***
— Ого! Да вы только посмотрите! — гогочет долбанный четверокурсник Джеймс Поттер на всю гостиную Гриффиндора, а за его спиной поддакивающее улюлюканье. В руках — клочок бумажки, причина, почему Северусу Снейпу завтра захочется сдохнуть. Фотография выпала из дневника, который Мародеры выхватили прямо из рук задумавшейся на мгновение девушки. Понятие «чужое трогать запрещено» в детстве им, видимо, никто так и не вдолбил. Разумеется. Проклятые семейки аристократов. Лили чувствует себя ужасно виноватой в случившемся, но не знает, что ей нужно делать, она никогда не умела сочинять на ходу ложь. Вообще не умела врать, юный борец за правду и справедливость, одна из причин оказаться на другом факультете. Но что можно сделать, чтобы не стало хуже… но куда уж там. Гриффиндорка сделает хуже, если только продолжит помалкивать, пряча взгляд. — Это ты так разукрасила Нюнчика? А чего он по Хогвартсу бегает не в юбках? С его-то привычкой наматывать на кулак сопли — самое оно. Теперь-то ясно, откуда корни. Губы пересохли, слиплись, и чтобы их приоткрыть она совершает колоссальное физическое усилие, больно прикусывая внутреннюю сторону щеки. Во рту привкус сукровицы, мерзкий и отдающий медью. Трезвости и собранности рассудка это добавляет едва ли, как и бойко сжатые в кулачки ладони. К драке она, на самом деле, не готова, даже к словесной перепалке, предложения расползаются уже мысленно, от чего пропадает смысл пытаться произносить их вслух. От страха ей не хватает воздуха. От сжавшего в тиски страха она начинает оправдываться, потому что правда – это чужая тайна, слишком тяжелый груз, но Лили храбро прячет ее за пазуху. — Ребят, замолчите, серьезно. Вы ничего не понимаете! Мы… да будто вы не были десятилетними, какой детский сад! Ну да, придуривались, и что с того? У меня нет права хранить смешные воспоминания о своем же детстве? Но компания будто не слушает вовсе, им хватает ее дрожащего голоса, чтобы догадаться: все не так просто, как пытается беззаботно подчеркнуть Эванс, в кои-то веки не вздергивающая с усмешкой подбородок. Застывшая посреди комнаты, кажущаяся беззащитной, это настолько непривычное зрелище, что даже у невольных свидетелей перепалки в головах звучит вердикт: что-то не так. Тесно общавшиеся с ней Мародеры отмечают это и подавно. Для них обнаруженное Поттером сокровище представляется лакомым кусочком, который не терпится обмусолить и потрепать, каждый рассматривает его с любопытством, непониманием, усмешкой. Только во взгляде Джеймса откровенное желание уязвить именно ее, как будто он из разряда тех мальчишек, что непременно хотят дернуть понравившуюся девчонку за косичку. Кос Лили Эванс не носила, поэтому «дергать» приходилось за что-то не менее болезненное — лучшего друга, Северуса Снейпа. Для него эта фотография новая причина ужесточить травлю. — Были, Лили, еще как были, и размалевывать себя не позволяли даже старшим сестрам. Детка, а может тебе просто недоставало подруг, и ты уцепилась в это существо? Мне казалось, что ты как раз против мнения, что все девочки вот такие тряпки, как он… — Джеймс плюхается на диван, он говорит без злобы, пародируя размышления. Пародируя — потому что Лили уверена, что Поттер в этой компании последний в списке способных здраво мыслить. — Поверь, в Хогвартсе же много тех, кто захотят с тобой подружиться, зачем тебе сейчас-то Нюниус? Продолжаешь на нем практиковаться? А, вдруг ему нравится такое? Может, еще твои платьица примеряет… Лили поступает неправильно. Она знает это, но не видит другого выхода, кроме как замахнуться, со всей силы, что в таком, жаль, малом количестве есть в ее теле залепить Джеймсу пощечину. У того слетают на пол звякнувшие очки, огорченные таким обращением хрупкие стеклышки, а Эванс разворачивается на каблуках и уходит в женскую спальню, выхватив из руки Люпина снимок. Безжалостно помятый, но все еще хранящий главное между ними признание, и черт возьми, она сделает все, чтобы их дружба пережила это. Чтобы Снейп пережила все эти невеселые годы обучения, которые представлялись им совершенно другими когда-то. «Не смей обижать мою подругу, тупоголовый ты олень», — стучит в висках мысль, а онемевшая ладонь приятно побаливает. Она сильная ради нее, и быть магглорожденной в такой ситуации крайне полезно. Доступ к самой разношерстной информации в библиотеках обычных людей на тех же каникулах у нее неограниченный, там можно было найти статьи. О таких людях, о том, что с Северусом-Севериной все совершенно нормально, что такое случается. И что о таком лучше пока что не знать большинству сокурсников. Ей не выжить… она так хрупка, так кажется. По крайней мере, Лили хочется всеми силами ее защищать. И еще один плюс их происхождения: чистокровные не ожидают прилетевшего в нос удара от хрупкой девушки с волшебной палочкой в кармане. Поттер мстительно провожает ее удаляющуюся спину взглядом, потирая нос.***
Трудно представить, но самоидентификация Снейп у нее самой, с разрешением всех внутренних противоречий и сомнений, проходит куда тяжелее, чем принятие всего того же у лучшей подруги. С того самого дня, когда впервые прозвучало то настоящее имя, на которое теперь только и хочется откликаться, был проложен путь к бесконечным терзаниям себя и непониманию: как такое может быть. Просто несовпадение ощущений, о которых уже потом удалось прочесть в книгах и журналах, которые заботливо притаскивала время от времени Лили, неясно в какой секции библиотек их находившая. Биология. Психология. Психиатрия. О мнениях этих наук удалось разузнать многим позже. В начале отчаянно хотелось себя сломать. Терзать, перекроить, вырезать по какому-то новому шаблону, просто Что-то. Шло. Не. Так. Снейп не понимала, что. Тогда она продолжала использовать местоимение «он», пока с трудом не переосознала некоторую (всецелую) ошибочность внушенных ей стереотипов. Девушка. Она правда хотела бы быть «ей», и почему-то Лили такое заявление восприняла спокойно, кивнула, обняла, утыкаясь со смехом в плечо удивленной Снейп. Та за два первых года обучения в школе Волшебства успела свыкнуться, что смеются в основном над ней, а не вместе, но это же Эванс. Принявший облик человека солнечный зайчик, так и норовивший согреть своим светом всех и каждого вокруг, до кого дотягивались его лучи. Девушка, чьи зеленые глаза горели таким же пламенем, что спадающие на глаза пряди неровно подстриженной челки. Красивая. Снейп и любовалась ей, и так хотела быть чуточку на нее похожей, хотя бы характером, также научиться не шугаться чужих людей. Не получалось. Она вступалась за нее всегда, будь то Петуния или распоясавшийся Поттер, но роль защитницы все равно оставалась целиком за ней. Почему-то. Почему-то Лили оставалась сильной, просто оставаясь самой собой. «Дурочка. Она пытается что-то мне объяснить, хотя я ей еще давно сказала: ты клевая. Северина Снейп, ты настолько восхитительна, что я иногда злюсь, не понимая, как этого не понимает весь мир». Лили, воистину, была очередным чудом мира как магглов, так и волшебников и волшебниц. Обоим повезло с тем, что она числилась за ними, и одновременно нет, потому что принадлежала она им не целиком. Снейп к какому-либо обладанию здесь не стремилась (не явно, у нее не хватило бы духу удержать подругу рядом с собой насильно), но чувствовала себя самым счастливым человеком на всей планете. Ей повезло. Ее мир рушился. Проще — лезвием по запястьям, но не хватало духу решиться на такое, проще просто исчезнуть, но не бороться, когда даже не знаешь: а за что именно? Проще — глоток одного из быстродействующих ядов, в которых, как назло, как дьявольский соблазн, получалось хорошо разбираться. Убить себя. Тот же отец только бы обрадовался, обрадовался бы весь растреклятый мир. Чертовски жуткая мысль в четырнадцать лет, от которой никак не сбежать, которая навязчиво свербит в черепной коробке, колет в груди. От которой тошнит сильнее, чем от едкого смеха откуда-то сбоку. Прятаться было больше негде, а при воспоминании о Лили грызло ощущение предательства. Она не должна была ничего говорить, такое не могло случиться. Мир разлетелся на клочки в настоящем. Внутри оборвалось что-то, когда на колени упал сложенный листок, коротенькое послание, строчки которого практически въедались под кожу дрожащих рук. Кажется, «что-то» было жизненно необходимым. «Красотка, а почему ты сегодня не в платье? Мы хотим посмотреть!» Они знают. «Северус Снейп» умер давно. Теперь Северине хотелось уйти следом. Она подхватывает свои тетрадки и учебники, с которыми расположилась в углу библиотеки, старается проскользнуть незаметно мимо выхода, путаясь от волнения в длинной мантии. «Главное не упасть, не доставляй им такого удовольствия», — клокочет здравый смысл. Им разрешено смеяться, ей нельзя плакать. Ей ничего и никогда нельзя, в первую очередь существовать, иметь друзей… Сломанная. «Сломан». Пытаясь доказать миру свою правоту этими правильными местоимениями «он» ничего не добьется, надежда разбивается в пыль. Пожалуйста. Пусть все будет иначе. От пелены обиды перед глазами расплываются нечеткие контуры мира.***
— Вау. Ебанный пятый год, пятый круг ее личного ада. От голоса Поттера мутит, он не предвещает ничего хорошего, как обычно. У Снейп нет способностей к прорицанию, но тут все понятно и без ворожбы, топот приближающейся разве что не вприпрыжку шайки, и остается крепче стиснуть зубы. Перетерпи. К сожалению, такие установки давно не внушают уверенности и не дают сил. Зачем вообще надо было останавливаться у этого озера? В одиночестве, после ссоры с Лили оставшись без какой-либо поддержки. За нее никто не заступится. Как обычно. Научись уже, черт подери, не удивляться. Северина оступается, едва не падает вперед, но успевает чудом восстановить равновесие, только приходиться обернуться. — Какая красотка, да еще и одна, ну надо же. Эй, Нюнчик, куда ты? Мы думали, тебе нравятся комплименты от таких клевых парней. Лили теперь с ними. С Поттером, за ее руку тебе не ухватиться, несчастная ты слабачка, которой ни на что не хватает сил, в первую очередь, чтобы отстоять себя. Почему-то у других получается. Почему-то ты — бракованное отродье, съехавший набекрень заморыш, змейка с вырванными клыками, зачем заморачиваться о сцеживании яда? Снейп разве когда-то кусал по-настоящему, заставляя задуматься о себе, как о серьезной противнице? «Она, подруга». Снейп знает благодаря затянувшейся ругани, что Лили ляпнула это при всех Мародерах. Что божественная Лили Эванс, стушевавшись, сломала ей жизнь. Джеймс, как негласный мародерский лидер, говорит от лица их всех, не замечая, как отворачивается тот же Римус, как фыркает Блэк, как пытается строить из себя крутого вздернувший нос Питер, и никто из перечисленных не готов прийти на помощь. Все они смотрят на чужой позор, буквально прячутся за ним, за решительностью Поттера и любопытством немногочисленных зрителей. Это развлечение, им ничегошеньки за него не будет, а у Снейп и без того изрезаны руки от запястий до сгибов локтей. Эти уродливые шрамы уже не удивляют… нужно что-нибудь новое. Им для зрелища, ей чтобы протянуть совсем немного, чтобы отвлечься. Снейп страшно. Она без особого энтузиазма в мановение ока стала «ей» открыто, стала «мальчиком, который любит вести себя по-бабски и взял себе это в привычку», как на голову свалилась тысяча и одна проблема… Нет. Проблема одна. Джеймс-Сохатый-Поттер, запавший на ее лучшую подругу, ненавидящий ее саму. В его глазах Северус (с е в е р и н а) Снейп — зазнавшийся выродок, которого надо поставить на место и научить вовремя прикусывать язык, давиться сочащейся через слово желчью. Но не получается. Почему кто-то один уверен, что в силах перекроить другого? Ее подкидывает в воздух, выбитая из рук палочка валяется в недосягаемости («Нет, Эванс, даже не вздумай! Не смей подходить ко мне, идиотка» они ведь оставили тебя в покое), это даже не дуэль, а очередная кульминация пытки. Сердце? О нет, оно уже не заходится в каком-то бешеном ритме, ненормальной тахикардии, оно не выскакивает из грудной клетки, словно решив изменить бесполезную тактику. Застревает где-то поперек горла, мешает дышать. Оно ведь бьется, да? Она не чувствует. Она больше всего на свете желает оглохнуть, когда через шумящую в ушах кровь четко слышит каждое долбанное слово. «Кто хочет, чтобы я стащил с Нюнчика штаны?» Хотят многие. Ебнутые извращенцы. В уголках глаз — слезы, все равно никто не заметит под упавшим на голову подолом затасканной мантии. — Испугался? Да. Ей хочется сжать себя в нечто гораздо меньшее, чем то ничтожество, коим она себя ощущает, и кинуть в мясорубку. Для победы калечить противника не всегда обязательно. Для победы можно просто его растоптать… Иногда после поединка побежденный изувечит себя сам. Северина Снейп, если выживет, если протянет еще будущий год, никогда и ни при ком не задерет рукава широкой мантии. И никому не посмотрит в глаза. Потому что ей просто любопытно: если умер Северус и умирает теперешняя Снейп, что останется от них в итоге?..***
На ее последнем курсе в жизнь втискивается нахальной походкой равенкловский первокурсник, почему-то совсем не казавшийся типичным заучкой. Наоборот, он душа компании и пытается найти ко всем подход, мистер-обаяние-и-пустая-башка. К тому времени Снейп накрепко замыкается сама в себе, и теряет всякую надежду выбраться из скорлупы обратно. Ей этого и не надо. Лили бегает за Мародерами, Поттер бегает за ней, все сокурсники готовятся к экзаменам, мысли о самоубийстве никуда не пропадают, выворачивая наизнанку. Она в ловушке. Сальные отросшие волосы теперь неудобно падают на глаза, постоянно мешая при работе, но ей страшно заходить в ванную, все равно с другими или в одиночестве. Одного взгляда на собственное тело хватает, чтобы прореветь в ванне добрые пятнадцать минут, нет даже нужды в шутках. Без посторонней помощи Северина осознает, что она — уродец, непригодный даже для циркового представления. Но этот мальчишка… он словно слепой, почему-то упорно лезет к самой мрачной слизеринской тени за враждебным ко всем прочим факультетам столом. Его зовут Гилдерой Локхарт, у него прямые идеально подстриженные волосы, идеальная одежда, по которой и не скажешь, что паренек полукровка, идеальное лицо и белозубая улыбка, набор искрометных шуточек, средняя успеваемость и идеи, как отмазаться от практически любой сложной контрольной. Впервые он подходит к Снейп на спор, к стоящей у кабинета с книгой незнакомке (в чужих глазах, к парню со слипшейся паклей на голове, осунувшимся бледным лицом). В этой фигуре нет ни капли «девушки», и когда мальчишка, внезапно дергает рукав мантии, поднимая свои светлые глаза, Северина готова вскрикнуть. От возмущения, от нежелания слышать в очередной раз не то, неправильное имя. Ей хочется не дать произнести ни слова. С компании Джеймса едва успела сойти спесь, ее едва успели оставить в покое… Не обращайся ко мне, пожалуйста, не надо. Я хочу не мечтать сдохнуть в Запретном Лесу хотя бы один день. — Вам надо больше спать, — и Гилдерой, мать его, просто-напросто подмигивает, вводя в ступор. Снейп тихо переспрашивает. — Вам надо выспаться, такие мешки под глазами весьма плачевно выглядят… и волосы, нужно тоже с ними что-то сделать, но для начала хватит и сна. — А какое тебе, собственно, дело? — в голосе звенит раздражение, но каким-то неосознанным жестом она заправляет прядь-сосульку за ухо и сутулится сильнее. — Мне — никакого, — честно отвечает Локхарт, вздергивая подбородок, добавляя последний штрих к своей безупречной осанке. Из мальчика должно вырасти что-то такое, что к чертям собачьим разобьет с десяток сердец, если он не разучится себя вести и не растеряет природные задатки, — но одноклассники начинают принимать вас за инфернала… А я поспорил, что в вас есть что-то красивое, и теперь просто обязан выиграть. В глазах Северины — недоверие, паника, поиск ходов к отступлению и ненависть, злоба и на заносчивого ребенка, и на свою несдержанность. Она пытается сохранить бесстрастность и отстраненность, что видела на лице матери, когда отец в очередной раз начинал ссору. В глазенках Гилдероя веселые искорки и самодовольство. — Так что не подведите. Первый год же достаточно важен, чтобы правильно себя зарекомендовать перед всеми, верно? А проигранный спор репутацию не сделает. Он уходит, а Северина неприлично громко фыркает, утыкаясь в страницы носом, прячась от любопытных зевак. Кажется, впервые за последние пару лет она издает какой-то звук, отдаленно напоминающий им смех… кажется, никто в это поначалу не верит. Вот только Локхарт продолжает засыпать Снейп советами, преследуя по пятам, видимо в самом деле решив во что бы то ни стало выиграть у товарищей, и даже не удивляется, когда его исправляют на местоимение «она». Ожидаемой бури не происходит. Равенкловец лишь ведет бровью, извиняется и кивает. Все также снисходительно высокомерно, излучая всю эту отвратительно ослепительную харизму, отдаленно напоминающую летнее солнце. То самое. От него пахнет чем-то неимоверно сладким, никакой домашней выпечки или одолженных у матери духов, скорее леденцы и волшебные шоколадки. И чем-то цветочным. Но весь целиком он неотвратимо напоминает Северине тот день, отголоски какой-то смутной радости, и барьер дает трещину… ей хочется верить, что выпускаясь из Хогвартса, она имеет хотя бы одного настоящего друга. Пусть ему будет всего лишь двенадцать лет.***
Прекрати мне писать, я все знаю о твоих успехах и достижениях, и мне все равно. Я просто хочу оставить прошлое — прошлым, профессор Дамблдор согласился принять меня на должность преподавателя. Не пишите писем на это имя, оставь меня в покое. Это уже напоминает преследование, и следующий мой ответ будет содержать порчу. Клянусь. Надеюсь на Ваше понимание, Северус Снейп. декабрь 1981 года В этот год Северине больше не нужны друзья. Ей нужно научиться как-то жить дальше, ненавидя себя за свои ошибки.***
— А ты все такая же красивая, мисс Снейп, — ночью в коридорах школы пусто, шанс наткнуться на кого-либо не велик. Преподавателям и то приходится немного поплутать, чтобы отыскать кого-то, если необходимо обратиться с чем-то, не терпящем отлагательств. Случайно найти того, кого хочешь увидеть, большая удача, но преподавательница зельеварения не удивлена нисколько. Гилдерою Локхарту всегда везло, судя по тем же книгам и тому, что она помнит о нем, чрезмерно сильно. — Надеюсь, я не ошибся с обращением… — Ошиблись. С каких пор «мисс» стало нормальным обращением к мужчине-коллеге? — ее голос дрожит, и слава Мерлину, что не видно точно также дрожащих рук в глубоких карманах и складках мантии. Собеседник ни капли не изменился, кроме новой прически и мимических морщинок в уголках глаз, вестимо от лучезарной улыбки. Неужели он стал завивать волосы, или каково происхождение тугих кудрей? Какая безвкусица, думает человек, гардероб которого ограничен пятью одинаковыми черными балахонами. — Не глупи. Я ведь знаю… да и вообще, — он делает размашистый и изящный взмах рукой, рассекая воздух в опасной близости к ее плечу, — тогда и первокурсники умели слушать. Слухами Хогвартс полнился предостаточно на протяжении всего существования, не учителю ли это знать. Я все мечтал, что мы когда-нибудь снова увидимся, хотел проверить, не показалось ли мне тогда, что между нами… — Замечательно, что вы так уверены в своей памяти, профессор Локхарт, но спешу разуверить вас. Мы, — жесткое ударение на слове, — никогда знакомы не были, и я не горю желанием общаться. Так что позвольте пройти, в отличие от вас, у меня масса дел, не терпящих отлагательств. Но новый преподаватель ЗОТИ сжимает ее запястье, и от этого прошибает электрическим разрядом вдоль позвоночника. Его рука такая горячая, такой потрясающий контраст с ее вечно холодными ладонями, то ли от обитания в подземельях, то ли от болезненно-дурного кровообращения. Локхарт ведь хватался так и раньше, будучи на несколько десятков сантиметров ниже, и хочется спросить: изменилось слишком многое, верно? Но вопроса не будет, он застревает даже не в горле, на полпути к формулированию, на самой мысли о подобной вольности. Ей не надо себя тормозить, это часть инстинкта самосохранения. — Оу, ты нисколько не изменилась. Я рад, да, разве что, — и наклоняется, его дыхание жжет край скрытого темными волосами уха, — тебе все-таки стоит начать высыпаться. Она отталкивает его. Она. Хватит разговоров, потому что, пытаясь сделать лучше, тупоголовый, но всегда сообразительный Гилдерой, даром, что ли, попавший на равенкловский факультет, не замечает, как ее снова начинает ломать.***
Поцелуй. Самое абсурдное, что могло случиться с мужчиной и женщиной, чья дуэль произвела такой фурор полдня назад. Половина присутствующих при позорном поражении своего преподавателя по защите от темных искусств теперь убеждены, что зельевар пытался его убить или покалечить. И они не сказать, чтобы были далеки от истины. Снейп правда злилась, и когда вечером пришла в больничное крыло принести свои чопорные извинения, вовсе не чувствовала себя виноватой. Так было положено уставом чести, ничего лишнего, просто когда ты ломаешь человеку ребро одним со всем чувством брошенным «Экспеллиармус» нужно что-то сказать. Например, что ты не хотела этого (что будет ложью). Или что ты пришла за этим (что тоже не искренне, по крайней мере, не до конца). А потом вы просто целуетесь, впервые в жизни, когда он лежит на больничной кушетке и признается в любви. Локхарт как-то умудрился влюбиться в Северину в последние месяцы их общения. Влюбился не всерьез, ребячески, но умудрился сохранить это ребячество внутри до сих пор. Да, иногда увлекаясь другими особами и немного забывая о нем, но он и не отрицает, это и изменой назвать нельзя, да и уверенности никогда не было, что это «оно самое». И Снейп не ощущает ревность, во-первых, они никогда не встречались, она не уверена, что такое возможно по отношению к ней, что ее характер получится вытерпеть. Во-вторых, она перестает обманывать себя. В-третьих, ей слишком хорошо. Впервые с того самого года в груди немного унимается боль. Пожалуйста, о Мерлин, не дай сожрать себя утром заживо за то, что она всего на одну ночь забудет о Лили. О ее смехе, глазах, об их так и не пережитой ссоре. Просто одна ночь. Позволь ей не думать сейчас о смерти. О чьей бы то ни было. Поцелуй, от легких укусов горят губы, и наглость Локхарта воистину не знает никаких границ приличия, хотя бы потому что он одним рывком затаскивает ее на себя, противно скрипя не ожидавшим подобных манипуляций стулом. Медсестра не приходит, возможно, уже спит, намаявшись днем. Еще бы, таскать столько стопок книг из кабинета Гилдероя — ему ведь надо подписывать их в определенном графике, чтобы снабжать книжные лавки! Возможно, она знает, что сюда зашла Северина, и знает еще многое, помогая до этого ей с определенными медицинскими заклятиями, для поддержания хоть какого-то вида, от которого не приходится бить все попадающие под руки зеркала… Северина не била. Пусть и хотелось. Нет щетины, черты стали куда плавнее, чем были в годы ее обучения, но разве достаточно? Она все еще не женщина, какими бы зельями не пробовали это досадное упущение исправить, и пусть даже удалось при помощи одного слегка округлить грудь… магия не рассчитана на такие эксперименты, в больницах подобные «операции» не проводятся. Самые крупные центры помощи, справляющиеся с самыми катастрофичными воздействиями чар, разводят руками. Маггловская медицина… но разные особенности строений, и одному Дьяволу известно, что случится в итоге. — Ты дурочка. Северина, возьми хотя бы во внимание, что меня никогда, ни разу, не привлек ни один мужчина, — голос Гилдероя низок настолько, что от этого сиплого шепота хочется провалиться под землю. О, она должна понимать и понимает, от чего тот так сел. — А тебя я сейчас хочу больше всего на свете… — Даже больше ежегодной премии «Мистер обаятельная улыбка»? — язвительная реплика слетает с языка не из-за злости, просто забравшиеся под мантию руки, пытавшиеся стянуть мешающую вещь, умудрились в ней запутаться. Расторопность Локхарта оставляет желать лучшего. — Она и так у меня в кармане, о чем беспокоиться? А вот ты можешь куда-нибудь испариться… и я постараюсь этого не допустить, — расправившись с тяжелой тряпкой, он, наконец, прижимается губами к потрясающе тонкой, изящной шее. Мир замыкается вокруг них, стараясь не мешать.***
Здравствуйте, к сожалению, пациент Гилдерой Локхарт находится в состоянии помраченного сознания, преимущественно не ориентируется в окружающем мире, не узнает работников медперсонала, членов семьи и предметы быта. Решено, что до восстановления функционирования долговременной памяти посещение мистера Локхарта невозможно. С ув-ем… О Мерлин, почему опять…***
Потерял память. Снейп больно закусывает костяшки пальцев, глядя куда-то в окошко потухшего камина, сидя на самом краю кровати, норовя вот-вот с него съехать на каменный пол. Ожидаемая пара новых шрамов, но их нет, только старые грубые рубцы, потому что она пообещала не вредить себе. Да, примерно тогда же, когда расписала новому преподавателю всю шею живописными синяками-укусами, словно отыгрываясь за попытку собой командовать. Какая теперь разница? Что ее держит? Взгляд снова пробегает по строчкам официального письма, она откладывает его в сторону, зарывается пальцами в волосы, чистые до скрипа, сжимает их, беззвучно кричит в пустоту… кромешное «никуда» окружает со всех сторон. Жаль, после смерти Лили Эванс-Поттер Северина совсем разучилась плакать, это так помогло бы сейчас, сорвать голосовые связки, разбиться в дребезги о стены своей промерзшей комнаты. Как бы помог сейчас он, если бы был рядом. Зачем надо было сравнивать их столько раз, ведьма, как будто на самом деле умудрилась сглазить. Лили Эванс мертва. Гилдерой Локхарт тоже, формально… нет. Она встает. Делает глубокий вдох, чтобы через пару часов отправиться к Дамблдору и сообщить о вынужденном отпуске на день. Надо проверить все самостоятельно и съездить за кое-какими ингредиентами, да и библиотеку не мешало бы обновить новыми томами о специализированной медицине. Она закрывает глаза и чувствует сжавшие запястье пальцы, переплетающиеся с собственными. И эта неожиданно не узкая ладонь Лили… Настойчивый совет не сдаваться. И она, черт возьми, его слушает.