньше рад. Они остановились и он предложил присесть на деревянную лавочку, потому что дальше уже дороги не было — за зелёными листьями низких деревьев, которые словно стояли на страже этого места, виднелся высокий ржавый забор. — Я хотел бы уже выписаться, — тихо признался Кенма, как только присел. Соблюдая личное пространство, Куроо сел рядом. — Я уверен, что ты очень скоро уедешь отсюда. Может даже через две недели. — Две недели — очень много, — скривился Кенма. Птицы звонко пели свои диалоги, словно действительно общались друг с другом. Носоглотка начала пересыхать и даже печь от прохладного воздуха, стремительно поступающего в легкие через неё. Насыщенная зелёная листва медленно колыхалась на деревьях, точно танцевала какой-то свой незамысловатый танец. Лёгкий ветер шумел в ушах, тишина затягивалась. Оба парня смотрели куда-то вдаль — вглубь этого маленького парка. Хотели ли они говорить, дабы разнообразить обстановку? Нет. Им было комфортно, и никаких слов совершенно не нужно, потому что можно было всё испортить лишь в одно в мгновение. Поэтому они сидели молча на лавочке ещё несколько минут, думая каждый о своём и не осмеливаясь нарушить странно уютную тишину. Куроо хотел бы оправдаться перед Кенмой, рассказать всё сначала и до конца. Он хотел спросить, до какого момента тот не помнил произошедшее, и затем напомнить ему обо всем. Кенма действительно наслаждался тишиной и покоем, ветром, легко забирающимся под просторную худи, нежно скользящим между прядями волос и аккуратно поднимающим их. В это мгновение он снова почувствовал себя живым. Куроо видел его спокойное лицо, умиротворённо прикрытые глаза, расслабленное положение тела, и не мог представить это же лицо в застывшей гневной судороге с заплаканными глазами. Он понимал, что может увидеть эту эмоцию, если спросит именно то, что хотел спросить минуту назад. Тихо и спокойно. Словно они были одни в целом мире. Застряли во времени. Слышно лишь ветер и шелест колышущейся листвы. Куроо взглянул на время в своем телефоне и невольно вспомнил слова слишком серьёзного в тот момент доктора Лина: «Приведи его обратно в больницу не позже четырех». Поэтому теперь он медленно поднялся с места, молча давая понять Кенме, что уже пора возвращаться. Тот также безмолвно встал, спокойно посмотрел на Куроо, и вдруг его резко осенило. Он вспомнил кто этот парень. Его начало слегка трусить, и он принялся пятиться назад — обратно к скамье. Таким образом стоял, замерев, будто уже был пойман — зажат между хищником и стеной. В свою очередь Куроо откровенно не понимал что происходило. Недоуменно смотря в испуганное лицо Кенмы, он не осмеливался спросить в чем дело, потому что между ними всё ещё присутствовала та тишина, которую ни в коем случае не хотелось нарушать. Сказать слово — значит проиграть игру, предать товарища, спровоцировать. Скамья сзади, Куроо впереди, Кенма чуть ли не плакал, закрыв рот ладонью и тяжело дыша. Под неким невидимым давлением, ему пришлось обратно опуститься на деревянную скамейку, желая при этом убежать как можно быстрее. В его глазах застыли слёзы и испуг. Он смотрел на Куроо снизу вверх, и казалось, будто он сейчас закричит, взывая на помощь. Куроо такое поведение совсем не нравилось, по телу пробежали мерзкие мурашки, и он сдался: — Кенма-кун, что случилось? В ответ — молчание. Кенма не мог оторвать своего взгляда стеклянных глаз от лица Куроо, и от этого становилось не по себе. Тот вздохнул, оглянулся, словно проверял наличие свидетелей вблизи, и у Кенмы из-за этого начали дрожать руки. Он зажмурился, согнувшись в спине, ожидал удара или повышенного голоса. Чего угодно, но только не присевшего на корточки Куроо, который пытался осторожно заглянуть ему в лицо с озадаченным и даже немного испуганным видом. Кенме стало ещё страшнее. Погода и ветер были всё те же, птицы и звук шелестящей зелени, бархатные солнечные лучи и теплый асфальт — ничего не изменилось. Только атмосфера теперь ощущалась не такой приятно обволакивающей и спокойной. Казалось, всё указывало на то, что нужно бежать, убегать как можно дальше от этого места и Куроо. Но Кенме совсем не хотелось далеко отходить, потому что мысль о том, что он больше не увидит его, всё же немного расстраивала. Не увидит его сумасшедшей укладки взъерошенных волос, сверкающей улыбки и глаз. Не почувствует его теплой заботы и запаха свежего мармеладного печенья из супермаркета. Признаться честно, Кенму почти шокировали такие внезапные воспоминания, но внутри него всё равно заговорщически нашёптывал голос из глубокой бездны воспоминаний, что именно Куроо сбил его в тот вечер. — Ты… — неуверенно начал Кенма, стараясь держать себя в руках. — Я только что вспомнил, что водитель машины, которая сбила меня тогда, это ведь ты, правда? — его язык заплетался, он не знал как объяснить. Страх убежать и желание остаться разрывали его. Куроо опустил взгляд, глубоко вдохнул, набирая в лёгкие свежий воздух, и неожиданно накрыл руки Кенмы своими горячими ладонями. По телу сразу прошлась дрожь. Кенма странно посмотрел. От прикосновения его начинало ещё больше трясти. Невероятно приятно и ужасно страшно. Куроо заговорил: — На самом деле сначала сказали, что это я сбил тебя, и я даже почти смирился, соглашаясь с полицией… Но дело в том, что я ничего не помнил и до сих пор не могу вспомнить, что произошло в тот вечер. Знаешь, может, в этом я с тобой немного похож… — он усмехнулся над своей нелепой «шуткой» и, не получив никакой реакции, сразу потускнел, неловко почёсывая затылок. Затем сразу продолжил: — Ночью я отправился на вечеринку в клуб, выпил и проснулся на следующее утро уже в своей квартире. Друзья отвезли меня пьяного домой, и это успокоило. Но мне всё равно было не по себе, ведь я не знал что произошло прошлым вечером и где моя машина, потому что её не было на парковке. Думаю, я переборщил с выпивкой в тот вечер. — Куроо рассказывал спокойно, почти шёпотом, точно секрет. Словно воспитатель в детском саду рассказывал какую-то новость маленькому ребенку. — Но через несколько дней мне позвонили из полиции и сообщили, что я признан виновным в недавно произошедшем инциденте. К счастью, мои родители связаны с правительством и смогли вытянуть меня из этого, оплатив ущерб. — старательно объяснял, подбирал слова, а Кенма внимательно слушал с блестящими глазами. Слушал будто странную сказку от странного воспитателя в детском саду. — Тогда я захотел лично увидеть человека, которого едва оставил в живых. Я чувствовал себя ужасно, но ещё хуже мне становилось от того, что я просто не мог вспомнить вечера, когда это произошло. Всё же хотелось узнать точно, был это я или не я, ведь зная себя — слабо верилось, что я мог такое сделать. Сесть за руль в сильном алкогольном опьянении. — горячие ладони Куроо продолжали лежать на руках Кенмы, успокаивая. — Ты, возможно, не помнишь, когда я впервые пришел к тебе… Ты выгнал меня, не желая даже слушать, как только узнал, что это был я, — произнёс более отчаянно. — Затем произошло неожиданное — меня снова пригласили в полицейский участок и посадили перед монитором компьютера, на котором включили запись дорожных камер. И я лично увидел свою машину, за рулём которой был совсем не я, а какой-то толстый светловолосый мужчина. Кенма округлил глаза, впадая в ступор. Он отчётливо представил эту картину: Куроо, сидящий напротив полицейского и смотрящий в экран компьютера с таким же удивлённым выражением лица. Не в силах что-либо сказать, он только смотрел перед собой, словно вот-вот упадет со скамейки в обморок. Снова. Тишина затягивалась, будто затишье перед бурей. — То есть… — тревожно, дрожащим голосом произнёс Кенма, и Куроо напрягся. — Это был не ты…? Тот усмехнулся. Возможно могло показаться, что Кенма чего-то не понял из его рассказа, или ему снова нужно было напомнить о чем-то, так как память подводила. Так или иначе, Куроо был готов напоминать ему, рассказывать сначала и до конца одну и ту же историю столько раз, сколько будет нужно. Он был готов хоть каждый день здороваться с Кенмой так, словно они впервые виделись, снова называть своё имя и снова рассказывать на повторе одно и то же. Он был готов делать это всё ради него, потому что тот заслуживал это и нуждался в подобающем обращении. Куроо просто хотел помочь и подружиться. Теплые ладони стали слегка мокрыми. Оба понимали, что их руки соприкасались подозрительно долго, и это немного начало смущать. — Нет, я не был в тот вечер за рулём машины, которая сбила тебя. Это был какой-то другой мужчина, — наконец ответил Куроо. Плавным, почти незаметным и скользящим движением он убрал ладони с рук Кенмы. Обжигающий холод сразу накрыл выпирающие костяшки. Теперь стало немного спокойнее. Наконец перед глазами предстал ясный образ текущей ситуации. Напряжение спало, растеклось вниз к стопам, а затем и вовсе исчезло, испарилось под воздействием слегка горячего асфальта. Вот оно, облегчение. Внезапно Кенма неконтролированно слегка поднял уголки губ, когда словил взгляд Куроо. Тот незамедлительно ответил широкой улыбкой и встал в полный рост. Вот и всё, подумал Кенма, запутанный узел развязался. Он необычайно рад, что ему рассказали забывшееся, что Куроо на самом деле не навредил ему. Наконец теперь он может смело ходить рядом с ним и говорить всё, что захочет, ведь узнал правду, которую так хотел услышать ранее. И хотя Кенме всё ещё было сложно отойти от недавнего шока, он старался по-настоящему верить Куроо, успокаивая себя. Как только Кенма вернулся в свою палату, он принялся искать что-то. Проверил в прикроватной тумбе, в небольшом шкафу на каждой полочке и даже под кроватью. Куроо такое поведение немного озадачило, поэтому он не выдержал: — Что ищешь? Кенма сразу остановился, будто его застали врасплох за чем-то постыдным. Тонкие пряди закрыли его лицо. — Ищу какой-нибудь лист бумаги или блокнот. Куроо захотелось рассмеяться. И не над Кенмой и его поведением, вовсе нет, а над глупой комичностью ситуации. После того напряжения, в котором он находился и теперь от которого наконец избавился — хотелось только смеяться, будто сумасшедший. Задумавшись, он вспомил, что у него в поясной сумке должен был заваляться маленький блокнот размером с пол ладони или немного больше. В свою очередь Кенма молча стоял и, скорее всего, ждал, когда Куроо предложит хоть что-нибудь со своей стороны. — Ты… — неуверенно произнес он, когда в его руки опустился небольшой блокнот, на обложке которого вырисовывался вид одного из многотысячных тропических пляжей. Их пальцы мимолётно и случайно соприкаснулись, и Кенма снова почувствовал это тепло. — Ты его мне даришь? — Ага, — Куроо кивнул, мысленно тихо хваля самого себя за такой поступок. — Навсегда? — глаза Кенмы, смотрящие снизу, казались необычайно большими, обрамленными в светлые короткие ресницы. — Навсегда, — улыбнулся тот в ответ. Кенме нравилась эта яркая улыбка, которая в какой-то степени даже повышала настроение. Куроо нравились эти глаза. Но оказался бы на самом деле Куроо за рулём машины в тот вечер — Кенма отнёсся бы к нему также…? Куроо не спрашивал, зачем Кенме понадобился блокнот, он просто решил пока не задавать лишних вопросов. Кенме нужно время. Они быстро попрощались, и Куроо ушел, пообещав, что придёт навестить его завтра. Как только белая дверь палаты закрылась, впустив в комнату тишину словно туман, Кенма схватил ручку и сразу принялся писать. Он записывал сначала и до конца его с Куроо сегодняшнюю встречу, то, что он ему рассказывал и то, какой он, Куроо Тетсуро. Что он заботится о нем не меньше его мамы, приносит фрукты и успокаивает, если это нужно. Даже блокнот, в котором он пишет — его подарок. И что самое главное, Куроо вовсе не виноват в случившемся инциденте. И хотя перед этим Кенма забыл эту информацию, позже большинство моментов вспоминалось. Кенма записывал всё так просто, действительно так наивно. Ещё Куроо очень привлекательный: высокий, хорошо сложенный, ухоженный, с приятным низким голосом и обаятельной улыбкой. Даже беспорядок на его голове казался вовсе не отталкивающим, наоборот — подходящим к общему образу. Кенма решил полностью описать внешность Куроо, пока помнил, ведь был почти уверен, что потом будет смотреть на него глупым взглядом и заново думать о том, какой он обворожительный. Он так боялся забыть, поэтому теперь просто был вынужден записывать все важные события. В его памяти всплыл обрывок одного из разговоров с доктором Ямато — тогда, когда он всерьёз подумал завести блокнот для записей, ведь у доктора тоже был, и, наверняка, чтобы не забывать нужную информацию. Его желание осуществилось, с усмешкой подумал Кенма. Постепенно, увлекшись писанием, из окна перестали выглядывать уютно-желтые послеполуденные лучи солнца. Вместо них через стекло просачивался холодный тусклый свет. На город опустились сумерки, поэтому Кенма был вынужден включить старую железную лампу возле своей кровати. На случай, если он проснется одним утром с глобальной пустотой в голове, он дополнительно написал о своей маме и семье. Это занятие действительно затягивало и успокаивало. Почему он не решался вести что-то наподобии «личного дневника» раньше? Кенма знал, что такими темпами одного маленького блокнота ему будет недостаточно. Но это только на первое время, потому что сейчас ему нельзя ждать — иначе забудет, не успев записать новость о Куроо Тетсуро. Теперь Кенма верил, что завтра, как только проснется, сразу прочтёт свои записи и будет с нетерпением ждать визита Куроо. И ему будет очень интересно увидеть его в живую, ведь в блокноте он описал его красивым. И Кенма будет тайно завидовать себе со вчерашнего дня, ведь тот уже видел Куроо и общался с ним. Кенма закрыл блокнот и выключил настольную лампу, заканчивая свой день. В этом странном предвкушении завтрашнего дня, он лег спать с тяжёлой головой полной мыслей. Он хотел, чтобы он из будущего наконец увидел Куроо.***
«Ты долго не ложишься спать Смотря в пустое место И ты пытаешься, ты пытаешься Убедить себя, что всё также Разве нет? Разве нет Разве тебе не нравится быть рядом со мной?» © Close to me — Wishing
Суббота. С самого утра погода не радовала: темные тяжёлые тучи и прохладный ветер, казалось, гневались на всё вокруг. Кенму разбудила медсестра, вошедшая в палату с медикаментами, чтобы измерить его давление и температуру. Честно, он чувствовал себя странно, когда его два или три раза в неделю обследовали, будто у него был рак запущенной стадии. Кенма словно прирос к слишком мягкому белому матрасу, окутанный в одеяла среди голых стен. Как старик в доме престарелых, который ничего не мог делать кроме как обездвиженно лежать и ждать своего времени. Он запутался в днях, в неделях, в месяцах. Сколько времени прошло с того момента, когда он очнулся? Две недели? Три недели? Месяц? Или год? Кенме становилось тревожно от собственных мыслей: он чувствовал, как что-то неприятное растекалось внутри него, от ног и до горла — душило. Снова. — Как ваше самочувствие? — безразличный взгляд медсестры, совсем неподходящий к тону ее вопроса. Эта тупая клоунада, лишь для того, чтобы она сама поставила для себя галочку в блокноте. — Лучше. На этом всё. Как только тишина палаты осталась наедине с Кенмой, он почувствовал себя слишком жалко. Сам не понимая почему, ему резко захотелось плакать. Каждодневная рутина точно испытывала его, и казалось, он вот-вот рехнется, потому что всё походило на один длинный день. Все дни слились в один, а он оцепенел. Кенма сел на кровати, облокотившись о подушку сзади. Его который раз пронзило чувство, что он уже десятый раз изо дня в день проделывает это незамысловатое действие. Перед глазами знакомая белая стена, а в голове всё та же неразбериха. Кенме почему-то в этот момент показалось, что он с кем-то договорился о встрече на сегодня. Возникло чувство, будто это срочно, и он прямо сейчас должен бежать и встретить этого кого-то, спешить, чтобы успеть с ним повидаться, потому что эта встреча казалась очень важной. Или, может, у него просто прогрессировала тревожность? Он попытался вспомнить кто именно его должен был навестить, но все попытки оказались тщетны, как и всегда. С мамой? С психологом? Неужели кто-то из докторов или другого рабочего персонала обещал, что придет сегодня с чем-то важным? В голове ничего… Неожиданно его внимание привлёк небольшой блокнот на прикроватном столике. Этот новый предмет будто портил всю картину. На фоне больничного интерьера блокнот казался до неприличия домашним. Выглядел довольно знакомым, будто Кенма уже где-то его видел. Это ввело в замешательство, но потом вызвало интерес, ведь раньше этого блокнота не было, и вообще на тумбе Кенмы всегда был порядок и стерильная чистота — даже намека на лишние предметы не найдешь — так, что не придерёшься. Может быть это один из блокнотов доктора Ямато-сана? Навряд ли, ведь тот имел при себе всего один — из коричневой вонючей кожи и с аккуратно вложенной между страниц темной ленточкой в качестве закладки. Глубоко вздохнув, Кенма несмело вытянул почти трясущуюся ладонь вперед, и осторожно прикоснулся подушечками пальцев к блокноту, словно проверяя, настоящий ли он. Взяв его в руки, он принялся внимательно рассматривать обложку: пальма, песок, закат, тропики. Простой жанр, слишком тошнотворный. И точно не доктора Ямато. На первой странице было что-то написано быстрым, почти неаккуратным почерком. Кенма лихорадочно дернулся, распахнув глаза, и внимательно всмотрелся в почерк. С ужасом он осознал, что это писал именно он. Его пальцы начали слегка подрагивать, отчего блокнот, который он держал, норовил вот-вот выпрыгнуть на одеяло из-за неуклюжести и слабости в руках. Это его почерк — сомнений не было, и от этого становилось не по себе. С трудом проглотив ком в горле, Кенма принялся читать текст, ведь ему больше ничего не оставалось, как плыть по течению. Он хорошо понимал, что скорее всего написал это вчера, чтобы не забыть, но откуда взял блокнот, и зачем конкретно ему пришла в голову такая идея — он понятия не имел. То, что он когда-то мимолётно подумывал завести блокнот для записей — Кенма безвозвратно забыл. Много чего продолжало забываться в последнее время, словно и вовсе не происходило. Так же вероятность того, что запись была написана неделю или месяц назад — вполне могла существовать, и то, что он уже не первый раз читал одну и туже запись каждый день, напрочь забывая о ней — тоже. Шокировано бегая взглядом из строки на строку, Кенме становилось ещё хуже. Это было его «послание», как бы напоминание. Он читал предложение за предложением, с силой проглатывая подступающие слёзы. Ладонью он прикрывал рот, дабы сдерживать всхлипы, но всё же чувствовал, как костяшки постепенно начинали неприятно печь из-за соленых слёз, сказывающихся вниз по ним. Отвратительное чувство. Но ещё отвратительнее ему становилось от того, что вчера он видел и общался с каким-то Тетсуро Куроо, а сегодня не мог вспомнить его лица. «Он из прошлого» описал Куроо добрым, заботливым и привлекательным, что на самом деле Куроо сначала ошибочно приняли виновным в том что случилось, но теперь ситуация прояснилась и он приходил навещать его. Кенме на секунду даже показалось — не придумал ли он это всё? Может, это были всего лишь сны, плод его воображения или галлюцинации? И что самое главное, Кенму беспокоил тот факт, что в блокноте было написано о сегодняшнем визите Куроо. Это насторожило и испугало. Но пазлы в голове начали самовольно складываться. Немного успокоила, но также огорчила вероятность того, что они на самом деле договорились на какой-то другой день, и Куроо уже приходил к нему, а Кенма просто читал старую запись. Однако ему казалось, что незнакомый Куроо мог прийти в любое время: прямо сейчас или вечером, возможно даже завтра или вообще никогда. У Кенмы было слишком много вопросов и слишком мало ответов. Будет ли загадочный гость совпадать с описанием, во что будет одет, что принесет, что скажет? Кенму изнутри съедало любопытство, предвкушение и страх. Он прекрасно понимал, что этот Куроо уже видел и знал его — и это не оставляло в покое. Кенма замер, словно вливался в бесконечное ожидание. Слёзы застыли в его глазах. Он неотрывно смотрел перед собой, постепенно рискуя потерять контроль. На самом деле он давно уже говорил себе «нет», из последних сил держась за тонкую нить, которую крепко сжимал по другой стороне Куроо, не давая упасть. Но в своей голове он не видел лицо этого парня, только догадывался, пытаясь рассмотреть подробнее. В конце страницы осторожно и аккуратно были выведены маленькие цифры — вчерашнее число. Через какое-то время, после завтрака, начало нагло светить солнце в окно, на котором благодаря ярким лучам виднелись противные разводы после мытья. Кенма задумался, всматриваясь в грязные, почти прозрачные, мыльные, широкие полоски после тряпки. Это походило на рисунок. Вот здесь — извилистые волны океана, шумящие в унисон с непонятным пением птиц. А вон там — немного ниже — полукруглый горизонт поляны. На ней растет множество мелких цветов и молодых деревьев, а ещё где-то вдалеке наверняка стоит деревянный дом… В дверь постучали, резко прерывая поток воображения Кенмы. Этот звук эхом разошелся по палате, отбился о стены и на секунду заполнил глухим звуком тишину пространства. Сердце Кенмы упало в пятки, ноги задрожали под одеялом, а воздух внезапно не захотел благополучно поступать в лёгкие. Глубокий вдох и слишком рваный выдох — вдруг стало невозможно контролировать. С недавних пор врач отставил кислородные трубки, возможно, зря. В дверь постучали второй раз, и Кенма действительно не знал что делать. Его начала захлёстывать паника. Все тело свело одной сплошной судорогой, а голос, такое ощущение, будто и вовсе пропал. «Это тот самый Куроо Тетсуро, это он, точно он, это Куроо, Куроо, Куроо…» Кенма закрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться — бесполезно. В дверь постучали третий раз: более неуверенно, словно не из-за желания вовсе, словно случайно. Руки Кенмы начали заметно дрожать, и он почувствовал, как по виску скатиласт капля пота, хотя в палате было прохладно. Непроизвольно бегал взглядом из угла в угол, как будто искал куда можно спрятаться и потом убежать, но на деле сидел, не двигаясь. Когда дверная ручка медленно опустилась, перед глазами Кенмы на секунду всплыл образ Куроо, выглядывающего в дверном проеме. Кенма знал, что это он, но не мог разглядеть его лица — оно было словно спрятано от посторонних глаз и засекречено. Просто глупо. Пытался рассмотреть, но ничего не видел. — Здравствуй, Кенма, — выглядывая из-за двери, улыбался доктор Ямато-сан. Он неловко стоял на месте, держался за дверную ручку и вот-вот собирался войти в палату. — Можно? И Кенме стало просто ужасно. С трудом проглотив вязкую слюну, он сжал тонкими пальцами одеяло. Очень хотелось отрицательно помотать головой, но на деле он старательно промолчал. На глазах снова собрались слёзы, но не больше. Не мог заплакать, потому что сильный и сдержанный, или, может потому, что слишком слаб? Нет, просто уже не осталось слёз. — Да, — не думая выдавил из себя Кенма совсем неконтролированно. Как ему это всё надоело, ведь он словно действительно застрял во времени. Доктор Ямато медленно прошел в помещение, после чего сразу придвинул стул к кровати и положил свою сумку на пол возле прикроватной тумбы — точно зашёл в свою квартиру. Кенма сразу почувствовал эту атмосферу, словно его собирались допрашивать. Возможно из-за этого, или по другой причине, но он напрочь забыл о блокноте, мирно лежащем на поверхности тумбы. Теперь ему оставалось лишь надеяться, что доктор не заметит его. — Ну что, Кенма, — сел на стул и поднял взгляд на юношу, противно приветливо улыбаясь. Быстро бросил взгляд на яркий предмет на белой поверхности столика, но ничего не сказал по этому поводу. — Как твои дела? — как бы невзначай достал свой блокнот и ручку. Кенма безразлично смотрел в ответ, совсем не горя желанием отвечать. — Расскажи что нового, — спокойный голос и расслабленная улыбка. Но слова совершенно другие — требующие и давящие. Создавалось впечатление, что доктор Ямато-сан, как и медсестра, приходили сюда лишь поставить зелёную галочку в своем блокноте. А потом он будет радоваться, смотря на нее, ведь выполнил задание, качество и результат которого для него ничего не значили. Это всё сплошной театр абсурда и клише. Кенме противно. Молчание с его стороны затягивалось, но доктор терпеливо ждал, спокойно смотрел в опущенное лицо Кенмы, и наверняка думал, что таким образом уделял тому необходимое внимание и возможность быть выслушанным, но на самом деле морально давил и заставлял чувствовать себя не комфортно. Но так и не услышав ответа, он немного разочарованно сжал губы в тонкую линию. Опустил взгляд и тяжело вздохнул, отчего казалось всё это совсем ненастоящим и наигранным. Они оба молчали, позволяя тишине поглотить их с головой. И в этой тишине, как будто в вакууме, вдруг послышался тихий и неуверенный голос Кенмы: — Знаете, — произнес это холодной больничной плитке на полу, — я жду кое-кого другого… Очень многозначительно. Кенма изо всех сил пытался быть прямым и безжалостным настолько, насколько это было возможно, потому что ему уже всё равно. Потому что ему уже всё это надоело. Терять было нечего, потому что он уже всё потерял. Теперь доктор Ямато посмотрел на него с нескрываемым интересом, совсем без обиды или презрения. Кенме ужасно захотелось, чтобы это всё поскорее закончилось, и тот наконец закрыл за собой белоснежные двери палаты. — Это… — начал, словно от долгого молчания, голосом мужчина, — это хорошо, — также спокойно, будто безразлично, улыбнулся и Кенма старался не смотреть на него в этот момент. — Этот человек из твоей семьи? — как бы между прочим спросил, и Кенма внезапно вздрогнул. Зачем доктор Ямато-сан задал такой глупый вопрос? Ведь по сути он знал, что Кенма может ждать только свою маму, у него здесь никого кроме нее и не было. Или он знал больше? В горле застрял ком. Он будто перегородил дыхательные пути и тем самым возможность что-либо произнести. Кенма засомневался, потому что говорить о Куроо было боязно. Хотя бы потому, что сегодняшний он ещё не видел его, а это означало, что Куроо мог вполне не существовать. Сначала Кенма должен лично увидеть его и убедиться в правдивости сказки, а потом уже смело рассказывать ее. — Нет, — всё же ответил он, думая «или всё или ничего», и как бы позволил притягательной глубине поглотить его, опустить тело на дно, не думая ни о чем. «Этого вполне должно быть достаточно» — сказал себе Кенма, неуверенно смотря на доктора Ямато и чувствуя, как во рту становилось до невозможности сухо. Мужчина смотрел в ответ твердо и выжидающе. Но Кенме больше нечего было сказать, поэтому тот приступил к своим тошнотворным вопросам о том, что именно Кенма помнил из последних событий. Обычно психолог слушает пациента, даёт шанс выговориться, но в случае с Кенмой — всё по-другому. Из пациента приходится вытягивать информацию. Но тогда зачем нужны разговоры с психологом? Ведь действуя таким способом — наверняка не станет легче. Не хотелось думать ни о чем, не хотелось вспоминать ничего — хотелось просто закрыть глаза и забыться, расслабиться, просто плюнуть на всё. Но его скребло под ребрами, мучала совесть и сожаления, ведь для него «вчера» и «сегодня» — два совершенно разных и отдаленных, никак между собой не связанных понятия. И он был готов поклясться, что прямо сейчас на его губах от этой мысли вырисовалась горькая грустная улыбка. — Кенма… — многозначительно начал доктор Ямато-сан, косясь на него из-под своих дорогих очков в позолоченной оправе. Сколько там зарабатывают психологи, только слушая бред пациентов и давая бессмысленные советы? — Давай начнем с того, что из последних событий ты помнишь? Может, помнишь последний визит мамы? Честно, Кенма всем нутром желал закутаться в одеяло и отвернуться от доктора всем телом, никак не реагируя. Будто это было жизненно необходимо прямо сейчас. Он просто не хотел говорить о последнем событии, которое осталось в его памяти, потому что он сам не уверен — был это сон или действительно происходило с ним наяву. Сначала в его памяти всплывали обрывки, когда он очнулся после комы: визиты матери, психолог, доктор Лин-сан… и высокий лохматый парень, чьи ладони были тёплыми и большими, словно способные отгородить его от внешнего мира, таким образом спасая и защищая. И Кенма чувствовал истинное и такое нужное спокойствие. Кенма помнил его руки, уютно лежащие на его коленях и сжимающие его собственные ладони, в то время как он сидел во дворе больницы на скамье, не осмеливаясь поднять взгляд вверх и просто взглянуть в лицо Куроо. Это казалось чем-то далёким, отстранённым и маловероятным. Кенма пытался вспомнить лицо парня, но каждый раз никак не мог словить момент, когда тот был повернут к нему. Каждый раз он видел очертания сумасшедшей прически и пустое лицо, которое вызывало нетерпение его увидеть. Кенма в жизни не расскажет об этом доктору Ямато, как бы тот не умолял! — Да, я помню визит своей мамы, — сухо всё же ответил он, буравя взглядом свои бледные худощавые пальцы. — И… — он замялся, до боли закусил губу и продолжил: — и какого-то парня, который приносит мне фрукты и мармеладное печенье… — надеялся, что это не будет звучать слишком понятно. Хотя, честно говоря, для него самого всё превратилось в сплошную путаницу. Доктор Ямато-сан незаметно, тихо и осторожно что-то записывал в своем блокноте. — Но… я не помню… — тяжело вздохнул Кенма, и по нему видно, что ему было очень тяжело говорить об этом. Его будто насильно заставляли, пытали. — Я хотел бы увидеть этого парня, — произнёс так тихо, что доктору Ямато пришлось догадываться, чуть ли не читая по губам. — Просто из любопытства, чтобы удостовериться, что это не мое воображение и не сны, а реальность. — поспешно добавил, чувствуя всем телом взгляд мужчины на себе. «Хочу убедиться, что я ещё не чокнулся» — легко всплыло в голове Кенмы. «Надеюсь, это всё, что нужно от меня» — уже утешительно добавилось, и, почти с облегчением прикрывая глаза, он внушал себе мысль, что теперь доктор Ямато-сан уйдет. — Это не твое воображение и не сон, Кенма, — внезапно заговорил мужчина. Кенма поднял на него вопросительный взгляд. — Я предполагаю, ты ждёшь парня по имени Куроо Тетсуро? — уверенно спросил он слишком спокойным тоном, словно каждый день говорил такое. На лице Кенмы вырисовалась странная эмоция удивления, и он который раз убедился, что доктор Ямато-сан знал слишком много о нем. Даже больше, чем сам Кенма. «Даже больше, чем положено» — подумал он, не произнося ни слова в ответ. Складывалось такое ощущение, будто это действительно был самый настоящий сон, плод его воображения, будто здесь было всё подстроено, и единственный человек, который не в курсе дальнейших сцен в этом представлении — это Кенма, он же главный герой. Доктор Ямато принял его молчание за согласие, и тяжело вздохнул. — Ты помнишь Куроо Тетсуро? — точно напал на беззащитную жертву, не жалея. Съедал и высасывал все соки. И Кенма не мог отчётливо расслышать тон, с которым тот произнес это: удивленный или скорее спокойный и рассудительный. Кенма был уверен, что не хотел рассказывать никому о Куроо потому, что хотел приберечь эту тайну для себя. Оставить это в качестве личного секрета, который ни в коем случае не расскажешь даже родителям. Он шумно набрал в лёгкие кислород, перед тем как произнести: — Да. И в результате у доктора Ямато вдруг появилась самодовольная улыбка на его слегка морщинистом лице. Он поправил очки средним и указательным пальцами. Линзы немного поблескивали на ярком, уже обеденном солнце. — Думаю, Кенма, можно с уверенностью сказать, что ты выздоравливаешь, — пробормотал он себе под нос, но недостаточно тихо для того, чтобы Кенма не смог его услышать. — Скажи, что именно ты помнишь о Куроо? — вопрос, которого так сильно боялся и остерегался Кенма. Вопрос, который Кенма не мог представить озвученным и обращённым к нему. Вопрос, на который Кенма не был в состоянии ответить. — Я не знаю, — Кенма опустил голову. Его голос дрожал вместе с его руками. — Я одновременно продолжаю вспоминать обрывками, когда он приходил ко мне пару раз, но я точно также не уверен, что это было по-настоящему, ведь я не помню начала и конца его визита. Только обрывки, которые непонятные и мутные. И… — он колебался, теребя полы своей футболки. — И я не могу рассмотреть и вспомнить его лицо. Кто такой этот доктор Ямато, что не прилагая никаких усилий вытянул из Кенмы данную информацию? «Психолог» — подумал тихо Кенма. «Он обычный психолог… Это просто я слишком легко поддаюсь на провокацию.» Сейчас он не мог точно сказать — стало ему легче или хуже после того, как он упомянул Куроо. Просто чувство, будто он посвятил в это дело, например, обычного продавца в магазине, который ничего не знал о нем, а это означало — эта информация была вполне в безопасности. Хотя, всё же остатки разума Кенмы вопили, что всё на самом деле не так. Но ему уже было глубоко наплевать на это, он старался оставаться непоколебимым, сильным духом и прямолинейным — именно таким, каким чувствовал, что хотел быть всегда. — Я думаю, что со временем ты начнёшь запоминать лица. Ты меня ведь запомнил, правда? — задумчиво навал доктор слегка хриплым голосом. — Знаешь почему? Потому что ты виделся и общался со мной достаточно много времени для того, чтобы твой мозг принял и зафиксировал мой образ. Точно так же и с твоей мамой — ты ее видел не первый раз. А например взять медсестёр — я уверен, ты точно также не помнишь их лица. — он хмыкнул, профессионально крутя в пальцах ручку. — Твоему мозгу сейчас нужны, скажем так, реабилитационные упражнения, как повреждённым ослабленным мышцам и костям, например. Задумчиво выслушав его, Кенма ощутил в груди что-то теплое — раннее незнакомое чувство, совсем непривычное и странное. Оно растекалось внутри горячим потоком, ненадолго заполняя собой холод и тревогу. Это облегчение. — А ещё, — продолжил доктор Ямато-сан, заметив, что Кенма слушал его. — Я тебе кое-что расскажу, — он закрыл свой блокнот. — Сначала Куроо признали виновным в случившемся с тобой. Сказали, что это якобы он сбил тебя на машине. Но это всё произошло так спонтанно и быстро, никто особо даже не разбирался, только посчитав, что если машина Куроо Тетсуро — значит он и должен быть арестован. Ведь на первое время полиции нужно было хоть что-то предпринять. — спокойно рассказывал задумчивым голосом. Кенма молча сидел, внимательно слушая и, наконец, посмотрел на доктора. Он подумал, что как хорошо, что он уже знал об этом случае, произошедшем с Куроо, из своих вчерашних записей. И именно из-за этого он внезапно почувствовал, как будто нарушил правила игры. Как бы странно это ни было, подробную информацию о Куроо он должен был узнать сначала от докторов, а не прочитав об этом в своем же блокноте. До него также дошло осознание того, что доктор Ямато-сан на самом деле был знаком с Куроо. — Но он из семьи при деньгах, поэтому ему удалось избежать тюрьмы. Я внимательно следил за этим делом, так что узнал одним из первых о том, что на самом деле Куроо тогда не было на месте инцидента, хоть машина его. Настоящим виновным является другой парень — ещё один сын миллионера, так что есть шанс, что его также не посадят, но дело до сих пор рассматривается и вероятность того, что скорее «да», чем «нет» — больше. К тому же он украл машину… — он поднял взгляд, вдруг встречаясь с блестящими янтарными глазами Кенмы. Юноша был непривычно заинтересован в том, о чем рассказывал доктор Ямато. — В тот день была одна из многочисленных дорогих вечеринок, на которых предлагают весьма не дешёвый крепкий алкоголь. Поэтому не удивительно, что настоящим виновным оказался тоже парень при деньгах. Куроо и тот парень были на одной вечеринке. — затем хмыкнул. — А дальше… Дальше, я приехал в больницу и увидел, как какой-то молодой человек яростно разговаривает с работницами на ресепшене. Я поинтересовался в чем дело и тогда встретил Куроо Тетсуро, который хотел попасть к тебе, Кенма, узнав, что ты очнулся после комы. — на этом доктор Ямато-сан притих, о чем-то думая. — И я понял, что в тот момент Куроо был в полном замешательстве и напуган, ведь знал только то, что это он виновен в произошедшем, поэтому хотел лично извиниться. Такой смешной и наивный. — весело ухмыльнулся. — «Его ещё не проинформировали» — подумал тогда я. И скорее всего из-за того, что он не отходил от больницы и не отвечал на звонки. Я решил, что раз Куроо на самом деле не является виновным, то было бы неплохо отослать его к тебе. Конечно я сказал врачам, чтобы они пока не распространяли эту информацию для тебя, просто не так быстро и внезапно. Но то, что тебе предлагали встретиться с ним, когда он всё ещё был в бумагах официально признан виновным — это была моя инициатива. Я всегда хотел, чтобы вы поговорили и ты понял, что Куроо такой же обычный человек как и ты. — вздохнул. — Так что тогда я лично с уверенностью разрешил ему пойти к тебе. Он так обрадовался… — неожиданно мужчина замолчал. В груди Кенмы вдруг заныло. Появилось чувство, будто именно из-за амнезии он пропустил слишком много, упустил столько важных моментов — и это была неизменная горькая правда. Теперь он был не в состоянии что-то сделать или изменить. Оставалось только смириться. Но вместе с тем так сильно хотелось вернуться в прошлое и просто спокойно поговорить с Куроо. Хотелось быть немного умнее и уже тогда начать записывать все происшествия в блокноте. — Доктор… Ямато-сан, — впервые, как показалось Кенме, он лично обратился к мужчине по имени. На одно мгновение это было даже похоже на некое возникшее немое доверие между ними. Кенму передёрнуло. — Зачем вы это рассказываете мне? Я уверен, что могу забыть это завтра или уже через несколько часов… — его голос звучал жалко. Казалось, Кенму в этот момент вдруг перестала волновать правда, рассказанная доктором, хотя внутри всё отчаянно перевернулось вверх дном. Доктор спокойно выдохнул. Затем сказал: — Потому что, Кенма, я знаю, что ты будешь помнить это до тех пор, пока не забудешь, — на лице появилась самовольная лёгкая улыбка. И Кенме… неожиданно захотелось улыбнуться в ответ. — Для меня важно, чтобы ты знал это прямо сейчас, и я думать не хочу о том, забудешь ты это завтра, послезавтра или через два часа. Ведь я считаю важным только то, что происходит сейчас, а не потом. Сейчас ты разговариваешь со мной, сидишь в кровати и смотришь на меня. Откуда ты знаешь, что произойдет через пятнадцать минут или через восемь часов? Зачем тебе это сейчас, зачем тебе думать об этом сейчас, ведь это не так важно… Думай о настоящем, живи настоящим и впитывай в себя как можно больше той информации, которую ты узнал прямо сейчас, потому что потом может оказаться слишком поздно. Старайся запоминать всё на месте и сразу — это важно. Слова доктора Ямато-сана начинали постепенно приобретать смысл и даже немного поднимать настроение, но всё же Кенма не спешил полностью подстраиваться под влияние утешающей и красочной обложки того. Одно не оставляло его в покое — доктор специально не сказал, что, возможно, Кенма мог бы запоминать все события, если бы научился заранее концентрировать свои мысли на том или ином случае, не выпуская его из головы. Для Кенмы это звучало вполне реально, но вот помогло бы это ему в конце концов? Поэтому доктор Ямато-сан не хотел обнадеживать попусту? Он глубоко набрал неприятный воздух в лёгкие, прикрыл глаза и ответил, казалось, сам себя не слыша: — Ладно. Лишь бы доктор поскорее ушел, оставил его наедине с собой и дал наконец подумать и переварить всю информацию. Его голова уже начинала болеть, словно раскалывалась на отдельные части, но он держался изо всех сил, терпел. Мужчина взглянул на свои наручные часы, отмечая, что ему уже пора уходить. Кенма заметил это и внутренне облегчённо выдохнул. Наконец увидел, как доктор Ямато тяжело поднялся со стула, собрал все свои вещи, но вдруг, совсем незапланировано и неожиданно, его взгляд заметно упал на слегка выделяющийся цветной предмет на прикроватном столике. Кенма напрягся. «Всё же увидел…» — подумал, мысленно закатывая глаза, — «И теперь, судя по всему, не промолчит.» — Кенма, это твой блокнот? — озадаченно спросил доктор. Честно, Кенма очень не хотелось говорить, не хотелось ничего рассказывать, объясняться и оправдываться. Ведь была одна весомая причина на то — он просто не помнил. Но всё равно вполне уверенно ответил: — Да. — Ты туда записываешь все события, чтобы не забыть, правда? Всё же доктор Ямато-сан был или слишком умный, или просто слишком много знал. Кенма растерялся с ответом. — Да. Он неловко опустил голову и решил, что, если доктор его сейчас спросит откуда он взял блокнот, ведь ещё вчера его не было — Кенма просто встанет и выйдет из этой чёртовой палаты. Боковым зрением он увидел, как доктор Ямато продолжил молча стоять, уже находясь в паре шагов от выхода, и ему вдруг захотелось оказаться на его месте — стоять возле входной двери, а потом выйти. — Хорошо, молодец, Кенма, — одобрительно заулыбался мужчина. Смотря на него, Кенма был готов поспорить, что тот собирался ещё о чем-то спросить, но никак не мог определиться стоило ли. Однако всё же ничего не говоря, доктор попрощался с Кенмой и, наконец, вышел, тихо закрыв за собой дверь. Когда в палате стало привычно тихо (так, будто ничего и не происходило, никто не приходил, и в целом всё это время в палате находился один Кенма), юноша неожиданно для себя попробовал сконцентрировать все мысли на недавнем разговоре с психологом. Он думал, что через какое-то время ему удастся не забыть, а потом он продолжит то же самое с другими событиями. Для этого ему просто нужно начать и время. К сожалению, приятная тишина длилась не долго, и в дверь снова постучали. Кенма почти вздрогнул от неожиданности и липкого чувства дежавю. В груди начало что-то отчаянно сжиматься, а в голове появилась мысль о том, что на этот раз, действительно, по ту сторону двери, мог стоять парень по имени Куроо Тетсуро. Поэтому Кенме сейчас не помешало бы быть мысленно готовым и собранным. Хотя зачем так волноваться? Они ведь виделись всего пару раз — и то Кенма большую часть забыл. Но всё же в блокноте неизменно покоилась написанная им часть их вчерашней встречи, которая безусловно содержала в себе только хорошие намерения и детальное описание Куроо. Кенма понял, что просто так какого-то левого парня он бы не стал описывать. Да что там — он бы и вовсе даже не упомянул его в блокноте. Это означало (отталкиваясь от теории доктора Ямато-сана), что на тот момент Куроо, должно быть, оставил после себя некие яркие впечатления, так что теперь он автоматически стал для Кенмы одним из немногих людей, которых запомнил его мозг. Пускай хоть на час или два — это ничего не меняло. Может, именно поэтому Кенма сейчас волновался и у него слегка подрагивали пальцы от беспричинной тревоги? — Здравствуйте, Козуме-кун, — из раздумий его вытянул спокойный и монотонный голос медсестры, которая осторожно приоткрыла холодно-белую дверь, заглядывая в палату. Кенма безэмоционально взглянул в ее притворно улыбающееся лицо, и ему как обычно захотелось скривиться в ответ, точно почувствовав на языке кисло-горький сок лимона. — Здравствуйте, — всё же кивнул он в ответ. Старался изо всех оставшихся сил, чтобы это не выглядело уж слишком вымученно. Девушка мгновенно оживилась, получив данную реакцию. Раньше невозможно было даже заглянуть в глаза Кенмы, потому что его веки были постоянно тяжело опущены, взгляд устремлён вниз, а пряди тонких волос закрывали всё это, словно охраняли от повреждений. — Скоро обед, поэтому доктор Лин-сан сказал мне, чтобы я вас провела, — она чуть шире приоткрыла дверь, будто действительно приглашала выйти. Это некого рода искушение. — Ладно. Кенма встал с кровати. Так обыденно, что аж глупо до смеху. Словно его звала собственная мать спуститься к ужину, а он как всегда крикнет из своей комнаты бессмысленное «иду!» и только через десять минут, когда закончил проходит очередной уровень, придёт на кухню. По коридору Кенма шёл в мягких тапочках, широких тонких больничных штанах и в такой же большой серой худи с уютными длинными рукавами. Медсестра двигалась немного быстрее, опережая всего на шаг или два — возможно для того, чтобы показать ему дорогу, ведь не зря она пришла проводить его, да? Ведь у Кенмы амнезия, да? «Ведь Кенма наверняка уже забыл эту дорогу» — скорее всего именно так говорил доктор Лин этой медсестре, совсем недооценивая память Кенмы. И от этого по отношению к доктору Лину на душе становилось как-то гадко, противно и… ужасно грустно? Неужели это разочарование? Непонятное разочарование в докторе Лин-сане? От того, что он просто недооценил Кенму? Или был недооценен с самого начала…? «Ну вот, снова всё запутано» — подумал он, уже приближаясь к широким и неизменно белым дверям столовой, — «Нет, до сих пор всё запутано.» Возможно Кенма себя накручивал или просто усложнял ситуацию. Во всяком случае, он надеялся, что это именно так. В столовой было как всегда слегка прохладно и воняло медикаментами больше, чем самой едой. Кенма думал, что это потому, что почти все пациенты собирались в одном месте. От каждого из них исходил свой запах лекарств, хоть и почти незаметный — всё равно. Ведь когда запахи смешивались, они будто автоматически становились сильнее. Кенма так считал, шумно вдыхая носом. Медсестра пригласила его дальше действовать самому — взять поднос и подойти к поварам, чтобы те насыпали еду. Даже не переступая порог столовой, она тут же быстро и вежливо попрощалась с Кенмой, развернулась и молча ушла, наверняка мысленно выводя зелёную галочку возле выполненного задания. Кенма остался стоять сам, с пустой головой и сухостью во рту. С горем пополам он неторопливо подошел к стенду с подносами, а потом взял еду. Стараясь не смотреть ни на кого, он сел за свободный столик лицом к окну — именно так, чтобы оставить всех пациентов за своей спиной, а перед глазами иметь зелёную поляну со старыми железными теннисными столами. На подносе ничего интересного: неаппетитный рис, салат из капусты и рядом чашка с теплым зеленым чаем, налитым всего на половину. От такого обеда хотелось отказаться, ведь выглядел он ужасно неаппетитно. Хотя для Кенмы, честно говоря, ничего не выглядело аппетитно кроме мармеладного печенья Куроо, которое лежало в его прикроватном столике. Он почти признавал это. В своей записи он прочитал, что это мармеладное печенье принес ему именно Куроо, и что его нужно есть неспеша, растягивая удовольствие, чтобы быстро не закончилось. Кенма прислушивался к своим советам из прошлого (со вчерашнего дня). Как только он принялся за еду, хоть и неохотно, сзади послышались быстрые и отчётливые шаги в его сторону — совсем непохожие на вечно вялые, с глухим шумом скользящие шаги здешних пациентов. А после, большая горячая ладонь мягко опустилась на его плечо, оправдывая только что уверенно приближающийся топот. Что-то заставило слегка сжаться сердце, а еду почти застрять в горле. Неужели это…? — Привет, — послышалось над ухом, а потом перед глазами привстал образ высоко темноволосого парня с теплой улыбкой на лице. Привлекательный и ухоженный, такой, что Кенме сперва даже показалось, что это не к нему. Незнакомец обошел стол и сел напротив Кенмы, автоматически закрыв собой вид на поляну. Будто сделал это специально, чтобы обратить на себя внимание. И Кенма, вероятно, мог бы подумать, что парень слишком самоуверенный наглец, если бы это не был… — Привет, — неуверенно, почти беззвучно ответил он. — А ты… кто? — просто хотел убедиться, что это тот, о ком он думал, тот, о котором в его блокноте были исписаны несколько полных страниц. Парень перед ним смотрел непривычно внимательным и изучающим взглядом. Так ни один врач на Кенму не смотрел. Смотрел так, будто действительно был заинтересован. Становилось немного неловко. Неожиданно с его лица, всего на одно мгновение, пропала радостная улыбка, а лицо потускнело. Он тяжело вздохнул и, прежде чем представиться, недолго о чем-то задумался. — Я Куроо, — легко и просто произнёс парень, с вернувшейся лучезарной улыбкой. — Куроо Тетсуро. Тело Кенмы, казалось, схватило судорогой. Волнение горячим потоком начало растекаться по венам. В груди сердце стучало громко-громко, словно сейчас могло выпрыгнуть на стол перед ним, а руки и губы едва заметно подрагивали. Это тот самый Куроо, который заботился о нем, который приехал к нему сегодня лично. И сказать честно, Кенма подумал, что в реальности Куроо ещё большее привлекательный. — А я Козуме Кенма, — от внезапной растерянности Кенма понятия не имел, что сказать и как себя везти. Сейчас он видел этого парня впервые, но одновременно уже несколько раз. Куроо хмыкнул: — Я знаю, — прозвучало так тепло, чтo стало как-то слишком странно, — Ты почему не ешь? Еда сегодня вроде выглядит неплохо. — быстро сменил тему. — Как-то нет аппетита… — Тебе нужно кушать. Для выздоровления твоему организму нужна пища, чтобы иметь силы, ты ведь знаешь это? — уверенно продолжил Куроо. И всё же не без неловкости получалось общаться с Кенмой, ведь он приходил к нему всего раза три от силы. А сегодняшний его визит был первым настоящим, — он пришел для того, чтобы лично проведать Кенму и узнать, хорошо ли он себя чувствует. А не для того, чтобы принести еду или что-то сказать, нет. Сегодня чувствовалось в воздухе что-то новое, раннее не появлявшееся и действительно правильное. Кенма очень не хотел игнорировать слова Куроо, поэтому всё же взял палочки и принялся аккуратно набирать ними немного риса. Тот недолго следил за его действиями, — внезапно молча поднялся со стула и куда-то ушел. Сперва Кенма жутко испугался, ему даже показалось, что Куроо перед ним был ненастоящим, всего галлюцинацией или плодом его воображения. Но когда он обернулся, нервно смотря через свое плечо назад, то увидел, что на самом деле Куроо пошел за подносом, чтобы тоже взять себе еду. Кенма наблюдал за тем, как он на месте заплатил за обед, как вежливо поблагодарил и как расслабленной походкой направился обратно к его столику. — Извини, я тоже проголодался, — улыбнулся Куроо, садясь на своё место напротив Кенмы. — Вместе ведь есть веселее, не так ли? Глаза Кенмы расширились, и, сам того не замечая, он уставился на Куроо со слегка приоткрытым ртом. В голове отчаянно шептали голоса, что этот парень ненастоящий, ведь не может быть, чтобы он так хорошо себя вел с Кенмой. Это просто сон. Слишком уж резко всё стало так красиво, что просто не верилось и не поддавалось доверию. Заметив необычную реакцию, Куроо легко и незамысловато указал на его поднос, как бы говоря, чтобы тот ел, ведь рот у него самого уже был порядком набит салатом. Кенму этот маленький жест немного рассмешил. Развеселил, как двухлетнего ребенка приводят в заливной смех совершенно обычные жесты, звуки или действия. Это было тихое короткое хихиканье, ничем не объяснимое, появившееся из неоткуда и исчезнувшее в никуда. Прикрыв рот ладошкой, Кенма пытался не показывать своей внезапной маленькой улыбки, но как бы он не пытался скрыть ее, Куроо всё равно заметил. Видел, как он слегка засмущался, ведь вероятно сам не ожидал от себя подобной реакции. Видел, как он искренне улыбнулся, и от этого неконтролированно нежно улыбнулся в ответ. Улыбка Кенмы (хоть почти не заметная) после долгого уныния выглядела на лице освежающе и красиво. Кенма красивый. Куроо неотрывно смотрел на него, словно впитывал в себя, поглощал его тоску и боль, а вместо нее в это опустошенное место старался вместить радость и счастье. Ведь Кенма заслужил это, ведь Кенма ни в чем не виновный парень, который потерял всё в один момент и теперь просто нуждался во внимании и любви. А Куроо тот, кто во внезапно сложившейся ситуации просто не в состоянии не помочь. И он с непонятной тревогой в груди понял, что если бы не эта глупая случайность, они бы и не встретились. Если бы полиция изначально не промахнулась и обвинила в инциденте с аварией нужного человека, Куроо сейчас не сидел бы напротив Кенмы, а был бы дома — отсыпался после очередной веселой ночи. Если бы их судьбы, или жизненные пути, (как угодно это называя) не пересеклись в столь незапланированный момент и непростой способ, Куроо никогда бы не встретил Кенму, никогда бы не увидел его, а Кенма никогда бы не встретил Куроо и никогда бы не получил тот глупый небольшой блокнот, в котором никогда бы не хранил подробное описание самого Куроо. Их знакомство можно было считать чудным пересечением обстоятельств. Через некоторое время тарелка Кенмы заметно опустела, а Куроо с некой гордостью смотрел на то, как тот с аппетитом ел, ведь мысль о том, что на это повлиял именно он, всё же немало согревала. Когда они оба закончили с обедом, Кенма ожидаемо направился в свою палату. А Куроо последовал за ним, что не могло не удивить, ведь Кенма думал, что тот пришел на короткое время, и теперь ему пора возвращаться домой. Не спеша шагая по длинному белому коридору, Кенма почувствовал едва заметные нотки дежавю. Ощущение, будто они уже вместе ходили по больничному коридору. Куроо даже показалось, что на этот раз напряжение спало, а воздух стал полегче. Не ощущалась непредсказуемая неловкость и некое отвращение, на этот раз было достаточно спокойно и приятно на душе. Казалось, что так и должно быть, всё шло по плану и иначе быть не могло. Вот сейчас они зайдут в палату, Кенма сядет на свою мягкую кровать, а Куроо на стул возле него, и они о чем-то начнут говорить, как старые добрые друзья или родственники. Обжигающий холод ручки двери вернул Кенму в реальность, заставив увидеть всю ситуацию целиком. Куроо, который казался таким далёким и незнакомым, сейчас стоял возле двери его палаты и будто ждал от него разрешения, чтобы тоже зайти. И он определённо впустит его, потому что тот же самый Куроо Тетсуро очень хороший человек, от которого исходила позитивная энергия. Кенма просто знал и чувствовал это. Переступив порог и войдя в комнату, он сразу сел на кровать, а Куроо неловко встал возле. Его робкий взгляд упал на свой блокнот, забытый и бесстыдно покоившийся на прикроватном столике: его было просто невозможно не заметить. И вдруг Кенма не на шутку забеспокоился, ведь Куроо в любой момент мог начать расспрашивать всё об этом блокноте. Было бы довольно неловко отвечать на вопрос о том, что написано внутри… Поэтому теперь он мысленно ругал себя за то, что не спрятал блокнот заранее. Но Куроо проследил за его взглядом и наткнулся на знакомый цветной предмет. Интересно, писал ли Кенма уже в блокноте что-то? И что именно? Он готов был поклясться, что выдал бы немаленькую сумму на то, чтобы заглянуть во внутрь своего подарка, если бы так было можно. — Позволь спросить, — негромко, совсем аккуратно начал Куроо, наблюдая как Кенма быстро спрятал блокнот в один из ящиков своей маленькой прикроватной тумбы. Обложка слегка съехала с основания и он увидел исписанные страницы. Много исписанных страниц мелким и наверняка неразборчивым почерком, будто тот, кто писал, куда-то очень спешил. Куроо стало вдвойне любопытно. Кенма вздрогнул, уж не совсем обрадовавшись началу их разговора, ведь казалось, что то, о чем тот спросит предвещало быть именно о блокноте. — Ты вот так сидишь в палате целыми днями напролет? — наконец спросил, отстранённо поглядывая в окно. Кенма поджал под себя ноги, удобнее усаживаясь на кровати и, как обычно, проваливаясь в нее. Он и сам не заметил, как облегчённо и почти неконтролированно выдохнул, потому что Куроо не задал вопрос связанный с блокнотом, и ему всё же не пришлось рассказывать (постыдную) правду. — Ага… — неторопливо ответил Кенма, исподлобья неуверенно смотря на стоящего перед ним парня и боясь встретить его взгляд. Куроо выглядел очень эстетично даже просто стоя на белом фоне в полупустой больничной палате. Он будто оживлял вокруг себя мрачную атмосферу, на короткое время заполнял теплом холодные и заплесневелые углы комнаты, так, что даже белый больничный цвет стен казался не таким резким и назойливым. Он даже согревал своим присутствием что-то мерзкое и ледяное в груди Кенмы. Чувствуя на себе пристальный и изучающий взгляд, Куроо снова вспомил, что когда-то уже был похожий момент, только сейчас всё ощущалось несколько иначе — намного благоприятнее. Поэтому он решил пойти навстречу, стараясь максимально незамысловато посмотреть в сторону Кенмы. Но в результате получилось так, что они оба встретились взглядами, легко и просто смотря друг на друга во внезапно возникшей тишине. Кенма не отводил глаз, он застыл, словно был пойман Куроо и теперь не в силах вырваться из крепкой ловушки. Это случилось — их взгляды встретились, словили друг друга. И это несомненно было то, чего остерегались и одновременно желали они оба. «Его взгляд завораживает» Неожиданно для самого себя, Куроо слегка приподнял уголки губ, искривляя их в едва заметной нежной улыбке. Он просто хотел как-то поднять настроение, одновременно показывая, что ему не всё равно, что Кенма не безразличен ему. Куроо не жаль его, нет, он не собирался навещать его из-за жалости. Кенма сильный, и Куроо верил, что он совсем скоро действительно выздоровит. Вспомнит его, вспомнит все их встречи, вспомнит свою раннюю жизнь и всё, что на какое-то время потерялось в его памяти. Куроо искренне верил, что в один день придет к нему и ему не придется заново называть свое имя (но он всё равно готов делать это столько, сколько будет нужно). Хотя он до сих пор был не уверен, знал ли сегодняшний Кенма кто он такой или хотя бы догадывался о его личности? Для Куроо тоже всё в тумане, как и каждый день для Кенмы. Но он знал, что нужно просто подождать, потерпеть, и лучшие времена придут. Он думал обо всем этом изо дня на день, мысли о Кенме кружили вихрем в его голове, незамысловато подталкивая его хоть к каким-то действиям. Они лихорадочно нашептывали, чтобы он уже наконец делал что-то с тем фактом, что Кенма лежал в этом душном помещении и ему от этого не становилось лучше. Куроо хотел лично помочь. Из вечных каждодневных мыслей Куроо вытащила маленькая ответная улыбка Кенмы. Он смотрел уже смелее и совсем чуть-чуть улыбался в ответ. И эта мелочь заставила сердце упасть куда-то вниз, остановиться, а потом снова начать стучать как сумасшедшее. Наконец Куроо ощутил и увидел всю ситуацию как никогда отчётливо, ведь Кенма улыбнулся ему и, честно, эта улыбка была только для него, ни для кого другого. Эта настоящая искренняя улыбка, которая, казалось, уже давно умерла, потому что Кенма совсем не радовался в последнее время. Эту улыбку надо было заслужить. Куроо сейчас очень хотелось открыть окно и закричать во весь голос так громко, как он только мог. Его сердце грозилось покинуть треклятую тесную грудную клетку, ведь ему казалось, будто он влюбился… Кенма не очень хорошо понимал, что происходило. В упор и почти без стеснения неотрывно смотрел на Куроо. И постепенно осознал, что ещё и улыбался, отчего буквально почувствовал как резко покраснел. Всего одно короткое мгновение, а такое чувство, словно они уже час так сидели. Куроо отвёл взгляд, и уже серьезно думал разоблачить свою настоящую личность, рассказать всю правду сначала и до сегодняшнего дня… Но в этот раз Кенма знал кто он такой, ведь в его памяти всё ещё оставались его собственная запись и рассказ доктора Ямато-сана. — Куроо, — произнес как-то слишком зажато, сквозь зубы Кенма, — Я знаю, кто ты, — наконец признался, чувствуя точно «камень с души упал». На секунду ему стало немного легче, будто все тревожные мысли, которые посещали его раннее, совсем исчезли. — Но я не знаю, в чем смысл твоих визитов, ведь мне не становится от этого лучше… Куроо сразу ответил, перебив: — Я хочу, чтобы тебе стало лучше. Поэтому я делаю всё, что в моих силах, — его ладонь крепко сжалась в кулаке, — Извини, я не волшебница и, к сожалению, не могу махнуть своей волшебной палочкой и вернуть тебе память, тем самым вылечив тебя полностью. Но я буду стараться делать всё возможное, чтобы заменить эту волшебницу и ее магическую палочку на то, что под силу мне, — затем хмыкнул, улыбнувшись, — И, раз ты знаешь, кто я, тогда не хочешь пойти прогуляться? Его слова ожидаемо приободрили Кенму — невозможно было не заметить, как его большие глаза радостно блеснули. И хотя Куроо прекрасно знал, что они на днях уже выходили на улицу, но всё он равно спросил так, словно впервые, ведь он старался быть осторожным и заботливым. Свежий воздух важен для выздоровления. — Хочу, — всё, что сказал Кенма в ответ, и отвёл взгляд. Реакция Куроо была мгновенной: его брови вскочили вверх, губы слегка приоткрылись в немой улыбке, он будто весь «всполыхнул». И в этот момент они оба почувствовали какую-то тень доверия друг другу, стало вдруг так комфортно и хорошо, точно они были знакомы с самого рождения. Выйдя на улицу, оба заметили, что не только им пришло в голову прогуляться. Сегодня и вправду был солнечный безветренный день, поэтому во дворе на территории больницы спокойно расхаживало или сидело на лавочках много пациентов со своими родственниками. Достаточно много, что на первый взгляд показалось, словно это был обычный парк в центре города в выходной день. И честно, Кенме стало не по себе. Но с ним ведь Куроо, правда? — Смотри, там продается мороженое, — Куроо показал рукой в сторону, где возле небольшого розового фургона столпилась маленькая группка людей. — Хорошо, что разрешили сегодня продавать мороженое здесь. Пойдем, я угощаю, — он улыбнулся такой теплой улыбкой, что Кенма буквально почувствовал, как она согревала его холодное тело. К нему неожиданно пришло осознание, что он хотел видеть эту улыбку и дальше, когда его уже выпишут из больницы, и сейчас, когда он продолжал бездейственно сидеть в четырех стенах. Это казалось единственным дельным лекарством — улыбка. К огромному удивлению в фургоне с мороженым продавался всего один вкус: ванильный. Возможно это потому, что у некоторых пациентов могла быть аллергия и поэтому на территорию больницы не разрешали провозить продукты, от которых могло стать плохо ослабленным организмам. — Кенма, тебе не обязательно стоять в очереди, можешь пойти сесть на лавку, — вдруг сказал Куроо, становясь в очередь из пяти или шести человек. Но для Кенмы это прозвучало как: ты слишком слаб, чтобы стоять в очереди, тебе нужно присесть, иначе можешь упасть в обморок. Заметив некое недовольство на его лице, Куроо незамедлительно добавил: — Сегодня много людей на улице, поэтому просто займи место на одной из скамей, пока это не сделал кто-то другой. А в очереди стану я, так что мне достанется работа поскучнее. — теперь это прозвучало так, будто Куроо действительно нуждался в помощи. И Кенма неожиданно почувствовал себя непривычно нужным. Он подошёл к ближайшей лавке немного в замешательстве. Всё же Куроо был не таким, как люди в больнице, и это ещё больше радовало, заставляло что-то содрогаться и трепетать внутри, а улыбка так и норовила снова появиться на сухих губах. Это скорее было похоже на облегчение, что Куроо оказался не одним из всех тех мерзких и поддельных врачей. Сев на пустующую лавку, Кенма поднял взгляд и принялся рассматривать густые ветви деревьев и людей. Людей вдалеке — за маленкой зелёной рощей, людей между темными кронами старых дубов, людей впереди, ходящих туда-сюда, людей медленно проходящих мимо. Каждый из них разный, отличающийся от остальных: у кого-то волосы длинные, у кого-то короткие, кто-то худой, кто-то наоборот — потолще, кому-то лет сорок, а кому-то за шестьдесят. И они все ходили, словно по кругу, словно специально перед глазами Кенмы. Их были слишком много, они создавали шум, они разговаривали, и Кенме внезапно начало казаться, что они говорили о нем, шептались и обсуждали его. Кенме казалось, будто они все смотрели в его сторону, наблюдали из-под морщинистых лбов и с насмешкой кривились. Это всё настолько мерзко и страшно одновременно, что ему захотелось просто перестать существовать. Он бросил быстрый взгляд в сторону фургона с мороженым, ожидая увидеть там стоящего в очереди Куроо, но перед глазами снова появились люди, толпа, они все с осуждением заглядывали прямо ему в лицо, приближаясь всё ближе. У Кенмы неприятные мурашки по коже, он попытался взять себя в руки и разглядеть розовый фургон, но лица пациентов прямо напротив его лица загораживали дорогу. Его вдруг охватил страх. Тело будто перестало ему принадлежать — его слегка начало трясти, губы и пальцы задрожали. Он склонился вниз, согнулся пополам и обхватил колени руками. Ему хотелось кричать, чтобы все эти люди оставили его в покое, ведь ему было страшно и он чувствовал давление со всех сторон. Голова начала кружится, грудную клетку постепенно сжимало нечто тяжёлое и сильное, а перед глазами поплыла картинка. Кенма совершенно не понимал что происходило и от этого ему становилось ещё страшнее и тревожнее — от непонимания. Он посмотрел вниз на свои поношенные кеды, а вокруг них черные разводы, разводы, разводы и шум и громкие разговоры, переходящие в крик. Ему страшно поднять взгляд, ведь он уверен, что все вновь будут с осуждением смотреть на него, рассматривать и презирать. Это похоже на иллюзию, и казалось, будто он сейчас проснется в своей белой и холодной палате. Неожиданно среди хаотичных и смешанных разговоров людей он услышал едва заметное «Кенма!». Автоматически сильно сомкнул веки и крепко закрыл уши ладонями, ведь это казалось очередным кричащим голосом в голове. Но тот продолжал звать его. Захотелось открыть глаза и взглянуть вперёд, но громкие разговоры людей и чувство окруженности со всех сторон не давали это сделать. И тогда Кенма почувствовал, как его кто-то тронул за плечо. Он хотел как-то отреагировать, но просто не мог — тело не слушалось, и он замер, полностью обездвиженный. Про себя Кенма на долю секунды отметил, что когда-то чувствовал тоже самое, когда мать держала его за руку, а он смотрел на нее и не мог что-либо сделать. Неприятное дежавю, хотелось скривиться и забыть это… Чья-то рука принялась трясти его плечо с новой силой, и Кенма не мог дышать. Ему казалось, будто он задыхался от сильного давления со всех сторон, поэтому панически начал вдыхать носом. Но от этого становилось не лучше. В результате он только убедился в том, что ему было тяжело дышать. Голос, который звал его по имени, становился выразительнее, словно приближался. И Кенма не сопротивлялся, он только медленно открыл глаза и попытался сосредоточить взгляд перед собой. Сначала всё было размытым, но потом внезапно стало яснее и чётче, а вместе с тем и голос, повторяющий «Кенма» стал понятнее, и он услышал знакомое: «Что с тобой? Мне позвать доктора? Диши, Кенма! Спокойно, диши. Кенма…?!» Наконец перед глазами преобразовался Куроо, активно махающий рожком с ванильным мороженым перед лицом. Кенма сощурился, чтобы лучше разглядеть его. Он словно вынырнул из неразборчивой пелены или отмыл глаза от грязи. Все люди внезапно отдалились. Единственное, что Кенма видел — это Куроо. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он, заглядывая в глаза Кенме так, что он был готов поспорить — его сердце на секунду могло остановится. Взгляд у Куроо был взволнованный, глубокий и прямой. У Кенмы прошлись мурашки по телу, и казалось, будто у него сейчас снова начнет кружится голова. — Уже да… — слишком тихо ответил Кенма, опустил взгляд вниз, почти не понимая что только что произошло. — Мне показалось… — несмело заговорил Куроо, но Кенме стало неожиданно всё равно, что тому показалось, — …или у тебя только что случился приступ паники? — Я не знаю. Конечно же для Куроо было тяжело оставлять эту тему на полуслове, просто забыть, словно ничего и не произошло, словно всё в порядке. Но он, поджав губы, промолчал, потому что знал, что если будет расспрашивать Кенму, то может только испугать и навредить. Поэтому он быстро натянул улыбку и сменил тему: — Твоё мороженное, — вытянул руку с ванильным рожком, наблюдая, как Кенма несмело протянул ладошку и одними пальцами взял сладость. Куроо сел рядом. Старался не смотреть на него. Но неожиданно Кенма произнёс: — Мне страшно, — почти шёпотом, осторожно, точно боялся дальнейших действий, — Мне просто только что было страшно. — будто уже не страшно. — Не бойся, — Куроо повернулся и внимательно взглянул в уставшие опущенные глаза перед ним. Его взгляд был такой уверенный и точно направленный на Кенму, словно пытающийся одарить его той же уверенностью. На самом деле Кенма был необычайно благодарен Куроо за то, что он не начал с расспроса по типу: «Почему тебе стало страшно?». Кенма был бы не в состоянии ответить на этот вопрос, — Что бы ни случилось, я буду защищать тебя. Услышав в какой-то степени банальные слова, которые больше походили на одну из клишированных фраз из дешёвых старых фильмов, у Кенмы всё равно что-то скрутило в груди, а в щеках немного потеплело. Он никогда не получал подобное в свой адрес, поэтому теперь почувствовал себя в сто процентной безопасности. — Спасибо, — Кенме резко захотелось поблагодарить Куроо. Он хотел бы вместить в одно свое «спасибо» столько благодарности, сколько действительно тот заслуживал от него. Но пока он мог только озвучить свою маленькую благодарность, вмещая всё в это пустое и еле звучное «спасибо». В ответ Куроо улыбнулся так, как будто понял что пытался донести Кенма. — Ладно, а теперь ешь свое мороженое. Кенма поднял на него взгляд. Посмотрел настойчиво в глаза, подсознательно ожидая ответной реакции. Куроо заметил, и Кенма быстро и робко улыбнулся ему. Оба молчали. Куроо улыбнулся в ответ. «Улыбка, как некий способ исцеления» — подумал он и мысленно рассмеялся. Почему-то в этот момент к Кенме пришло осознание того, что именно Куроо являлся единственным, кто не ставил зелёные галочки в блокноте. Они ели мороженое.«Невинность в ночном небе Ох, боже, какой хороший парень Я не знаю тебя, я не знаю тебя Я не думаю, что когда-либо знал тебя» © Close to me — Wishing
***
После возвращения в палату, Куроо любезно попрощался с Кенмой. Но признаться честно, ему ужасно не хотелось уходить вот так, оставив того самого. Он чувствовал, что нёс сответственность, и если оставит Кенму, то обязательно что-то случится, а его не будет рядом. Как будто он был его родителем, который опекал и очень переживал за своего ребенка. К сожалению Куроо тогда всё же пришлось уйти, потому что в палату резко вошла медсестра и сказала, что Козуме нужен покой и что Куроо и так непозволительно долго находился у него в гостях. Оба были расстроенны, ведь Кенма не хотел быть сам, а Куроо не хотел, чтобы Кенма был сам. Оставшись снова наедине с собой, Кенма сидел несколько секунд, замерев на месте и уставившись в белую стену. Ни о чем не думал, — в голове была лишь пустота, точно также как и в палате, и в его груди. Кенму словно опустошили. Чувство опустошенности было ему слишком хорошо знакомо, за эти несколько недель он непозволительно часто чувствовал себя опустошенным. И теперь, обезжизненно сидя на краю кровати, он не ощущал реальности, будто его не существовало, будто всё вокруг — это иллюзия. Очень тяжело было собраться из лепешки снова в человека, прийти в себя, точно вынырнуть из воды, судорожно глотая воздух. Кенма был в недоумении, он просто отказывался верить, что Куроо так легко ушел, оставив его одного. Что он так обыкновенно вышел из палаты, переступил через порог и закрыл за собой дверь, что он так просто направился к выходу из больницы, просто спустился по лестнице и, сев в свою машину просто уехал домой. Что на самом деле это было обычное глупое представление, или Куроо кто-то заставил приходить к нему за деньги, или ему уже надоело и он больше не приедет. От мысли, что на самом деле так и было, Кенму начинало слегка трясти. «Не может быть…» — жалко и на грани слёз, скуляще повторял голос в голове. Неужели его только что бросили? Попусту обнадёжили?! «Ты слишком наивный, Кенма» — хриплый и низкий голос доктора Ямато-сана. «Ты должен был уже привыкнуть к этому» — самовольно всплывали фразы в голове, озвученные доктором, и Кенма крепко закрыл глаза. Он изо всех сил старался не думать о таких вещах, но тревога появилась в груди совершенно неконтролируемо. Кенма попытался успокоится: шумно набрал воздух в лёгкие и медленно выдохнул. Ему казалось, будто тянулись целые длинные минуты в процессе вдоха и выдоха. И, почти одолевая самого себя, он достал из прикроватной тумбы уже знакомый блокнот и ручку и, максимально сконцентрировав все свои сегодняшние воспоминания, принялся писать. Куроо не смог покинуть территорию больницы, не в том смысле, что не получилось, а он просто не мог позволить себе сделать это. Сам не понимая, что им руководило тогда, он направился в столовую. Ещё не было слишком поздно и его к счастью никто не выгонял из здания, поэтому он решил немного подождать до того момента, когда он будет полностью уверен, что к Кенме уже никто не придет. Он составил что-то на подобие маленького коварного плана в голове, и теперь старательно следовал ему. Хотя на самом деле в глубине души Куроо понимал, что украсть Кенму у него точно не получится, а если и получится, то на этот раз его несомненно засудят. Но несмотря на это у него было ужасно тревожное и мерзкое предчувствие, что если он не спасет Козуме, то будет неминуемо становиться всё хуже и хуже. Так не должно происходить, пациенты не должны умирать в больнице, находясь при этом на реабилитации. Кенме ещё предстоит столько всего увидеть, почувствовать и испытать в своей жизни, но сейчас он будто резко споткнулся и упал, и ему необходимо было помочь подняться и наконец выйти из этого густого затягивающего тумана вокруг. Прибывая во второй раз в столовой, Куроо мучили сомнения, по виску медленно скатилась холодная капля пота, а нога неконтролируемо застряла в движении подёргивания. Он не знал сколько времени уже сидел вот так: в чистом волнении и с терзающими мыслями. Может пятнадцать минут? Или полных сорок? В больнице привычно не ощущалось длительности времени, что только больше подливало масло в огонь. Для себя он точно решил, что сделает то, что должен был, ну или хотя бы попытается. В любом случае он не будет чувствовать себя так мерзко от того, что просто приходит и практически ничего не делает, попусту тратя время. Ведь он ощущал всем нутром, что этого было мало и что нельзя обездвиженно сидеть на одном месте. За окном приторно-оранжевое солнце освещало большую темно зелёную поляну. Его последние яркие лучи за сегодняшний день сладко-горько целовали верхушки низких деревьев и кустов. Куроо смотрел в окно, думая совершенно не о таинственном виде перед ним. Когда настало время для серых сумерек и в столовой стало чуть ли не пусто, он понял, что сейчас все больные разошлись по своим палатам, чтобы отдохнуть, а персонал по своим кабинетам или другим делам. «Пришло время…» — подумал он, неожиданно мысленно смеясь от таких мыслей, потому что прозвучало уж очень серьёзно, но при том до невозможности абсурдно. При том, что время как такового в этой больнице, казалось, вовсе не существовало. Как иронично. Неспеша передвигая ноги по пустому коридору, Куроо всё ближе подходил к тому особому повороту, который вел к знакомой палате. Он практически дрожал, ведь сам не до конца понимал, что делал. Обрадуется ли Кенма ему? Или, может его поймают и выгонят из больницы до того, как он попадет в палату? Мурашки пробежались по спине, в животе скрутило, пальцы на ногах поджались. Куроо даже всерьёз на секунду посетила идея о том, а не развернуться ли ему и уйти прочь? Может всё это зря и он только наберётся новых проблем? Нет, в конце концов он же не трус… Всё ближе и ближе, всё быстрее и быстрее, а вместе с тем всё смелее и смелее. Нет, Куроо уже не было страшно, не было волнительно, его больше не мучали сомнения. Приближаясь быстрым шагом к нужной двери, неожиданная злость заполнила его с ног до головы. Злость на эту больницу, на это лечение, на этих врачей, на эту политику, на этот вечный запах хлорки, в конце концов. Что они пытались отмыть там? Столетние стены, пропитанные насквозь стартьём и плесенью, и которые уже было не спасти, потому что этот запах буквально въелся намертво? Куроо шумно дышал, вдыхал эту отвратительную вонь, точно зная, что это в последний раз. Для него и для Кенмы. Он подбежал к тёмно-серой двери с пустой головой и взбудораженным телом. Волосы встали дыбом, брови сильно свелись к переносице, руки сжались в кулаки. Злость придавала ему ценной решимости. Сегодня — Куроо оказался первым, кто не постучал в дверь Кенмы перед тем, как войти. Эта маленькая деталь неосознанно несла в себе начало неких изменений. Словно порвала раз и навсегда длинную нить рутины, словно нарушила правила игры. Кенма подскочил на кровати от неожиданности, не успев понять что произошло. Потому что перед ним был… Куроо? С которым он буквально несколько минут назад попрощался? Неужели уже настал следующий день? Для Кенмы это казалось возможным, потому что он уже давно потерялся во времени. Из всех возможных людей, что когда-либо заходили в его палату, сейчас он действительно был рад видеть своего посетителя. Спасителя. — Собирай вещи, я увожу тебя отсюда, — лучшая фраза, которую Кенма слышал в своей короткой жалкой жизни. И ничего не ответил. Не заплакал и не обрадовался, даже не моргнул. Только пальцы слегка подрагивали, в то время как тело оцепенело. Кенма думать не желал, как Куроо собирался сделать это. Погодите, это ведь не шутка, правда? Иначе вместо того, чтобы рассмеяться, как обычно люди делают после шутки, он расплачется. Кенма встал с кровати, точно наконец-то отклеился, и взял блокнот с прикроватной тумбы. Это все его вещи, которые он возьмёт с собой. Ему не нужны остатки одежды, которые провонялись этим местом. Про себя он уже решил, что, да, он пойдет в этих больничных штанах и рубашке, поверх которой натянута его старая черная худи. Если было бы можно, он бы избавился и от них, потому что ему противно всё, что гнило в больнице и прикасалось к его телу. Если было бы можно, он бы избавился и от своей кожи, потому что она тоже гнила здесь. Он гнил здесь и он просто противен сам себе. А человек, стоящий перед ним, выглядел чистым и оживлённым, будто свежий продукт среди мусора на помойке. Казалось, Куроо — это та самая надежда, что буквально явилась и сказала «вот она я, так что всё будет хорошо». Больше Кенма ни о чем не позволил себе думать. Как оказалось, Куроо был серьёзно настроен на этот внезапный «побег», и всё остальное не беспокоило его. Потому что он был уверен, что у них всё получится, иначе никак. Они должны уйти, должны избавиться от этого липкого чувства контроля, должны покинуть это проклятое место, они просто должны это сделать и больше никогда не возвращаться сюда, навсегда оставив этот сложный кусочек жизни позади, словно забыв кошмарный сон. А если у них не получится, то они продолжат пытаться, пытаться, пытаться. До тех пор, пока наконец смогут. Они точно смогут. Идти по холодному пустому коридору сейчас чувствовалось так необычно. Под боком Куроо, прижавшись к его ребру с головой под плотным крылом его джинсовки — ещё более необычно. Они почти скользили по гладкой белой плитке, шагая в унисон нога в ногу. И Кенма был готов поклясться, что вот-вот задохнется, а рука Куроо на его плече в дополнение воспламенится и сожжёт его заплесневелую кожу до пепла. Да, пожалуйста, он был бы очень рад, случись такое. Пульс с силой стучал в висках, бешено колотилось сердце в груди, точно играя прощальный ритм вместе с тем. Перед глазами Кенмы мелькали квадратики плитки и их с Куроо обувь: уродливые резиновые кроксы и новенькие фирменные кросовки, на несколько размеров больше. Ему показалось, что это отлично описывало их: больной слабак и здоровый красавец. Ужасно волнительно, аж до тошноты. Они прошли дежурную медсестер, которая на удивление оказалась пустой, затем вышли в темный коридор со стульями и одинаковыми дверьми, ведущими в кабинеты врачей. Там тоже было никого. Внезапно волнение усилилось, сменяясь в конечном итоге страхом. Кенма начал громко дышать и дрожать, прижимаясь к боку Куроо сильнее. Тело постепенно немело, появился тревожный шум в ушах. В груди потяжелело и холодно сжало. Ноги совершенно не слушались — они стали волоктись сами по себе. Но самое страшное было то, что это невозможно было контролировать. Стены вокруг сужались и постепенно сдавливали его вялое шевелящееся тельце. Казалось, ещё чуть-чуть, и его глазные яблоки резко закатяться так, что он увидит свой собственный посиневший мозг. А что, если их сейчас поймают? Что, если Куроо бросит его прямо сейчас и убежит? Что, если они не найдут выход? Что, если это всё сон и Кенма сейчас проснется в той же холодной постели в той же пустой палате…? Может ли он доверять Куроо после всего…? — Эй, эй! Кенма! — громкий шепот над ухом, словно переключающий щелчок, — Всё хорошо, мы уже почти пришли, — в низком голосе слышалась улыбка. Этот голос уже второй раз спас его от панической атаки. — Всё хорошо… Вдалеке, за широкими открытыми настежь дверьми виднелся просторный зал со стойкой ресепшена. Там смазанно блестел свет на полу, будто кто-то разлил подсолнечное масло. Кенме было знакомо это место, — совсем недавно он был здесь, только направлялся в другую сторону, обратно в свою палату. А теперь он снова здесь, направлялся в другую сторону, наружу. «Всё хорошо» Воздух стал прохладнее, а вместе с этим бок Куроо горячее. Кенма неосознанно сжал ткань его футболки, когда они замедлили шаг. Вот она — самая «опасная» в данном расположении зона. Самая людная. Взгляни слегка направо, и всё, входная дверь. «Всё хорошо» Мысли покинули голову Кенмы, и он полностью подстроился под Куроо. Буквально и фигурально. Возможно, со стороны можно было решить, что они пытались слиться телами в одно целое. Крепко сомкнув веки, Кенма не думал, он позволил себе, с ватным разумом, просто быть. «Всё хорошо» Какие-то пациенты сидели на стульях вдоль стены. Немного теснились и наверняка ждали своей очереди на прием к врачу. Чёртовы врачи, только и делают, что строят из себя таких важных и на всё способных. Они не заслуживают ничего. «Всё хорошо» Куроо подумал: серьезно, и это всё? Так просто? Они выйдут из больницы и никто их не остановит? Да, потому что всем всё равно, и это вовсе неудивительно. — Здравствуйте, Куроо-сан, — мужской знакомый голос, появившийся вспышкой сзади и тут же испарившийся, как будто специально запротиворечил мыслям Куроо. Кажется, Кенма знал кто это. От этого кровь быстрым потоком прилила к голове, и ударила со всей силы. Они с Куроо остановились, стоя буквально в двух шагах от стеклянных входных дверей. Обидно, как же было обидно. Тогда Куроо покрепче прижал Кенму к себе за предплечье, и стало немного спокойнее. Он словно успокаивал и придавал уверенности этим жестом. «Всё хорошо, всё хорошо, мы справимся» — так и витали в воздухе немые слова. — Здравствуйте, Ямато-сан, — медленно оглянулся себе за плечо Куроо. Кенма испуганно замер, точно превратился в каменную статую. Может быть, так его не заметят. — С тобой что, Козуме-кун? — доктор дёрнул шеей, пытаясь заглянуть под Куроо. Ненужное действие, ведь Кенму и так было видно, — Главный врач разрешил вам выйти на улицу? — потом он посмотрел на свои наручные часы, и поднял бровь, — Подождите, время прогулок уже закончилось. — Да, но Кенма забыл кофту на улице, так что доктор Лин-сан разрешил нам выйти, чтобы забрать ее, — не растерялся Куроо, ответил четко и спокойно, усмехнувшись в конце. Кенма съежился в собственном холодном поту. И был почти уверен, что блокнот, прижатый к его костлявой груди, в его отвратительно мокрых руках, намок и теперь не годился ни для чего. Впрочем, как и он сам. — Вот как… Ну, тогда идите, — кажется, Ямато-сан действительно поверил. Поправил очки и поспешил развернуться, направившись в сторону стойки ресепшена. Куроо проследил за его спиной в наглаженом тёмно-коричневом пиджаке. Это было легче, чем ожидалось. Сегодня удача впервые была на их стороне. Наконец-то, самое страшное позади. «Самое страшное позади» — обманчивые, хитрые слова, всегда звучащие для внутреннего успокоения. Это та самая сладкая ложь, вместо горькой правды. Куроо не хотел думать так, крепко держа за плечи Кенму. Острые косточки упирались ему в бок, а волосатая макушка жирных волос терлась о грудь. От какого момента это нечто стало его целым миром? На улице пахло соснами и свежей почвой. Прохладный ветер ласково гладил волосы и кожу лица. Тихо и спокойно, но внутри, в области лёгких, бушевал ураган. Они сорвались на бег и, не оглядываясь, пробрались к машине. Куроо одним быстрым движением открыл ее специальным пультом: фары на секунду загорелись, а затем потухли. Точно так же как его рука вокруг Кенмы: тепло сжала, а затем отпустила. Неприятный холодок сразу пробрался под кожу Кенмы, словно норовил разодрать ее на кусочки, и он неосознанно почувствовал себя в опасности. Но только на секунду, потому что Куроо открыл перед ним дверь машины, приглашая сесть. — Ты в порядке? — нежный, тихий, сладкий, точно бархатный голос и улыбка. Кенма посмотрел вверх, на Куроо, немного удивленный и зачарованный. И всё ещё находясь в пробирающем шоке, немного зажато кивнул в ответ. Неужели им удалось зайти так далеко? Ведь всего несколько минут назад он лежал в ледяной постели, поглощённый недавними воспоминаниями и печалью. А сейчас, вот, перед ним стоял самый лучший человек в мире. Или нет, он не был человеком. Они ехали быстро, просачиваясь сквозь острые порывы ветра. Они будто гнались за солнечными лучами, которые уже собирались прятаться за горизонт, — они словно кричали им в след «подождите, не уходите, вы нужны нам!». Сидеть на переднем сидении возле Куроо ощущалось максимально нормально. Нормальные люди ехали в нормальной машине по нормальным делам. Кенма впервые ощутил себя нормальным. С каждый разом отдаляясь от больницы, появилось желание вдохнуть полной грудью и закричать. Просто выплеснуть все те эмоции и негатив из себя, отдаваясь в руки свободе и этой скорости. Они мчались на полные сто двадцать километров в час, как будто убегали с места преступления. Впрочем, в какой-то степени так и было. От осознания, что у них всё получилось так легко, вдруг захотелось смеяться. Куроо первый издал смешок, растягивая губы в неконтролированной улыбке. Кенма бросил на него взгляд и, будто приняв эту эстафету или заразившись, тоже заулыбался. Он впервые так искренне и широко улыбался. Машина наконец выехала на трассу, оставляя позади сосновый лес. А вместе с этим странная тяжёлая магия пропала. Стало легче. Так легко, что показалось, будто автомобиль сейчас взлетит в невесомость. И они смеялись. От души и в голос, с покрасневшими щеками и с собирающимися слезинками в глазах. Уродливо растягивали лица в морщинках, оголяли дёсна и нёба, чувствуя как воздух заходил в глотку. Они смеялись громко и заливисто, почти до хрипа, с зажмуренными глазами и с сильно сведенными бровями. Они смеялись так, что живот скручивало в тягучей судороге. Кенма впервые так смеялся. А потом он почувствовал теплоту на своей руке, и они перестали смеяться. Ладонь Куроо накрывала его костяшки, словно батарея, которая заряжала разрядившийся аккумулятор Кенмы. Было приятно. Бросив взгляд вниз, на их руки, он несмело двинул собственной ладонью и сжал в ответ ладонь Куроо. В этот раз осознанно, он просто хотел взять его руку, просто хотел насладиться с полна моментом впервые в жизни, просто хотел подержаться за руки с Куроо. За эти руки, наполненные жизнью, которой так не хватало ему самому. И от этого теплого чувства становилось хорошо. Ещё лучше. Они молча держались за руки до тех пор, пока не приехали домой к Куроо.***
«Я подумал, какой прекрасный вид — видеть тебя живым» © To see you alive — flatsound
Воздух ощущался разреженным и лёгким, но немного задымлённым. Вокруг были слышны повседневные звуки: гул и сирена машин, разговоры и смех людей, лай собак и крики детей. Всё ощущалось таким простым и дружелюбным. Кенма словно телепортировался в другое измерение. Он молчал, язык проглотив, и рассматривал всё вокруг, как будто всю жизнь прожил в белых стенах больницы и не видел ничего за её пределами. В этот момент он даже не пытался запоминать эти улочки и общий вид, потому что не чувствовал нужды бессмысленно напрягать мозги. Потому что сейчас казалось, что всё должно запоминаться автоматически. Казалось, что амнезия вовсе исчезла, или Кенма впервые просто забыл о ней. Дул ветер в лицо, освежая, а под ногами лежал твердый асфальт. Пока они шли к подъезду, на Кенму обернулось не мало людей. Но его это волновало в последнюю очередь, ведь с недавнего времени он чувствовал себя в абсолютной безопасности. Квартира Куроо находилась на самом высоком этаже многоэтажки, под крышей. Просторная, светлая, современная, с дорогой мебелью и по-домашнему разбросанными вещами. Пахло теплом и уютом, но если принюхаться, то можно было разлечить лёгкий запах табака. Кенме нравилось. Кенме нравилось здесь всё. Кенме нравился Куроо. И от этого хотелось улыбаться точно как сумасшедший. А он, считай, уже на большую половину им был. — Заходи, чувствуй себя как дома, — разулся Куроо, а затем снял джинсовку и повесил ее в шкаф возле входа. Ещё одни слова, которые никто и никогда не говорил Кенме. Интересно, если бы он выписался из больницы в нужное время и вернулся домой, мама сказала бы ему то же? «Сынок, чувствуй себя как дома, ведь ты здесь родился и жил почти всю свою жизнь». А что, если он не помнит, как выглядит его дом…? Здесь было иначе, нежели в палате. Голый гладкий паркет обдавал ласковым теплом босую грязную ногу Кенмы. Стены молочного цвета с картинами не давили резкостью, как белые стены перед этим, а нежно обнимали. Так и хотелось упасть на пушистый ковер возле окна и утонуть в приятном ощущении. Кенме захотелось, чтобы дом Куроо стал его домом тоже. Он заламывал пальцы, неловко стоя посередине большой гостиной, в то время как Куроо поспешил в свою спальню за чем-то. — Я выбрал тебе чистую одежду и полотенце, — вернулся он в гостиную к Кенме, — Станет намного легче, когда примешь душ, вот увидишь. Это научно доказано, — и вручил ему в руки вещи. «Да, да, да, да, да, да!!!» — Спасибо… — Кенма кивнул, опустив голову вниз. В его ладонях увесисто распорядились: темно-синяя футболка, черные шорты, мягкое-мягкое коричневое полотенце и ничего белого. — Извини, если одежда окажется слишком большой, — усмехнулся Куроо. Кенма немного удивлённо поднял на него голову. — А, ванная находиться по коридору направо. — Спасибо, — второй раз протянул он, явно не слыша и не ощущая самого себя, ведь перед ним стоял Куроо — и это было самое главное в данный момент. Настолько важное, что собственное «я» будто исчезло. — Да без проблем, иди-иди, я пока приготовлю что-нибудь поесть, — слышался весёлый тон вслед Кенме, в то время как он передвигал ноги в направлении нужной двери, почти не поднимая стоп. Зайдя с ватной головой в ванную и, убедившись, что дверь закрылась, он тут же уткнулся носом в вещи Куроо. Крепко закрыл глаза и максимально глубоко вдохнул, слыша собственный, непозволительно громкий вдох. Мурашки пробежались по телу, потому что совсем не пахло ядовитым дешёвым порошком, — пахло чем-то другим, чем-то новым. Кенма был уверен, что именно это настоящий запах Куроо. А ведь он только хотел проверить, не пахли ли вещи тем самым порошком-отбелевателем, что использовали в больнице. Он словно до сих пор не мог поверить в правдивость событий, и, боже, так боялся очнуться и осознать, что это всё просто сон… Поэтому он продолжил шумно вдыхать запах чистой одежды в руках, будто держался в сознании благодаря этому. Хотелось вдыхать этот запах всю оставшуюся жизнь, так что он нехотя согнулся пополам и долго дышал, как последний наркоман принимал долгожданную дозу. Вдруг резко оторвался и быстро сбросил с себя одежду. Сколько же дней он не мылся? Тело ощущалось ужасно грязным. Но куда больше худым. Когда он подходил к большой стеклянной душевой кабине, то случайно словил свое голое отражение в нешироком зеркале в полный рост. И остановился. Это был первый раз, когда он увидел себя таким. Обтянутые кожей и торчащие кости во всём теле, выразительная линия ключицы, дорожки рёбер и заметно узкие икры с бёрдами по сравнению с выпирающими кругами коленных чашечек. На ногах виднелись едва заметные старые синяки, — это всё, что осталось от прошлого. Волосы на голове отросли и теперь закрывали плечи. Они сделались ломкими и неопрятно лохматыми, каким-то склеевшимися. Распространившиеся каштановые корни блестели от жира, а выцветшие светлые пряди внизу сделались темнее и реже. Обе эти части всем своим видом кричали, что их пора помыть. А кожа была болезненно бледная, почти как стены в больнице. Нет, не хотелось думать о больнице сейчас. Кенме вдруг стало тревожно, и он поспешил войти в душевую кабинку. Встал под теплые струйки воды, с неким наслаждением подставив под них лицо. И смывал с себя всю эту липкую грязь и весь неприятный осадок. Смывал с себя всю боль и переживания. Смывал вместе с заплесневевшей кожей всё то, что произошло с ним. Тогда появился пар, словно доказательство, что его старая плохая кожа сгорела вместе со всем остальным под горячим потоком и в результате испарилась. Кенма не знал, сколько стоял вот так. Не хотелось выходить наружу, было хорошо мыться чистой горячей водой, что казалось, он мог бы простоять в таком положении минимум вечность. Но всё равно вышел через несколько долгих минут, потому что стало невыносимо жарко. Быстро надел одежду Куроо, от которой шлейфом тянулся его запах и, не сдержавшись, посмотрел на себя в зеркало ещё раз. Футболка доставала почти до середины бёдер, рукава висели в области локтей, а шорты ужасно спадали. В этом не было ничего милого, нет. Было только страшное осознание, что он жалок и мелок во всех смыслах. Куроо молча посмотрел на Кенму, когда тот нашел его в небольшой кухне. В это время он уже что-то жевал. — Проходи, я приготовил салат с моцареллой и лапшу, — заговорил после недолгой паузы. Кенма держал спадающую резинку шорт, дабы те не упали на пол. Мокрые пряди волос немного слиплись от воды, создавая какое-то мерзкое ощущение. Он сел за стол напротив Куроо и устремил взгляд вниз, на предоставленную тарелку с едой для него. Странно, но лапша с салатом выглядели необыкновенно аппетитно. Сегодня всё выглядело совершенно по-другому. — Если не хочешь… — Нет, всё нормально. Лапша оказалась одной из вкусной еды, которую Кенма когда-либо пробовал. Впрочем, с момента, когда он находится вместе с Куроо, всё стало самым лучшим в его жизни, даже воздух вокруг казался прекрасным. Кенма никогда такого не чувствовал, поэтому на душе было как-то странно. Неужели это действительно его спасение? Куроо неотрывно и открыто смотрел на него. На то, как он уплетал лапшу в обе щеки, испачкавшись в соусе, со свисающей макарониной на подбородке и с опущенной головой над тарелкой так, что передние пряди лезли в глаза. Оторвавшись от собственной еды, Куроо ласково рассматривал Кенму, точно гордился родитель, когда смотрел на своего маленького ребёнка, делающего стремительные успехи в чем-то. Если присмотреться, то можно было увидеть, как его глаза блестели. Ведь сравнивая того Кенму, что никогда не ел в больнице, хотя еда была нормальной, и Кенму перед ним, запихающегося лапшой и салатом, хотелось глупо смеяться. Кенма чем-то напоминал голодного африканского ребёнка, которого наконец накормили. «Думаю, ему уже лучше.» Честно, Куроо не смог смотреть на мешающие тонкие пряди волос, что нагло щекотали лицо и мешали есть. Хозяин этих волос был слишком занят, чтобы их убрать, судя по всему. Поэтому Куроо медленно вытянул руку вперед, осторожно и тихо, словно боясь ненароком отвлечь Кенму от еды, и завернул влажную прядь за ухо. Очень аккуратно и невесомо, стараясь не прикоснуться к чужой коже, и на секунду даже перестав дышать. Спонтанное, необдуманное, но безошибочно правильное решение. Кенма слегка вздрогнул и медленно, совершенно без какого-либо подтекста, посмотрел на Куроо. А Куроо не отводил взгляда от него, думая, какой он красивый. С этой бледной, почти белой кожей и с фиолетово-зелёными синяками под глазами, с отросшими темными корнями и перхотью, с мелким телосложением и торчащими костями. С тяжёлыми проблемными мыслями и с иногда пустой головой, с невинной личностью и слабой нервной системой, с паранойей и тревожностью. Куроо смотрел и не мог налюбоваться всем этим. К нему пришло осознание, что… Неужели он действительно…? «Я люблю тебя.» Замерев на месте, они смотрели друг другу в глаза, как будто одновременно вошли под гипноз. А потом Куроо не сдержался и легко дотронулся пальцами к щеке Кенмы, скорее на пробу. Не получив негативной реакции, нежно положил всю ладонь. На удивление кожа не была холодной, а теплой и гладкой, с салатом по ту сторону. Он провел большим пальцем, вытирая соус, но на деле Кенма почувствовал невидимую горячую дорожку, исходящую от подушечки его пальца. Это вовсе не казалось странным или непривычным, это казалось нужным. Кенма закрыл глаза, перестав жевать, и потерялся в этом ощущении. Никто и никогда не прикасался к его лицу, он сам за всё время не прикасался к своему лицу. Но сейчас, сегодня, много вещей было впервые. Руки Куроо были теми руками, которые Кенма хотел бы чувствовать на своей коже всю оставшуюся жизнь. Он буквально сгорал от тепла в груди, и ему это ужасно нравилось. Поэтому, в доказательство, Кенма прикоснулся своей ладонью к руке Куроо. Накрыл его костяшки, понимая, что собственная рука была раза в два меньше его руки. Возможно, сейчас бы к Кенме подкрались знакомые мысли о его ничтожности и физической слабости, но не рядом с Куроо. Он понял, что помимо надежды, Куроо был ещё его личным телохранителем, который одним только своим присутствием прогонял все навязчивые темные мысли. Сумерки сменились ранней ночью, и обоих начало клонить в сон. Этот день получился довольно тяжёлым, с резкими переменами. Но эти перемены были хорошие. Кенма словно шёл им навстречу с расправленными руками наготове. Куроо включил жёлтый свет в спальне и открыл настежь окно, запуская свежие потоки уличного воздуха. Кенма зашёл вслед за ним в небольшую комнату с большой кроватью и с постерами актёров и музыкантов на стене. Вся в серо-черных тонах, таких уютных и свежих, совсем не режущих глаза и не вызывающих чувства дискомфорта. — Извини за беспорядок. Располагайся, или как там. Постель застелена новая, если что… А я лягу в гостиной на диване, — Куроо неловко почесал затылок и оглянул целиком помещение, будто проверил всё ли на месте. — Ну, я пошёл в душ, — бросил на последок, и вышел. Кенма проследил взглядом за его удаляющейся спиной, не сказав ни слова. Хотя так хотелось сказать много чего, много слов, много эмоций. Но одновременно казалось, что было бы достаточно всего одного слова. Кенма сел на кровать, и почувствовал с правой стороны прохладное дуновение ветра из окна. В больнице его бы уже быстро отодвинули подальше, закрыли окно на ключ, продолжая бесконечно болтать «опасно, ты можешь выпасть». Кенме не хотелось падать, он не собирался заканчивать свою жизнь. Теперь. Ему хотелось молча сидеть и слушать уличный шум, вдыхать свежий воздух полной грудью и не думать ни о чем. Было прекрасно чувствовать, как воздух трогал своими холодными нежными пальцами его лицо и волосы, точно гладил и обнимал. Кенма закрыл глаза, подставив лицо, и ощущал как сзади тонкие пряди почти высохших волос немного развивались. И дышал, дышал, дышал, вдыхал, вдыхал, вдыхал… Наслаждался свежим воздухом, не пропитанным старьём и хлоркой. Сидя напротив открытого настежь окна на последнем этаже многоэтажки, Кенма ощущал себя как никогда в безопасности. — Кенма, что ты делаешь? Ты ведь простудишься! — Куроо вошёл в комнату после ванных процедур. Он выглядел очень взволнованным. Кенма тут же обернулся. Чёрные-чёрные волосы Куроо мокро стояли дыбом, а он, вытирая голову маленьким полотенцем, ещё больше взлохмачивал их. На нём уже была другая одежда, — домашняя и такая же растянутая. Кенма хотел сказать «Обними меня», но сказал: — Извини. — О нет, не извиняйся. Лучше ложись спать, ты наверняка очень устал, — Куроо подошёл к окну и прикрыл его. Кенма прилепил к нему свой внимательный взгляд, не в состоянии оторваться. Прохладный поток воздуха утих вместе с уличными звуками, а в замену появилась тихая уютная тишина квартиры. Вдруг Куроо сел на кровать возле Кенмы, почему-то почувствовав, что тому нужна моральная поддержка. — Я не знаю, думал ли ты… о своей матери, — заговорил он, после чего тяжело сглотнул вязкую слюну, чуть ли не застрявшую в сухом горле, — Ей бы следовало как-то сообщить, что с тобой всё в порядке. У тебя есть её номер телефона? Кенма хотел ответить «Откуда у меня может быть её номер телефона? Я даже не помню где мы жили перед этим», но он ответил: — Нет. Куроо немного помолчал, совсем не напряжённо и не злобно. А ведь если подумать, то теперь они были в нелёгком положении. Найти мать Кенмы, не возвращаясь в больницу, было практически невозможным, а если ехать в больницу, то это почти означало верную смерь. Хоть Куроо и понимал это всё, он не смел больше давить на Кенму своими переживаниями. — Надеюсь, ты не жалеешь, что ушёл со мной, — озвучил он собственные мысли, а потом укусил себя за язык. — Нет, — Кенма в недоумении поднял лицо, рассматривая его ровный профиль и спутанные черные пряди. Находится рядом с Куроо было как-то сладостно волнительно. Кенма боялся сделать неверное движение или сказать что-то не то, боялся, как Куроо подумает о нём и что он думает о нём сейчас? Что он, Кенма, слабый? Нытик? Слишком зажатый? Беспомощный? Зачем Куроо всё это делает, в конце концов…? — Куроо... можно спросить? — тихо произнёс Кенма, не выдержав собственного любопытства. Для него уже не было «потом» или «надо было не делать этого», для него было только «сейчас», которым он мог свободно пользовался. А сейчас его интересовало только одно, и он хотел именно сейчас знать ответ на вопрос, потому что позже он забудет. Куроо повернул голову, встречаясь с его робким взглядом. Боковым зрением он увидел, как Кенма заламывал дрожащие пальцы от волнения, и понял: Кенма шёл через себя. — Конечно, спрашивай всё, что угодно, — расплылся он в улыбке. — Что… — Кенма тут же заметно подавился воздухом, его губы задрожали. Куроо стало не по себе, и он прикоснулся к его узкому плечу ладонью, пытаясь успокоить. — Не волнуйся, я ведь не кусаюсь, — ещё шире растянул губы. — Что… ты думаешь обо мне? Обычный, почти ничего не значащий вопрос, который дался так тяжело на самом деле. Но у Кенмы уже давно не было выбора в его короткой жизни. Хотя Куроо так не считал. — Что я думаю о тебе? — он опустил взгляд, задумавшись, — Я думаю, что ты прекрасен.***
«Я не понимаю, всё налаживается или я просто меньше чувствую» ©
Кенма проснулся от прямых солнечных лучей, которые обволакивающе светили теплом ему в лицо, точно нежно целовали. Было неописуемо приятно лежать в просторной пушистой постели на не слишком мягком матрасе, запутавшись в чистой простыни и скрутившись в три раза. Впервые за всё время, Кенма проснулся не разбуженный медсестрой или уборщицей, а в нежном свете солнца и с улыбкой на лице. Это всё было таким невозможным, что казалось он всё ещё спал. Постель немного пахла Куроо и едва различимыми сигаретами. Кенме захотелось утонуть в этом молочном оттенке, как масло в горячем молоке, — растаять и слиться в одно целое. Ни в коем случае не хотелось выбираться наружу, становиться на ноги, держать равновесие и тем более куда-то идти. В груди больно скручивало, когда он думал, что когда-нибудь ему придется покинуть это место. И он вдруг осознал — он не забыл. Не забыл весь вчерашний день, не забыл Куроо, не забыл их ужин, не забыл ночной вид из окна, не забыл горячую чистую воду в душе и себя в зеркале. Кенма не просто «помнил», он «не забыл». Его накрыло некое, неведомое раннее чувство. Возможно, это было счастье или радость, он не знал. Поэтому потянулся к своей вчерашней кофте и достал из кармана знакомый маленький блокнот. Руки начали дрожать, и он лихорадочно написал: «Я не забыл, я не забыл, я не забыл». Затем подумал и добавил: «Наверное, Куроо вылечил меня». Дыхание участилось, в лёгких сжало, и в немного иных обстоятельствах можно было бы сослаться на паническую атаку, но сейчас это было похоже на приступ радости? Да, Кенма бы назвал это именно так, потому что его губы дрогнули в маленькой неконтролируемой улыбке. Он положил блокнот обратно в карман и, полностью заполняемый эмоциями, лег обратно на поверхности кровати, не чувствуя своего тела. Оно расслабилось и стало вялым, словно жидкое жиле. Всё напряжение покинуло его, послабило свою сильную хватку. Дверь в комнату тихо приоткрылась, и Кенма ощутил лёгкие нотки тревожного дежавю: он был отвёрнут спиной, а потому не видел пришедшего гостя. В больнице его бы уже начали мучить догадки, вызывая мерзкий осадок нежелания общаться с кем-либо, но в данный момент он знал кто стоял в дверном проёме, и от этого стало намного спокойнее. Он поспешил перевернуться на другой бок, потому что терпеть — лежать, не видя Куроо — было равносильно мазохизму. — Доброе утро, — Куроо подошёл ближe, и присел на краешек кровати. Кенме вдруг захотелось спихнуть его, точно в матрасе находилась какая-то смертельная ловушка по типу спрятанной бомбы, и сказать: «Не садись так, как они садились в больнице». — Доброе утро. Он лежал и зачарованно смотрел вверх, на Куроо, на его светящиеся в солнечных лучах лицо и глаза, на его спутанные пряди волос, что выглядели ещё более безобразней чем обычно. Куроо смотрел в ответ так нежно, что казалось, Кенма вот-вот расплачется, при этом неосознанно думая, как уродливо он выглядел сейчас, когда только что проснулся. — Ты… Как ты себя чувствуешь? — после недолгой паузы, негромко продолжил Куроо, и неожиданно потянулся ладонью к его лицу. Спонтанно, точно случайно, как будто его собственная рука больше не подлежала его контролю, прикоснулся к щеке Кенмы. Но тот не вздрогнул и не испугался, а только прильнул в ответ. Закрыл глаза, впитывая в себя жар чужой ладони, а потом накрыл костяшки своей рукой и прижал сильнее. Необъяснимое, быстрое, нетерпеливое действие, как будто мир уйдёт из-под ног, если они не прикоснуться к друг другу здесь и сейчас. — Чувствую себя хорошо, — хриплым голосом ответил, и тут же почувствовал как щеки налились чем-то горячим. Отступать ни в коем случае не хотелось. Ему нравилось. Куроо хмыкнул. Неужели его рассмешила реакция Кенмы? А может его внезапно покрасневшее лицо? С ним было что-то не так? Кенма скривился в недоумении: свёл брови, отчего появились две морщинки между ними, и сжал губы. Тогда Куроо опустил взгляд, — Кенма был готов поклясться, что он смотрел на его губы — и нагнулся ниже, будто нечто щёлкнуло в нём и он преобразился в другого человека. Но нет, перед Кенмой был всё тот Куроо, с сумасшедшей прической, ровными губами, идеальными скулами и слегка смуглой кожей. Разве что теперь немного ближе, напористее и увереннее, его взгляд потемневших глаз был глубокий, а рот совсем немного приоткрыт. Он словно этим действием беззвучно спрашивал «Могу ли я…?», а Кенма тем, что никак не реагировал, будто отвечал «Да». И тут же понял — что-то не так было с Куроо, а не с ним. Однако, когда их лица максимально сблизились, едва не соприкасаясь носами и дыша одним горячим кислородом, он понял следующее — с ними обоими было определённо что-то не так. Дышать становилось всё тяжелее и тяжелее, сердце билось в груди так мощно, что казалось все внутренности сейчас взорвутся. Куроо целовал губы Кенмы очень осторожно и очень медленно, почти невесомо. Кенма не помнил своей ранней жизни, но даже несмотря на это, он был как никогда уверен, что это его первый поцелуй. Маленький, горячий, лёгкий, немного влажный, со вкусом солнечных лучей и недавно выкуренных сигарет. Простое соприкосновение губ, заставляющее чувствовать нечто не подлежащее объяснению. Наверное, Кенма действительно нравился Куроо? А Кенме… Ему действительно нравился Куроо. Прямо сейчас всё вокруг всполыхнуло и потухло, стало уязвимым и далёким. Внезапный поцелуй заставил чувствовать так много, но одновременно ничего, просто пустоту. В груди начало вибрировать, точно разрывая её на кусочки, а в голове поплыл жидкий мозг. Где-то там, внутри, рвались наружу громкие вопросы. Почему? Зачем? Хотя произносить их не было смысла, потому что Кенма знал ответы. Всё было совершенно правильным. Куроо зарылся пальцами свободной руки в его тонкие волосы. По телу мгновенно пробежались колкие мурашки. Медленно отстранился, взглянул в глаза Кенмы, словно дал некий сигнал «не бойся», и снова опустился ниже, к бледной шее. Кенма судорожно вздрогнул, когда чужие горячие влажные губы прикоснулись к его прохладной коже. Казалось, за всю жизнь он не ощущал нечто приятное. А потому крепко закрыл глаза и позволил себе дотронуться до волос Куроо, резко не зная куда деть руки. Чёрные-чёрные волосы Куроо были слегка ломкими, сухими, не такими, как Кенма ожидал они будут на ощупь. Волосы Куроо выглядели жёсткими и сильными, но стоило прикоснуться к ним, как они, точно хрупкий кристалл, захрустели трещинами. Кенма хотел подумать, что, возможно, Куроо был таким же как его волосы — с виду грозный и несломленный, а внутри переполненный нежностью и хрупкой натурой. Больше Кенма не мог думать ни о чем, потому что щекочующие поцелуи в шею не давали мыслям появляться в голове. Он таял, буквально стекал горячей жидкостью за края кровати, млел и захлёбывался, утопая в собственной расплавляющейся смеси. Куроо увереннее устроился над ним: полностью забрался на кровать и гладил его скулы, шею, кожу головы и волосы. А потом, то ли увлекшись, то ли специально, скользнул рукой ниже, к выпирающей ключице, и ещё ниже, к груди. Кенма резко сдавленно вздохнул, как будто у него произошёл внезапный приступ гипервентиляции. Или не «как будто». Он так боялся открыть глаза, чтобы увидеть всё это, что сейчас происходило. Так боялся этого, но одновременно жаждал и сгорал от любопытства. Ведь они уже начали, так что было бы ужасно обидно сопротивляться и отрицать неотрицаемое. Непредсказуемо и резко, сейчас это не имело значения. У тебя есть только сейчас, правда? Ощущая большие горячие ладони на себе, Кенма на выдохе опустил грудную клетку до упора. Это прикосновение отличалось от их недавнего держания за руки. Оно казалось более мощным, эффективным и возбуждающим. Ладони Куроо были большими, неизменно горячими, тяжёлыми, и они теперь лежали на его грудной клетке, так близко к сердцу, что он мог физически ощутить приятные вибрации. Куроо словно пытался наделить его жизненной силой самым прямым путём. — Могу ли я… снять футболку с тебя? — негромкий низкий голос вернул в твёрдую реальность. Кенма кивнул, уже давно отделившись от здравого рассудка. Куроо осторожно поднял полы большой футболки, снял её и отбросил на другой конец кровати. Кенма снова прикрыл глаза, осознавая свою ошибку, ведь сейчас Куроо мог видеть его голую грудь. Уродливую, костлявую, узкую, бледную, почти прозрачную, с просвещающимися зелёноватыми венами. Ему вдруг стало стыдно, и он подумал, что Куроо наверняка сейчас встанет и уйдёт прочь, потому что не в силах смотреть на этот омерзительный вид, а уж тем более прикасаться. Но Куроо не встал и не ушёл, а только пробежался взглядом и медленно, вновь положил горячие ладони на эту костлявую белую грудь. Без футболки руки Куроо чувствовались непозволительно горячими, жгучими, распространяющимися и проникающими внутрь, к сердцу, они пекли и сжигали кожу. От этого становилось просто смертельно жарко, но одновременно так хорошо, что Кенма замер, боясь даже вдохнуть. Куроо совсем не брезговал, и это удивляло. Но ещё больше удивило то, когда он нагнулся и нежно прижался щекой к этой же груди. Так ласково и любя, словно всю жизнь скучал по Кенме. Молча лег и слушал его сердцебиение, паралельно поглаживая оголённую грудь. Кенма чувствовал, как чужие пальцы скользили по его коже, немного вверх и вниз, перебирали рёбра. И он наконец расслабился, точно превратился в бесхребетного слизня. Позволил настоящему просто быть, перестав чувствовать собственное тело, так, будто его больше не существовало. Ах, как же хотелось действительно просто не существовать! Слиться с воздухом вокруг и испариться где-то здесь, в комнате Куроо, в его вещах, в его мебели, в его кровати, и остаться вот так, чтобы всегда быть с ним. Но потом чужие сильные руки неожиданно переместились ещё ниже, на острые тазобедренные косточки Кенмы, немного задержались там, и скользнули к бёдрам. Незамысловато остановились, ощупывая и поглаживая, наверняка проверяя что же там. Однако бёдра Кенмы не были пышными или упругими, не были сексуальными или красивыми. Бёдра Кенмы были узкими и костлявыми, такими же, как и его грудная клетка, состоящие из костей и кожи. Куроо положил свои ладони на них, а лицом уткнулся в шею, едва ощутимо прикасаясь губами. Он словно неслышимо шептал «Я люблю тебя такого» и от этого у Кенмы табуном пробежались мурашки по телу. Ведь… неужели его, исхудалого, болезненно бледного, такого дряхлого и безжизненого, с проблемами с головой и мышлением можно было любить? Неужели он заслуживал этой любви в том состоянии, что находился до сих пор? Куроо напрямую показывал ответ своими действиями, не давая Кенме погружаться в болезненные сомнения. «Я люблю тебя в таком состоянии, я люблю тебя любого» — тепло-тепло распространялся ответ. Дальше Кенма не был уверен насчёт происходящего, перед глазами картинка начала смазываться и искажаться. Однако в этой темной пелене он не смог не заметить как Куроо снял с себя футболку, оголяя упругое тело. Широкая грудь и плечи, виднеющиеся мышцы и насыщенного оттенка кожа, под которой горячими потоками бушевала кровь по жилам. Тело Куроо было идеальным, несомненно привлекательным, сексуальным, таким, что Кенма засмотрелся бы подольше, если бы они были немного в другой ситуации. А пока он мог только лежать, точно онемевший или зачарованный, отдавшись целиком и полностью в эти крепкие живые руки. Куроо наклонился снова и поцеловал, на этот раз смелее и настойчивее. Паралельно руками скользнул вниз по бёдрам и, остановившись на острых коленках, подхватил под ними, заставляя Кенму согнуть ноги. Долго не рассуждая, устроился между его бёдер, внезапно и резко, как-то непривычно. Кенма словно из воды вынырнул, сильно вздрогнул и напрягся, ведь нечто твердое упёрлось ему в промежность. Они замерли, будто боялись сделать неверное движение и на этом остановиться. Дышали судорожно и шумно. Впервые за всё время по телу Кенмы проплыла теплота: с пальцев ног и до макушки головы, заполнила его и согрела. Он поднял взгляд на сосредоточенное лицо Куроо, который боялся сделать больно, не знал, как поступить, чтобы не испортить ничего и не испортил ли он уже. Поэтому, и по другому, Кенма прикоснулся к его запястьям с двух сторон от себя и начал подниматься легким движением вверх, к локтям, затем к напряжённым бицепсам. Гладил предплечья, то ли размазывая какое-то невидимое масло, то ли исследуя таким образом его тело. Очертил тонкими пальцами ключицу и остановился на груди. Нахмурился, но не на долго — почти сразу скользнул ладошками ещё ниже, прямо на напряжённый пресс, и замер. Он будто показывал этим свою первую инициативу и отвечал многозначительным «да» на все вопросы. «Да, давай сделаем это. Прямо сейчас, потому что если нет, то когда?» Настало секундное бездействие, точно мучительная пауза, и тогда Куроо, не в силах больше терпеть, положил собственную руку на ладонь Кенмы и опустил её максимально низко, на свой пах. Между ними появилось некое напряжённое предвкушение. Под пальцами Кенма почувствовал твёрдое и далеко не маленькое, просящее развязки. И мгновенно понял, поэтому дёрнул бёдрами вперёд, создавая спонтанное трение. Честно, от этого движения у него тяжело скрутило внизу живота, отчего он тут же потерялся с ощущениями, не зная, сожалеть или радоваться. Куроо едва слышно зашипел и вздёрнул бровью, наверняка думая, что Кенму, должно быть, подменили сегодня утром. Именно сейчас он заставлял его чувствовать то, что мало кому удавалось, — физическое возбуждение вместе с душевным. В груди всё пылало и извергалось, дрожало и сжимало, буквально переполняло эмоциями, в то время как тело нетерпеливо ждало бо́льших прикосновений. Светло-бежевые простыни зашелестели под ними, когда Куроо одним движением снял с Кенмы большие шорты. Это словно означало, что они перешагнули невидимую границу. Всё — назад пути не было. Лёжа здесь, потерянный во всём и везде, было тепло и комфортно, так хорошо. Не хотелось даже думать о том, что, как и все остальные вещи в мире, прикосновения Куроо тоже небесконечны. Почувствовав лёгкую прохладу в паху, Кенма тут же засмущался, потому что остался совсем голый. Возможно, ему стоило бы отодвинуться или прикрыться, но он не хотел. Не хотел терять этот момент близости, не хотел попусту давать промчаться драгоценному «сейчас» мимо него. Он слегка расставил ноги согнутые в коленях, тем самым автоматически подталкивая Куроо к действиям. Один палец вошёл сперва наполовину, предварительно увлажнённый чем-то специальным. Кенма не мог точно уследить за всем, что делал Куроо, помимо его горячих рук на себе, и с какой-то стороны это льстило Куроо, а когда-то заброшенный под кроватью лубрикант наконец-то оказался в нужном месте в нужное время. Палец проникал осторожно и медленно, растягивал тугие мышцы. Кенма неосознанно заёрзал от странных ощущений, потому Куроо сжал его бедро, зафиксировав в одном положении для лучшей удобности. Второй палец вошёл настойчивее, с неким давлением. Кенма зажмурился и громко задышал, вдруг ловя себя на спонтанном ощущении, что его тело нуждается в большем. Два пальца внутри двигались так томно и неспеша, дразнили и испытывали терпение. Кенма себя не узнавал, не ожидал, что будет чувствовать себя вот так. Куроо растягивал его пальцами, набирая темп и проникая глубоко, почти по самые костяшки. Заставлял дрожать и мелко содрогаться всем телом, так, будто везде сжали судороги. Но совсем не сильные. Сейчас тело преобразилось в сладкую пастилу, а не в одну сплошную вялую жилу, как ранее. Куроо снова нагнулся для поцелуя, затем замер и вытащил пальцы. В спальне было слышно только дрожащее дыхание, которое они смешивали в горячем воздухе между собой. Кенма расслабленно положил руки на спину Куроо, словно не хотел, чтобы тот отстранялся. Но Куроо и не думал, наоборот — прижался ближе, заключая в объятия. Тёплые, крепкие, тесные, родные объятия, тело к телу, как никогда перед этим. «И где я был раньше?» — подумал Кенма и резко вздрогнул, потому что почувствовал нечто намного бо́льшее, чем пальцы. Всё произошло быстрее, чем он успел понять. Куроо наполовину вошёл и задержался, давая немного времени, чтобы Кенма выдохнул и привык. Хотя ему не было больно или противно, ведь по сравнению с тем, что он уже испытал, ощущать Куроо внутри себя — было до слёз приятно. Он сжал его плечи сильнее и без единой мысли поддался вперёд, насаживаясь самостоятельно. Куроо прерывисто выдохнул и опёрся лбом о подушку, прямо возле головы Кенмы. Смоляные волосы слегка щекотали бледную кожу лица, а возле уха слышалось возбужденное дыхание. По Куроо можно было легко понять — он сдерживался изо всех сил, потому что не хотел навредить. Осторожно войдя полностью, внутри Кенмы было горячо и немного влажно. От этого внизу всё твёрдо сжимало и пульсировало ещё больше. Первый рваный толчок, а за ним внезапное подобие стона. Куроо двинулся ещё раз и ещё, с непередаваемым внутренним наслаждением впитывая в себя эти несмелые тихие стоны. Сам по себе, Кенма очень редко говорил или показывал эмоции, и сейчас слышать всё это, хоть и слабо — доставляло редкого изысканного удовольствия, аж до мурашек. Спинные мышцы Куроо напрягались с каждым толчком, он осторожничал. Под пальцами Кенма чувствовал, как упругие выпуклости перекатывались и то напрягались, превращаясь точно в камни, то становились более мягкими, когда он выходил. Постепенно темп ускорялся, потому что Куроо уже было сложно сдерживаться, а Кенма только принимал его и наслаждался каждым мгновением, каждым сантиметром его разгоряченного тела, каждым его движением, и не смел впускать ни единую мысль в свою голову. Чувствовалась пустота и переполненность одновременно. Это создавало некий странный контраст, отчего тело самовольно содрогалось и не хотело слушаться. Кенма дрожал, почти терял сознание и задыхался. Стоны неконтролируемо вырывались глубоко из его груди с каждым усиливающимся толчком. Кенма не слышал их, не слышал самого себя. Он зажмурился и накрыл ладонью рот, однако Куроо поспешил убрать его руку и тут же заменил ее собственными губами. Мягко поцеловал, передавая свою любовь, словно отпечатал губами на его губах «я не перестаю любить тебя». И постепенно дышал всё загнаннее и тяжелее. Вдруг он напрягся максимально сильно и на некоторое мгновение усилил темп настолько, что Кенме стало немного больно. Но он не плакал или болезненно кривился, в его глазах не появилось ни одной слезинки. Боль на удивление была по своему сладостной, приятной, желанной. Перед глазами внезапно потемнело, в ушах запищало и запульсировало, а в груди резко сжало. Кенма никогда не чувствовал в своей жизни подобного, ни с чем не сравнимого чувства. И ему сделалось так блаженно хорошо, что казалось, лучше уже быть не могло. Он развёл ноги шире и выгнулся в пояснице. Тогда абсолютно всё сосредоточилось внизу, в области паха. Там было влажно и горячо, а в следующую секунду совсем мокро. Кенма сдавленно простонал и из последних сил крепко сжал плечи Куроо, царапая. Куроо кончил вслед за ним, и сразу расслабился. Его мышцы спины превратились в куски сырого мяса, а сам он опустился вниз, прижимаясь горячей-горячей, влажной, упругой и с сильно бьщемся сердцем грудью к худой белой груди, в которой точно также бешено стучало сердце. Они лежали вот так, вплотную, прижавшись телами, сердце к сердцу. Они будто соединились, и буквально чувствовали кожей колотящиеся там, под сантиметрами плоти и костей, собственные сердца. Кенма ощущал своё сердце, то, как сильно оно колотилость и то, как горячо пульсировала кровь от него по всему телу. Кенма впервые ощутил сердце в собственной груди. Кенма впервые ощутил себя живым. И это было одно из немногих, просто прекраснейших чувств в жизни. Время будто растягивалось и сокращалось. Они продолжали лежать, даже не думая вставать или говорить о чем-то. Куроо аккуратно лег рядом, и также, как Кенма, уставился в потолок. В голове было ещё более пусто, чем перед этим, но это не мешало. Появилось ощущение, словно с этого момента они переродились и начали жить новую, свою прекрасную жизнь. — Пожалуйста, не забывай меня… — спустя некоторое время, тихо и как-то отчаянно пробормотал себе под нос Куроо. Скорее случайно озвучил желанные мысли, всё ещё пребывая в туманном состоянии. Кенма услышал. Это заставило его немного прийти в себя. И, через несколько секунд, с лёгкой улыбкой на лице, не задумываясь, он ответил: — Я тебя никогда не забуду.***
Стены больницы белые и ледяные, абсолютно голые, отчего становится еще холоднее, несмотря на плюсовую температуру и яркое солнце, настойчиво светящее в окно. Оно светит, но не греет. Стены словно кварцевые, в некоторых местах имеющие выпирающие волнистые неровности. Стены старые и вонючие, покрытые жидкой белой краской. Стены просто отвратительные, приторно уродливые и отталкивающе бледные. Повсюду чистота и стерильность, будто здесь никто никогда не жил и ни к чему не прикасался. Но тараканы всё равно настойчиво бегали по всем углам и дыркам, как будто убегали от кого-то. Противные насекомые, словно насмехаясь, чувствовали себя прекрасно, ползая по вымытому вонючим моющим средством полу. Внешний мир за окном существовал сам по себе, не смея заходить ни в единую щель больницы, потому что здесь, меж холодных стен, был свой мир. Мёрзлый, неуютный, пустой и белый. Сегодня у Кенмы всего три дела для выполнения: поговорить с психологом, сходить в столовую на обед и не потерять контроль над собой. С недавних пор он ведёт маленький дневник, в котором каждый вечер пишет о прошедшем дне, а потом утром читает эту запись. Доктор Ямато посоветовал ему эту идею в качестве скорейшего выздоровления, ведь тогда Кенма будет автоматически сосредотачиваться на запоминании прошедших событий. Он подарил ему блокнот — совсем не яркий и не тонкий, без тропикального мотива, а такой же темный и жёсткий, как и его собственный. И вот уже три недели и два дня Кенма, по ощущениям, проживает один и тот же день, но только с одним отличием: каждое утро в его блокноте появляется новая запись. Он за каждым разом читает ее с каменным лицом и совершенно без интереса, но с щепоткой удивления, потому что это похоже на некого рода магию: каждое утро в блокноте появляется на одну запись от самого себя больше, но которую он не помнит, что писал. Это странно, непривычно и ужасно мучительно. Это место не новое для него, — больница очень похожа на ту, которую он видел во сне. Вся белая и вонючая, холодная и старая, как здешние пациенты, одинокая и всепоглощающая. И Кенме плохо, очень плохо, до сих пор плохо, потому что он устал. Находиться здесь — это не жизнь. Он не живёт здесь и сейчас, он просто еле существует, как консервирующийся овощ в банке. В этой духоте и в заперти, ему хочется, чтобы всё это поскорее закончилось. Он не видит смысла находиться здесь, не видит смысла в этом «лечении». Однако есть кое-что, что по-настоящему держит его в руках, хоть и является самым, что ни на есть, безумием. Сон, который Кенма видел и в котором буквально жил, находясь в коме, совпадает с реальностью сейчас. Будто это одно большое дежавю, в котором его закрыли на железный замок. Палата Кенмы такая же белая и пустая, постель вонючая и холодная, подушка слишком высокая, а матрас невероятно мягкий. Врачи и психолог выглядят точно так же, у них даже те же имена и похожие темы для разговоров. Помещения в больнице, вид из окна, туалет, процедурная, голые коридоры, столовая, грязные полы, мигающие лампочки — всё это словно выпрыгнуло из головы Кенмы и стало правдивой явью. Как жаль, безумно жаль, что всё, что он пережил перед этим, было всего лишь сном, который он видел в коме. Это был обман его больного рассудка, просто бред и насыщенные иллюзии, ничего более. И оно продолжает преследовать его, — сниться каждую ночь, точно отпечаталось на сетчатке глаз. На удивление Кенма всегда помнил этот сон — он не покидал его и не хотел забываться, в отличие от обычных повседневных больничных хлопот. Кенма везде и во всём видел схожесть, то, как всё действительно сбывалось. События повторялись, правда, не все и не детально, но в общих чертах всё было так же. Возможно, он запутался, возможно он ничего не понял и продолжал не понимать, возможно он лишился всех чувств и эмоций, возможно он всего навсего тупой. В одной из первых записей в блокноте было мелким почерком написано: «Сегодня утром я разговаривал с доктором Ямато-саном. Он диагностировал мне шизофрению, какое-то расстройство личности и ещё одно, я не помню названия, но точно помню, что он назвал три буквы. Потом мне поставили капельницу, потом приём каких-то таблеток, потом меня повели на обед. Всё то же, что снилось во время комы. Странно, что я не забыл этот сон, а помню его до подробностей. Помню гнилую вонь, прохладный сухой воздух, гладкие белые-белые стены, грязные колючие камушки на ледяной скользкой плитке. Очень часто меня охватывает сильное дежавю. А иногда мне кажется, что я знаю, что будет через несколько минут: о чем начнет говорить доктор Ямато, или что спросит мама, или когда именно придет очередная медсестра, чтобы дать мне витамины или позвать в столовую. К слову, я видел старушку Мори в столовой сегодня. Она сидела в компании ещё троих таких же старичков и увлечённо что-то рассказывала. Тогда я подумал, что она наверняка говорила об отношениях со своей дочерью. Мне захотелось подойти, просто поздороваться и сказать «Я знаю вас». Нет, «Я помню вас». Хотя бы для собственного успокоения. Но я не подошёл. Доктор Ямато не знает о моём сне в коме, я очень боюсь рассказывать об этом. Боюсь, что мне никто не поверит. Хотя я отчасти сам себе не верю, особенно когда вспоминаю того парня, Куроо Тетсуро… Куроо Тетсуро. Вот сейчас я пишу о нём, и у меня дрожит рука. Я уверен точно, уж он был плодом моего больного воображения или чем-то паранормальным, но никак не одним из этих людей, которые существуют на самом деле. Даже думать не могу о встречи с ним здесь, как со старушкой Мори, доктором Ямато, или главным врачом Лином. Это ведь невозможно, я не попал в фантастическую сказку, и вполне уверен, что сейчас это всё мне не снится. Честно говоря, даже немного грустно. Я бы с удовольствием остался навсегда в том сне. Я жалею, что проснулся. Если можно было, я бы никогда не просыпался.» Но Кенма просыпается. Каждый день со знакомым чувством непонимания и с привязавшимися воспоминаниями некого летаргического сна. Каждое утро открывает глаза, с усилием встаёт с кровати и проживает очередной новый день для того, чтобы на следующий его забыть. «И это невыносимо мучительно» — думает он утром, как всегда после прочтения старых-новых записей. «Так нельзя жить, когда всё происходящее пустая бессмыслица, так что надо прекратить это, надо закончить это, я хочу прекратить своё непонятное существование» — тревожно повторяется у него в голове перед сном изо дня на день, но на следующее утро все эти мысли забываются и всё начинается сначала. Это словно замкнутый круг или карусель, на которой он неожиданно застрял и всё крутится, крутится, крутится. Три раза в неделю Кенму навещает его мама. Она не приносит еду или какие-то «подарки». Единственное, что она говорит это глухое «Как ты себя чувствуешь?», а затем просит что-то рассказать. Кенма не выходит на улицу, потому что там холодно — время, в котором он живёт, середина осени, а вовсе не летняя пора. Он почти не выходит из палаты, но если нужно выйти, то его сопровождает медсестра или доктор. В больнице действительно все волнуются и ведут себя небезразлично. Но это ничего не меняет, каждый новый день всё равно повторяется с предыдущим. Дни склеиваются воедино, смешиваются и одновременно тут же распадаются. — Здравствуй, Кенма, — привычно заходит в палату доктор Ямато. Кенма старается не реагировать. Кажется, он знает, что будет дальше, — мужчина придвинет скрипучий стул к его кровати, сядет, откроет кожаный блокнот, достанет ручку с блестящим лакированным стержнем и начнёт расспрашивать о последнем событии, которое он помнит. Как же это всё надоело, хоть Кенма не сказал бы, что это случалось ранее в реальности. Честно, он давным давно запутался, но это стало таким повседневным и приевшимся чувством, что кажется, всё под контролем. — Выглядишь немного напряжённым. Тебя что-то беспокоит? «Да, сколько раз вы уже говорили мне эту фразу?» — Всё нормально, — тут же отвечает. — Ты продолжаешь писать каждый день записи в тот блокнот, что я тебе дал? — Да. — Хорошо, молодец, — сжимает губы в тонкую линию, а потом очень серьёзно смотрит и начинает по новой: — Что помнишь со вчерашнего дня? Может, какое-то событие? Визит мамы? «Вчера приходила мама?» — Ничего не помню. — Понятно. И на этом конец. Обычно теперь сеанс с психологом заканчивается, потому что дальше просто не о чём говорить. Они ещё немного сидят, будто думают, однако у Кенмы в голове привычная пустота. Сегодня вечером он пишет следующее в своём блокноте: «Мне кажется, я начинаю забывать тот самый сон. Всё, что там происходило отходит назад и скрывается в белом густом тумане. Мне страшно. Очень страшно.» Больше он ничего не пишет, потому что не видит смысла. Не видит смысла в каждодневных записях, не видит смысла в жизни, в этом лечении, в разговорах с психологом, в принятии таблеток между едой и в пробуждении утром. И он действительно перестает писать — просто забывает заглянуть в блокнот очередным днём. Забывает то ли сам по своей воли, специально, то ли совершенно неконтролируемо, случайно, неожиданно. Кенме становится хуже. Вот и всё. С каждым днём реальность всё больше блекнет и исчезает. Он не чувствует текущего времени, не чувствует своего тела, не чувствует естественных для человека нужд, не знает как должен реагировать на определенные ситуации, словно забыл как это делается в целом. Он как будто постепенно превращается в тухлый безмозглый овощ, или у него развивается слабоумие. Он не знает. Совсем ничего не знает и не понимает, и ему абсолютно всё равно. То, что с ним происходит — ни капли не волнует его. Обычный пустой факт, который просто есть и не более. Кенма смиряется, отплывая разумом куда-то далеко-далеко. Закрывается в себе ещё больше и ничего не ест, тайно думая, что было бы замечательно умереть от голода. В нём появляются новые, чужие, холодные мысли — суицидальные. Такие насыщенные и мучительные, не поддающиеся контролю. Они становятся дополнением к амнезии, ведь тоже не забываются. Кенма старается не думать в течение дня, потому что так легче, так меньше болит. Иногда, совсем редко, он видит остатки знакомого сна. Когда спит или тупо пялится в белую стену, на какое-то короткое время вспоминает, всполыхая внутри, но потом тут же самовольно забывает. В два часа дня кто-то стучит в дверь. Кенма слегка дёргается в кровати, выпрыгивая сознанием из туманной дремоты, и видит в дверном проёме молодую девушку в белом одеянии. Она говорит осторожно: — Добрый день, Козуме-кун. Время обеда, пойдёмте. Они идут по длинному коридору, который, Кенма клянётся, что видит впервые. Голова раскалывается, ноги ватные и не слушаются, тело словно не его. Он дышит сосредоточенно и шумно, как больной старик в кресле качалке перед скорой кончиной. В бледно-белой просторной столовой полным полно таких стариков. Они буквально кишат здесь, как пчелы в улье. Медленно шаркают подошвой по полу, тяжело держа в руках подносы с едой так, словно те весят десятки килограмм. В столовой пахнет противно, но знакомо. Кенме вдруг на секунду мерещится, что он здесь был раньше, что вдыхал уже эту приторную вонь переваренных овощей и просроченных лекарств. Но это мелкая догадка мгновенно исчезает. Сама по себе, — вот ему казалось, а вот уже нет, забылось. Он неспеша берет поднос с какой-то едой, и садится на свободное место правым боком к окну и левым к центру столовой. Впереди открывается вид на упитанных поварих, которые то и дело накладывают еду каждому пациенту по очереди, точно стоят на конвейере. Кенма безразлично смотрит на это движение, неожиданно входя в странный транс, и не ест. Игнорирует еду и одновременно не понимает, что здесь делает, зачем и почему здесь сидит. Пациенты в светлых одеяниях мельтешат перед глазами, ходят туда-сюда — за едой, вглубь столовой и на выход. Кенма подпирает щеку рукой, смотря в одно место, а затем замечает выделяющееся тёмное пятно на привычно-белом фоне. Моргает и видит джинсовую куртку с темными брюками. Поднимается взглядом выше и видит лохматый затылок черных волос. Это не женщина и уж точно не в возрасте как все в этом месте. Это молодой высокий парень, который находится прямо здесь и сейчас, стоит спиной к столикам и заказывает себе обед у пышных поварих. Виднеется резкий контраст во всём этом, что-то не так. Кенма моргает несколько раз, всматривается, и внезапно кое-что чувствует. Сердце в груди начинает ускорять свой ритм, а внутренности тяжелеть. Впервые за всё время. Его бросает в жар, в голову давит сильное давление, ноги отделяются от туловища. Парень оплачивает еду и поворачивается лицом. Кенму трясет. Он смотрит, но не верит своим глазам. Сейчас, в самой настоящей жестокой реальности, ему кажется, что он спит и видит сон. Куроо Тетсуро держит поднос с едой, медленным шагом лавируя между столиками, а когда он случайно поднимает взгляд и встречается со взглядом Кенмы, на его лице всплывает та самая знакомая улыбка.