Плюмбум

**** «За все надо платить», — любил повторять Алексу отец, имея в виду, что сыну пора прекращать бездельничать и надо браться за ум, помогать отцу в бизнесе, ведь ничего в жизни не дается просто так. Но думал ли когда-нибудь Алекс, что эти слова воплотятся в жизнь настолько буквально и ему придется на своей шкуре испытать их смысл. Ту ночь в подвале, когда его изнасиловали, а потом, внезапно оставив в покое, бросили одного на грязном матраце, он помнил хорошо. Помнил, словно яркий кошмарный сон, от которого просыпаешься на сбитой постели в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и, не в состоянии опять уснуть, пялишься испуганно в потолок, вновь и вновь, не в силах забыть, прокручивая мысленно приснившееся, лихорадочно пытаясь осознать, сон это или реальность. Он помнил, как еле поднялся на подгибающихся ногах, упираясь в заплеванный пол трясущимися, со сбитыми костяшками руками, как, собрав и с трудом нацепив рваные, окровавленные тряпки, в которые превратилась его одежда, шел шатаясь по темным улицам, как, нащупав ключи, совершенно случайно не выпавшие из кармана, и с трудом попав в замок, на автомате открывал дверь. К счастью коммунальная квартира, где они теперь жили, встретила его тишиной: отец еще находился в больнице, а старенькая соседка — баба Варя, крепко спала сном праведника, чья кристально чистая совесть, за всю долгую жизнь, не запятнанная ни одним грехом, не достает хозяйку по ночам. Хотя, может, чистая совесть была здесь и ни при чем, просто старушку не мучили приступы артрита. Еще одни соседи — семейная пара, вместе со своей шестилетней дочкой, как раз накануне уехали отдыхать. Поэтому Алекс, пробравшись по темному коридору в ванную комнату, мог сколько угодно долго лежать в душистой пене, пытаясь ее ароматом перебить запах грязного подвала, крови, чужого пота и спермы. Двигаясь как бездушный робот, Алекс забрался в ванну и устало откинул голову на бортик. Выставив из воды руки, он задумчиво водил острием старой, дедовой, опасной бритвой вдоль набухших вен, представляя, как вдавливает лезвие в кожу, и она, лопаясь под напором стали, расходится медленно в стороны, выпуская темную, густую кровь, и та, щекоча руку, стекает ленивыми струйками в теплую воду, окрашивая в розовый ароматную пену, и Алекс тихо засыпает. И не будет для него ни мук, ни боли, ни печали... А утром, шаркая подошвами старых, потертых тапочек, соседка баба Варя зайдет в ванну и, щуря подслеповатые глаза, увидит его, плавающего голым в остывшей красной воде, тихо вскрикнет, поняв, что здесь произошло, и мелко закрестится, быстро шепча молитвы сухими губами. Потом, равнодушно упаковав тело в черный мешок, его унесут пьяные санитары. И никому до этого не будет дела, с его уходом в этом мире ничего не изменится — все так же ярко будет светить солнце, древняя баба Варя будет шаркать по большой кухне изношенными тапочками, и пылинки, вспугнутые ее движением, будут весело плясать в ярких лучах. А Алекса уже не будет никогда, и его отца, наверно, тоже. Вряд ли отец, еще не оправившийся после сердечного приступа, сможет пережить самоубийство сына. И род Епифанцевых просто исчезнет с поверхности этого суетливого шарика, как будто его никогда и не было на земле... А сученыш со своим любовником останутся и будут наслаждаться жизнью... Резко закрыв опасную бритву, от чего лезвие протестующее и как-то разочарованно звякнуло, Алекс выдернул пробку, закрывающую слив и, зло сжав челюсти и скрипнув зубами, решительно открыл душ, вставая под ледяные струи... Хер им, не дождутся, им не удастся сломать его. **** После краха, внезапно настигшего их семью, Алекс с отцом восстанавливались постепенно, с трудом поднимаясь из пепла. Домой Константин Анатольевич вернулся какой-то потухший, с припорошенными сединой висками. Отца сопровождала пухленькая, смешливая женщина, лет сорока, которую Алекс часто видел в палате отца, когда навещал его в больнице. Кажется, она работала там медсестрой, припомнил Алекс. -Это Надя, — представил женщину Константин. – Мы решили жить вместе. Алекс только равнодушно пожал плечами и скрылся в своей комнате, плотно прикрыв дверь. К женщинам Алекс всегда относился потребительски. А после знакомства с Татьяной стал еще и презирать их. Он считал что все бабы - безмозглые, жадные сучки, не заслуживающие доверия и хорошего отношения, которыми нужно пользоваться, как одноразовой посудой, когда возникнет желание «поесть», а после выбрасывать без всякой жалости. Но после знакомства с новой пассией отца, ему пришлось изменить свое мнение. Со временем, он вынужден был признать, что появление Надежды стало спасением для их маленькой семьи. С ее приходом в их комнаты в коммунальной квартире словно заглянул лучик света, принеся тепло и уют. Женщина, не надоедая, не воспитывая и не играя в любящую мать и жену, просто, от души и чистого сердца, заботилась о них. Она все время хлопотала по хозяйству, мурлыча что-то под нос, гладила, стирала, убирала, пекла, и все это играючи, словно не напрягаясь. А самое главное, она любила Константина, и Алекс видел, что тот, отогреваясь в этой любви, постепенно оттаивает, возвращаясь к жизни. И некоторое время спустя Епифанцев-старший с новыми силами и энтузиазмом взялся возрождать разоренное дело, теперь активно подключая к этому Алекса. Конечно, до прошлого размаха было далеко, но, приговаривая, что птичка по зернышку клюет, Константин Анатольевич, успокаивающе похлопывая сына по плечу, твердил: -Ничего, Сашка, прорвемся. **** На следующий день после неожиданной встречи с Щербатым, ранним воскресным утром, Алекс, не выспавшийся и злой, тащился на край города, где отец собирался открывать новый офис. Денег на аренду в центре не было, так же как их не было и на квалифицированного дизайнера и рабочих. Но Константин Анатольевич, по рекомендации знакомых, нанял студента Академии искусств. Вроде и знания для разработки проекта уже есть и цены пока не задирает, а кто будет белить-красить это уже его дело. Вот на встречу с этим дизайнером-недоучкой и ехал Алекс.