Человек в черной сутане

Они приходили редко, чаще после полуночи. Джейсон как раз успевал закончить вечерние молитвы. Гость, кто бы из них первым не наведался, о своем присутствии давал знать не сразу — всегда ступал бесшумно, прятался в тени колонн или под сводами. Если бы святой отец Тодд не был натренирован годами своей мирской жизни и остолопами, желавшими убить его чаще со спины, чем прямо в лоб, то не замечал бы их присутствия. А так он лишь делал вид, что не замечает. Да и в храме прекрасная акустика — даже шорох мыши легким эхом отражается от стен. Первым всегда приходил Бэтмен. — Святой отец, я согрешил. — Я знаю, сын мой. — И вы меня не осуждаете, святой отец? Не хотите призвать меня искренне раскаяться, расписывая все прелести жизни праведной? — Я не в праве вас осуждать. Сам свернул с кривой дорожки не так давно. А силком к вере, как и к праведной жизни тащить кого-то бессмысленно. Медвежья услуга, Томас. Главное, вы понимаете, что делаете, понимаете, что от этого вашей душе давно легче не становится. И приходите сюда, а это дает мне призрачную надежду на ваше спасение. Томас внимательно посмотрел на молодого священника. Он ему во внуки годится, не то, что в сыновья. Грудину больно сдавило при мимолетном воспоминании о Брюсе. Но не из-за тоски по сыну он приходил сюда. Вовсе нет. Томас Уэйн — Бэтмен, мститель, не обремененный ни кодексом, ни моралью, ни милосердием, ходит в храм замаливать грехи священнику-сопляку? Да курам на смех. Неслыханная ересь. Однако он стоит здесь, посреди огромного склепа из гранита и мрамора, между многочисленными деревянными скамьями, куда прихожане тулили свой зад во время воскресной мессы. Бэтмен знал, что отец Тодд не так прост, но и грехи он все свои отмолил и продолжает отмаливать, поэтому безжалостному мстителю в костюме летучей мыши не за что преследовать человека в черной сутане. Если только за то, что мальчишка взывает к остаткам его совести и чего-то человеческого внутри Томаса. И не как фанатик с пресловутыми криками «покайтесь», а как умудренный опытом старец, понимающий, что насильно мил не будешь. Даже если пообещаешь выбить все зубы своему неудачливому собеседнику. К каждому прихожанину у отца Тодда свой подход. — Мне с трудом в это верится, — скривился Томас. — Обычно такие, как вы, святой отец, навязываете свою более-менее удобоваримую мораль, подогнанную под рамки восприятия этого среднестатистического отребья, которого вы так заботливо называете паствой. Религия служит прикрытием их слабостям и спасительной ниточкой. Политиканы, шлюхи, тупые фанатичные ханжи — все умудряются надеть на себя маску раскаяния, хотя на самом деле продолжают ужинать детишками и трахаться с кем не попадя. Отец Тодд лишь улыбнулся. — Томас, религия, как и многое другое, в руках человеческих приобретает удивительные, но чаще до смешного жуткие, абсурдные формы. Ты прав — она для большинства служит прикрытием немощей и даже оправданием греховности человеческой природы. Не удивительно, что политики умудряются сплести с верхами церкви щупальца, хотя любая религия призвана спасти человека, а не надевать на его шею поводок. Но подобное вовсе не отменяет благих намерений убежденных в своей правоте людей. Убежденных от чистого сердца, Томас. А убеждения в нашем мире многое значат. Взять хоть бы вас. — Меня? — Томас почти не удивился такому примеру священника. — Ваши методы борьбы с преступниками — это результат вашей убежденности в своей правоте, боль от которой никому исцелить не под силу, кроме Бога. Не скальтесь, я человек религиозный, священник, если вы вдруг не заметили, а для священников нормально верить в Бога, как любому мстителю в свое несоизмеримое право вершить правосудие. — Камушек в мой огород? — Он самый, — пожал плечами Джейсон. — Итак, сын мой, покаяние было искренним сегодня? — Более чем, — ответил Бэтмен. — Я рад. — И даже не спросишь, святой отец, кого и скольких я сегодня порешил? — Прочту об этом в утреннем некрологе и помолюсь за упокоение душ усопших, — спокойно ответил Джейсон. С такой твердостью в голосе, что даже Томасу стало не по себе. Все-таки для него молодой отец Тодд был чем-то вроде спасительного маяка. И не потому что отпускал грехи, а потому что служил ярким примером того, как человек способен измениться. Насколько сильно природа лицемерия способна уйти. Пусть Бэтмен был в корне не согласен ни с его религией — «не убий» в особенности, — ни с самим отцом Тоддом, но это вовсе не означало, что щенок в чем-то не прав. Дело было вовсе не в Боге и догмах. Джейсон просто был другой. И место это было другим. Томасу правда здесь становилось легче, пусть он и пытался поддеть священника, наблюдая, настолько ли он крепок в своей вере. И насколько правдивы его слова, насколько они не пустой треп языком. Когда Бэтмен уходил, Джейсон принимался тушить часть свечей, но ни в коем случае не у алтаря. Вторым всегда приходил приходил Коготь. Один из тех служек, кому переломали не только кости, но и жизнь пресловутые тайные правители города — элита Готэма, Суд Сов. Джейсон всегда их терпеть не мог. Не меньше, чем Бэтмен тех, кого называл отбросами общества, как и сами Совы, только мотивы так считать у них были категорически разными. А вот отец Тодд причисляя себя к этой «требухе» и ненависть по юности выплескивал очень радикальным способом. Он пришел к Богу и взгляды его претерпели метаморфозы подобно тем, что довелось перенести телу молодого Когтя. Гнева и предвзятости стало меньше, ведь он слышал, как тяжело приходится людям разного происхождения, из разных слоев общества. Но он слышал и их грехи, и ту неискренность, с которой некоторые мрази в них якобы каялись. И желание взяться за пистолет, вспомнить былые времена, когда металл оружия холодил кожу, а адреналин от погони и убийств горячил кровь и бил в голову, было все сильнее и сильнее. И в один прекрасный день возобладало. По началу эта мысль, переросшая в действия, не давала отцу Тодду покоя. Какое-то время новости гремели про дерзкие убийства людей, от смерти которых невинные жители ничего не потеряли, а даже приобрели — возможность спокойно ходить по улицам. Убивал Тодд не всех, а только тех, кто по его мнению продолжит делать то, в чем каялся — каялся чтобы не исправлять ошибки, а оправдать себя. Педофилов, насильников, убийц, криминальных боссов, наркодельцов. Глупо было полагать, что среди таких людей отсутствовали убежденные в высших силах. Религия для них — успокоение собственной души, но не ее спасение. Но со временем Джейсон понял, что в конце пути самому придется пускать себе пулю в лоб, ведь он ничем не лучше тех, кому в голову прилетает клейменная пуля из его пистолета. Он каялся и отмывался, отмывался и каялся. Под струями холодной воды. Чуть позже отец Тодд вооружился куда более надежным оружием — словом, от которого можно было спастись, и которым можно было легко убить. Вскоре в полицию через раз приходили сдаваться люди — признаваясь в убийствах, в кражах, еще в чем-нибудь, — то сообщение о самоубийствах, иногда массовых, насколько было позволительно назвать их таковыми. Богачи спешили раздавать богатства, а те, кто на руку нечист и считал, что деньги не пахнут, вовсе сдавал своих подельников. И все после визита к отцу Тодду. Но в полиции головастых людей, способных связать очевидное, раз-два и обчелся. Да и заняты они всегда были на делах куда более серьезных. Джейсон брал этот грех на себя, но никого переставать облегчать не собирался. Просто говорил правду и призывал исправиться. А люди? А что люди? Не все были готовы принять свое уродливое отражение. Или хотя бы перепрыгнуть на один плот, который больше нравится, а не пытаться устоять обеими ногами сразу на том, и на том — одна на выбранной ими жизни, другая — на желании облегчить свою участь. Плоты — в разные стороны, в человек — в воду, кормить акул. Не сказать, что Джейсон себя оправдывал какой-либо догмой морали, он знал, что роль судьи отвел себе сам, и за это рано или поздно придется отвечать. И отец Тодд был к этому готов — выбор его, никто не принуждал к подобным действиям, кроме совести и не остывшей тогда еще головы. Но видя, как по улице, где некогда орудовал колумбийский картель, главарю которому в лоб прилетела посылка с любовью, спокойно ходят люди и бегают дети, Джейсон немного успокаивался. Но как это часто бывает, самооправданием он заниматься не спешил, только усилил молитвы и старался исправить себя, свое внутреннее мироустройсво и мироощущение, чтобы не доводить до кровопролития. Он все-таки священник, а не каратель. Имя божье ему нужно вовсе не для того, чтобы себя оправдать. Полиция отцом Тоддом, которого боготворила его паства, да по всей видимости и сам Бог простер к нему свою длань, не интересовалась. А вот Суд Сов — Суд Сов отправил за Джейсоном лучшего Когтя, некогда именовавшего себя Диком Грейсоном, сыном цирковой четы гимнастов, а ныне являющийся кровожадной машиной для убийств. — Мы будем играть сегодня, птичка? — когти его перчаток неприятно лязгнули по дереву скамьи. — Я забыл свои пистолеты и нож в келье, так что сегодня играть будет не с чем, — спокойно соврал Тодд и мысленно сделал себе заметочку покаяться в этом перед обедней. Свои пистолеты и нож он уже давно утилизировал. И теперь был почти безоружен. Почти. — Ты ведь тот, кто и зубочисткой убить может, святой отец, — Дик мечтательно прикрыл глаза. Его черный костюм Когтя с двумя ремнями острых кунай, перекинутых через грудь, поблескивали от пламени оставшихся свечей. — Ты меня явно переоцениваешь. Зубочисткой может и нет, но вот карандашом вполне, — ответил Джейсон. Он все это время стоял спиной к Когтю и продолжал тушить свечи. Перед ликом Девы Марии он перекрестился. Сквозь витражи цветными бликами на каменный пол падал свет луны. Дик и Джейсон были полной противоположностью друг другу не только в жизни, но и в бою. Коготь гибок, ловок и уступал Тодду в габаритах, священник быстр и силен, всегда брал грубым стилем боя, даже когда встал на путь истинный, не изменил привычкам, живой энергии и агрессии, которые так необходимы в любом поединке с Когтем. Но сегодня Джейсону было не до «игр» с кровожадным убийцей. — Ты пришел поговорить? — спокойно спросил священник. — Может, хочешь покаяться в чем-то? Рассказать мне то, чего не можешь рассказать своим коллегам по цеху? Или у половины из ваших действительно нет языков? — улыбнулся Джейсон. Он не собирался спускать Дику ничего. Они ведь оба убийцы, только один в прошлом, другой в настоящем, один борется со своей природой, другой ее всячески поощряет. Или же это вовсе не так? — Нет, — ответил Дик, резко став серьезным. — На что «нет»? — На все сразу, — ответил Дик. — С чего ты взял, птичка, что я пришел тебе душу изливать? — он вновь хищно улыбнулся. Но это была уже маска, за которой прятался страх — святой отец копает в нужном направлении. — К моему горлу еще не приставлен нож, — спокойно ответил Джейсон. — Обычно ты без прелюдий начинаешь. — Но это ведь храм Божий. — Напомни мне, сын мой, когда подобное тебя останавливало? — усмехнулся священник. — Никогда, — клацнул зубами Дик. Джейсон был готов обороняться. Но Дик неожиданно его спросил: — Объясни мне, как ты перестал убивать? Как твоя жажда крови сошла на нет? Джейсон повернулся к Дику. — Решение встать на путь истинный или научный интерес? — Просто хочу понять, каково оно — проиграть глупой морали и променять свои инстинкты прирождённого хищника на рясу священника. Попросту говоря, стать слабаком. — А ты меня считаешь слабым? — Не исключено, птичка, — все-таки этот Коготь мастерски маскирует свои эмоции. — Я просто не захотел быть марионеткой этих самых инстинктов, как ты все удачно назвал. Не стоит думать, сын мой, что от желания свернуть какому-нибудь ублюдку шею я избавился до конца — это то, с чем я каждый день борюсь, отвергая свою кровожадность. Мне помог Бог, другим помогает приобретение близких и любимых — есть что терять и за что бороться, третьи просто уходят в отшельники, а четвертые остаются. — Какие искренние слова, отец Тодд. Я прямо сейчас хочу покаяться. Мы оба прослезимся и обнимемся, — Дик в притворстве своем издевательски улыбнулся и наигранно поднял руки для объятий. — Это твой выбор, — усмехнувшись, ответил Тодд. — Только обниматься с тобой я б поостерегся. — Боишься сантиментов? — все та же издевательская улыбка. — Нет, ножа в спине. Коготь посмотрел на него внимательно, изучающе оглядел высокую фигуру молодого священника в черной сутане и с простым серебряным крестом на длинной цепочке, который висел прямо в районе солнечного сплетения. Один удар в это место, и отец Тодд будет долго умирать от зарезавших его собственных костей, жадно хватая ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег. От подобного воображаемого зрелища у Дика по спине пробежали мурашки, он почувствовал в теле легкую дрожь предвкушения, но как только посмотрел на лицо священника, заглянул в его спокойные голубые глаза, абсолютно не выражающие неприязни или сочувствия, только скупое понимание и отсутствие осуждения, передумал драться. — Выбор, говоришь. Как там пишется в дешевых, дряных романах — это всего лишь иллюзия. — Когти читают романы? Не знал. — Мы еще и в чайный клуб по четвергам собираемся, птичка. — Рад, что такие деятельные. Дик лишь фыркнул. С этим святошей у него не получалось быть тем, кого-боятся-люди-и-даже-собственные-хозяева. И на язык не могло присесть ни одно колкое словцо. Дик был как вода, перетекал из одного состояния в другое по щелчку пальцев и телом, и остатками души. Джейсон был твердыней, как этот мрамор и гранит, если что решил — не сдвинуть с места. Как известно, вода точит камень, но Джейсон был слишком крепким, неразрушимым монолитом. Даже в бою Дику почти не получалось его достать, хотя Тодд всего лишь уходил в глухую оборону. И мог драться до изнеможения, выматывая и себя и Когтя. Последний только с ним узнал, что это такое — уставать. Хотя остальные его собратья лишены подобных слабостей. Потому что умирали раньше, чем успевали почувствовать что-то человеческое. Дик редко уходил ни с чем. Обычно дело заканчивалось дракой, но сегодня настроения у него не было. А Джейсон подлил масла в огонь сомнений проклятыми словами о несуществующем выборе. Третьим к отцу Тодду иногда заглядывал Джон Константин. Случалось сие редко. В основном, когда этому подлому лису требовалась сторонняя помощь в обрядах изгнания и очищения. В противном случае Джейсон бы с магами не водился. Хотя, чего греха таить, под кроватью в келье еще хранились не уничтоженные серебряные пули с освященным клеймом против всякой случайной нечисти и старая Беретта, подаренная итальянским наркобароном в совсем юные годы совсем юного Джейсона Питера Тодда, которая исправно служила своему хозяину долгие годы. — Тебя радует, что у Него скверное чувство юмора? — Джон развалился на самой первой скамье, вальяжно раскинув руки в стороны, и смотрел куда-то в потолок. В зубах была зажата сигарета, но закуривать Джон не спешил. От этого священника он может и по морде получить за хулу божьего дома. Тодд не был фанатиком, этим Константину и нравился, но в некоторых моментах показывал себя неисправимым упрямцем. А кто из них не без греха? — Меня радует, что оно у него вообще есть, — ответил Джейсон, повернувшись к гостю. — И оно тебя устраивает? — Джон приподнял одну бровь. — Глядя на тебя, не особо, Джон Константин. — Хочешь сказать, — Джон рассмеялся. — Я — его шутка. Если — да, то весьма неудачная. — Сколько самоуничижения, — Джейсон приподнял правую бровь. — Ты точно священник? Столько желчи в твоих словах, святой отец, — хмыкнул Джон. — Да, сын мой, — улыбнулся Джейсон, демонстрируя ровные белые зубы. — Просто ты слышишь в моих словах желчь, а я в твоих притворство, но и немного самобичевания, надо признать. Ты человек противоречий, Джон Константин, думаю, в твоем возрасте пора бы привыкнуть к подобной реакции людей. Джон хмыкнул. Вообще у них с Джейсоном были хорошие отношения, насколько отношения с Джоном Константином и другими людьми вообще могли считаться хорошими. — Ты на меня зол? — После последнего нашего изгнания у меня до сих пор заживают ребра, поэтому они — да, злы, и очень, а я не могу на тебя злиться, Джон. — Да неужели. — Я священник, не забывай об этом. А гнев — один из смертных грехов, — Джейсон все еще улыбался. А Константин кривил губы в усмешке, которая постепенно спала с его лица. И разом накатила усталость. — Исповедь в столь поздний час для тебя не редкость, как я погляжу. — Всякое бывает, Джон. Ты ко мне сегодня не по делу? — Да как сказать, — пожал плечами мужчина. — Не спалось, решил прогуляться пешочком, вот и заглянул. — Да, гулять в другой город на своих двоих полезно — ходьба укрепляет сердечные мышцы. — Джейсон, тебе снятся те, кого ты убил? Скорее… не смог спасти? — Естественно, — ответил Джейсон. — И что ты делаешь, отец Тодд? — Мой метод навряд ли придется тебе по душе. — Молишься, — догадался Джон. — Попробуй и ты. — Он меня не слышит, — усмехнулся Джон. — Он слышит всех, а вот Его — нет, — столь же спокойно ответил Джейсон. — Я не навязываю тебе ничего, просто пойми, Джон, что пока ты продолжаешь тащить за собой их души, не сможешь жить спокойно, и они не смогут упокоиться с миром. Ты хоть и редкостная сволочь, но не все хорошее в тебе выжгла жизнь, поэтому считай это компасом к своей человечности. Ну, если не хочешь оскотиниться окончательно, конечно. — А вдруг? — Джон наклонил голову вбок. — Тогда что ты делаешь здесь? — спросил Джейсон. Джон только усмехнулся сильнее прежнего.  — А кому исповедуешься ты, отец Тодд? — спросил он священника. Джейсон в ответ лишь улыбнулся.