Последняя встреча.

      Холод пробирает до самых костей, проникает в каждую ссадину израненного тела, щекочет, окутывая ледяными руками морозной старухи зимы. Он здесь. Маркус знает это. Он чувствует его, казалось, за километр. Чувствует его запах, слышит его шаги.       Саймон знает, что Маркус ищет его. Он знает, что он сделает. И он должен был. Саймон — монстр, ужасный выродок, которому суждено сдохнуть от серебряной пули в голову.       Грудь Маркуса ноет от переполняемых его чувств. Призраки, вампиры, оборотни. Всех этих тварей так много, что он уже сбился со счета. Изо дня в день ты видел их кривые морды и выполнял свою работу как на автомате. Изо дня в день ты приходил в бар, заливая всю горечь и чувство вины бутылкой самого дешевого виски. Да, не такой он представлял свою жизнь.       Шорох. Маркус замирает на месте и хватается за пистолет в кармане куртки. Он здесь. Наверняка наблюдает за ним ещё с того момента, как машина подъехала к особняку. Он знает это, потому что видел его яркие глаза в окне, смотрящие на него.       Шаг. Ещё один. Из-за голого бетонного косяка показывается блондинистая макушка. И вот Саймон стоит в дверном проходе. Бледный и измученный, сломанный и бессильный перед теми тяготами жизни, что свалила на него злая судьба.       Руки Маркуса дрожат. Он наставляет пистолет на его истощенное тело, глаза скользят по содранной синтетической коже, по его растрепанным уже не таким блондинистым волосам. Его разномастные глаза встречаются с его — цвета светлого аквамарина, в которые он мог вглядываться часами, рассматривая всю прелесть голубого неба и синего моря в его чистом и немного невинном взоре. Он не хочет этого. Они оба не хотят.       Взгляд Маркуса мечется из стороны в сторону, тело пробирает мелкая дрожь и уже совсем не от сильного холода, он не в силах нажать на курок. Вот он, перед тобой. Ты ведь так долго искал его. Настоящее зло во плоти, ужасный и кровожадный монстр, ломающий жизни. Кто назначил его тем, кто будет распоряжаться людскими жизнями вот так? Но он живой, пусть немного потрепанный и разбитый собственным существованием, но живой. И с ним все в порядке. Почти. Время, проведенное в поисках, казалось длилось бесконечно, текло так медленно и мучительно, заставляя ненавидеть его с каждым днем, каждой минутой. Маркус потерял надежду. Надежду встретить его. Хоть глазом взглянуть на его лицо, на долю секунды прикоснуться к его рукам, почувствовать тепло его тела, касаться губами его скул, уголка рта и таких привлекательных заветных губ, ощущать, что наконец-то он рядом, наконец-то они вместе. Но вот он — испуганный и голодный, но такой родной — стоит перед тобой и кажется, что все противоречия перечеркиваются большой сплошной линией, уступая место тем теплым чувствам, которые так долго Маркус топил в алкоголе, которые он так трепетно хранил и которые он тщетно пытался отыскать в лице Норт.       — Стреляй, — шепчет он тихо и лаконично, настолько тихо, что звук его голоса не раздается даже в стенах полуразрушенного дома. Но в голове Маркуса он будто бы кричал. Он разрывался в мольбах прекратить его страдания и бился о стенки черепа в агонии и страхе. Он хотел прекратить это, чтобы это закончилось, чтобы он снова мог очутиться с ним в старом мотеле и говорить о жизни и о том, что происходило с ним, после их небольшого расставания. Он хотел положить этому конец. Саймон не двигается с места. Он улыбается собственным мыслям и в глазах его на секунду проскальзывает та искренность, которую когда-то Маркус видел всегда.       — Я люблю тебя, — глухой выстрел раздаётся в стенах и бездыханное тело падает с тупым шлепком на деревянный пол. Голубая кровь в его жилах стыла с каждой секундой, растекаясь по обшарпанным половицам, пачкая его лицо, его одежду.       «Стреляй», — раздаётся в голове эхом и рука с пистолетом сама тянется к виску. Указательный палец, лежавший на курке то и дело подрагивал, а ладони вспотели. Все мысли в сознании начинали путаться, превращаясь в большой клубок мрака и обреченности. Бах. И вот голубая кровь стекает по серой, заплесневелой от времени стене, скатываясь каплями, не успевая запачкать пол. Для нас здесь никогда не будет места. Для нас дорога разная.