Расстрига

В ушах музыкой звучат крики, всей кожей он ощущает дрожь, трепет бессильно извивающегося под толчками бедер тела, придавленного его тяжестью. Он подарит ему одновременно боль и экстаз, станет палачом и прекрасным принцем в одном лице, потому что хоть он и демон, он все равно жаждет признания — за то, что заставил страдать и доставил наивысшее наслаждение, подарил единственный оргазм, который был у него в жизни. Разумеется, он надеется, что после такого священник никому не позволит прикоснуться к себе. Его собственность. Его церковничек. Он погружается во влажную плоть, издавая животный хрип, будучи осведомленным, что священник ощущает каждый жаркий выдох своим затылком и осознает, что стал причиной этого удовольствия. Он знает, что тот всегда желал его, и это желание оставалось за пределами разумного, заставляло его терять голову и лгать, лишь бы удержать подле себя. Он был уверен, что для него все его прихожане равны. Утверждал, что душа его чиста, хоть и сломлена, что она прекрасна, неповторима. Но это не так. Что и требовалось доказать. Что могло заставить его отрицать очевидное? Демон уверен, что священник поступал так исключительно в целях манипуляции, чтобы заставить его довериться, а потом отпустить ему грехи нечестивых желаний, источником которых он был. Он предпочитает думать, что священник лгал ему, потому что только так может объяснить его взгляды, его намерения и его жесты, как гнусную и пошлую попытку соблазнения. Это куда понятнее, чем позволить себе думать, что тот действовал всегда по склонности сердца. Он не готов признать, что священник видел в нем нечто, потерянное одновременно с человечностью, потому что это ставило под сомнение все его действия, его систему ценностей, да даже все мировоззрение. Разгневавшись, он движется быстрее, со шлепками впечатывая свои бедра в ягодицы священника, терзая зубами мочку его уха, пока тот не вскрикивает, и он такой узкий, такой жаркий; он восхититилен, потому что подчиняется вопреки всему, раздвигает ноги несмотря на струящуюся кровь, позволяя разрушить себя до основания. Убежденный в его извращенности, демон шепотом искушает его: — Ты так сильно желал этого… чтобы мужчина вставил тебе как следует, не спрашивая согласия… ты должен был догадаться, что все закончится именно этим, потому что ты создан для того, чтобы раздвигать ноги и изображать шлюху. Даже если ты сам не хочешь признавать, люди узнают все и не будут больше тебе подчиняться. Расхохотавшись, он продолжает вбиваться в него прямо на полу, с болтающимися на лодыжках брюками, преодолевая разочарование еще большей жестокостью, ибо священник даже не протестует. Будучи полностью в его власти, он сдерживается, стиснув зубы, по его щекам струятся слезы, однако он не издает ни звука; зерна четок царапают костяшки его пальцев. Ненадолго остановившись, демон ловит одну из слезинок кончиком языка, давая возможность судорожно сжатому отверстию свыкнуться с заполнившим его членом. — Чувствуешь? Ты сам виноват в моей грубости, твоя задница буквально втягивает меня, выдаивает меня, ты сам спровоцировал меня… Ты так хотел, чтобы это произошло… потому что моя душа прекрасна, не так ли? Он снова рассыпается болезненным смехом, преодолевая комок в горле, и целует его затылок; запах пота священника мешается с нежным ароматом мыла, которым тот пользуется, и на одно короткое мгновение демон вспоминает ласковые руки матери, которая купала его. Это было совсем-совсем недавно, и одновременно это воспоминание кажется пришедшим из другой жизни, из другого мира. Обхватив священника, демон стискивает его так крепко, что тот не в силах вдохнуть, он почти душит его. Когда же священник начинает задыхаться, он одним движением врывается в него сразу на всю длину. Легкие священника спазмически сжимаются, потому что демону удалось вышибить из него весь воздух разом, и он собой гордится. Он скорее догадывается, чем чувствует запах спермы священника, выплеснувшейся на белый мрамор, в то время как он сам бьется подобно рыбе, вытащенной из воды. — Я знаю, что ты не хотел молиться об этом. И однако твои молитвы были услышаны, — бормочет демон низким чувственным голосом, словно признается в любви. Лицо священника покраснело, он жадно хватает воздух ртом, однако безрезультатно. Демон выплескивается в агонизирующее тело и одновременно ослабляет хватку, не позволяя синим глазам погаснуть. Священник содрогается, его горло издает булькающий звук, за которым следует свист; наконец-то он вновь способен дышать, он хватает воздух подобно вымотанной бегом собаке. Демон слегка двигает бедрами, наслаждаясь ощущениями прикосновения влажной крепкой плоти к своему естеству. Он надеется, что священник запомнит каждую мелочь. Никто не сможет коснуться его после такого. Oн теперь принадлежит ему в некотором роде. — Был ли ты искренним, веря в меня, или лгал, пытаясь мне угодить... Мне все подходит, ангел мой. Все, потому что либо ты был чистым, и я осквернил тебя самым невообразимым способом, либо ты был охвачен лихорадкой, и я исполнил твое сокровенное желание, не так ли? Не дожидаясь ответа, он лижет священника в щеку, который дрожит явно не от отвращения или по крайней мере только частично; он закрывает глаза, пытаясь скрыть собственные чувства. — Ты знаешь, что ты просто отвратительная шлюшка? Я уловил твои немые молитвы: ты больше никогда не поддашься похоти. Потому что стоит тебе только подумать об этом, и я буду дышать тебе в спину, готовясь овладеть тобой. Поверь мне, я буду здесь. Я дождусь, пока ты не возжелаешь этого настолько, чтобы начать меня умолять. Можешь потом проклинать меня сколько захочешь за то, что я ответил на твои мольбы… Пальцы священника вновь стискивают четки, он шепчет хриплым голосом, сорванным криками: — Не оставляй меня. Удивленный, демон торопливо выпрямляется. Однако священник поворачивает голову и удерживает его на месте напряженным лазурным взглядом. Ладонь опускается на его руку. Он произносит: — Зачем же ждать, пока желания вернутся. Если ты… Привычно скрывая свои эмоции, он дотрагивается до его щеки, сохраняя на лице выражение полного безразличия, и демон действительно не может сказать, являются ли его слова правдой, ему недоступной, или же обманом, призванным добиться от него расположения. Он не понимает хода рассуждений священника и того, почему тот говорит подобные вещи. Его слова заставляют сжиматься что-то у него внутри, будто он услышал нечто приятное и одновременно преисполненное добра, странное, нечто, что так сильно отличается от того, чему его учили в Аду, того, что стало основой его жизни. — Кроме того, раз это так замечательно и хорошо, как ты сказал, — серьезно добавляет священник, — eсли я сам хотел этого, если это мой грех… то я сам выбрал тебя. Я выбрал тебя, пренебрег своими убеждениями, мне уготованным путем, отринул свою благодать ради этого, и это… это… Его синий взгляд темнеет. Ресницы еще влажные, веки покраснели от слез, но он внимательно изучает его, несмотря на бьющую его дрожь, на искривляющий его черты страх, несмотря на все попытки сохранить нейтральное выражение, и демон пугается решительности, скрытой за этим фасадом, который он мог бы разодрать одним взмахом когтей; потому что это нечто возвышенное, нечто прекрасное и пугающее — пробудить в ком-то столь сильные чувства, не заслуживая их. Это причиняет боль. Это хорошо. И это причиняет боль. — Я не желаю прозябать здесь в ожидании, что ты вернешься. Раз уж мое существование должно закончиться чем-то подобным… Священник выпускает четки из рук, и они со стуком падают на мрамор, а потом он вцепляется в стоящего напротив него демона. — Забери меня с собой. Если мне суждено страдать, то я предпочту делать это… вместе. Он утыкается искаженным лицом ему в грудь, и в этот раз Дин чувствует, что его сердце начинает биться быстрее; он склоняется и, целуя, кладет пальцы ему на шею, царапает слегка, поскольку он вовсе не обязан раздавать поцелуи, это подарок, на который он не ждет ответа, священник не обязан отвечать на него, но он делает это, и это настолько приятнее, чем мучить его, заставлять кричать и чувствовать себя виноватым, что демон принимает решение за долю секунды. В следующую минуту они исчезли, не оставив на полу церкви ничего, кроме нескольких капель крови, семени и алых четок.