Одинаково-разные

      Их поцелуи расслабляют пуще слов.       Вот, стоит только коснуться губами загривка, языком выписать узор, и она поддается легче. Уговорам, настойчивым движениям, она поддается поцелуям — более легким, буквально порхающим по ее щекам и скулам, в ответ прихватывает нижнюю, рвано выдыхая на толчок.       — Хао! — обрывает резко и чувствует, как жилистой рукой ее перехватывают поперек пояса. Подстраивают удобнее и входят до упора, до поджатых пальцев ног.       Неприятно. Но в первые секунды три — потом движение, вновь толчок, и тело будто размякает. Она запрокидывает голову, касаясь затылком плеча и ощущая, как в знак утешения Йо целует ее в изогнутую шею, языком обводит ключицы и накрывает ладонью изнывающий клитор.       Вспышка.       Анну дергает в мелком экстазе — мелком от того, что она знает, что будет дальше. Стоит Хао совершить еще несколько толчков сзади, пересчитать легкой перебежкой проступающие ребра и довольно вздохнуть, как чувство заполненности покидает ее.       Недовольный стон и мягкие руки младшего брата подменяют ладони старшего — Анна не остается без внимания ни на секунду; ее ласкают сзади, ее целуют спереди, ее прижимают и зажимают так, что кружится голова. Она вскидывает кисть, ищет опору в лице Хао где-то позади, но когда не находит осязательно и хочет найти зрительно, язык Йо внезапно оказывается в ее рту, крадя невольное «Мм!».       Он целует мягко, сам весь мягкий: мягкий характер, мягкие руки, мягкое проникновение без презерватива, который ей и не требуется. Несколько таблеток в месяц, и она вызывает судорожный вдох, склоняясь над его лицом и насаживаясь на член — анатомически правильный, красивый, пропадающий в ней.       Она двигает бедрами, наблюдая, как темные брови сначала ползут вверх — эмоциональный — а потом сводятся на переносице, сопровождая легкой хмуростью цежение воздуха сквозь стиснутые зубы. Свежее дыхание, которое она ловит с поцелуем, которое втягивает в себя, выпивает и которое выдыхает, стоит их легким воспламениться, а голове — закружиться пуще прежнего.       Ее качает, она прикрывает глаза, полностью отдаваясь ощущениям — напряженно-острым, щекотливо-нежным — множащимся на взбудораженных нервных окончаниях, играющим под кожей чечеткой. Она тихо стонет, изучает ладонями Йо: его грудь, солнечное сплетение, косточки таза — и довольно мурлычет, когда Хао, спустя подготовку, касается плеч.       Разминает усталые после трудного дня, спускается по позвоночнику вниз и звонко шлепает по ягодице — мат заглатывает Йо вместе с языком. Обводит тот, кружит, играет и отвлекает — от Хао, от шелеста разрываемой пачки презерватива и скрипа старой кровати, на которую коленом опирается старший.       Ее берут под локти, приподнимают, утешительно гладят по бокам, по груди, жадной до внимания, и в момент, в одну секунду разрывают с двух сторон. Анна вскрикивает непроизвольно, двигает бедрами навстречу Йо и обнимает, насколько хватает гибкости, Хао за шею со спины, царапает загривок.       В голову начинают лезть неуместные восклики знакомых: «Как так, не можешь выбрать одного? Ты разбиваешь сердца им обоим!», — когда, судя по любовным поцелуям и связи, которая их скрепляет три года, все говорит об обратном.       Анну давно покинул стыд: за то, что изнывала сначала по одному, затем — по другому, выслушивая много разных прилагательных и определений, а под конец и вовсе поддалась внезапному порыву-соглашению — устроить «шведскую семью». Она уверена: Рен сказал это в шутку, совсем не ожидая, что гордая она, единоличница, предложит собственникам-им, братьям-близнецам, нечто подобное, и те согласятся. Но уже через полчаса после разговора одежда всех троих валялась на полу, а ее растягивали умелые руки старшего и целовали сладкие губы младшего.       Они тоже не могли так: не могли без нее совсем и не могли смотреть, как ей наслаждается кто-то один, а поэтому для каждого это был своеобразный выход. И пусть они изредка обменивались ревностными взглядами, прижимали попеременно к себе тесней, они все же мирились: с самими собой, друг с другом и ей.       Она целует Йо глубоко, пока хватает кислорода. Проникает в его рот жадно, игриво обсасывает кончик языка, выбивая гулкий стон-вибрацию, и отдаляется, замечая ниточку слюны. Его взгляд мутный, отличный от ее, губы налиты возбуждающе-алым, приоткрыты, маня, — и она бы с радостью в них впилась, да только Хао целует в затылок.       У корней волос, в пульсирующую венку на шее — он опускается по плечу вниз, покуда разрешает поза, напирает тверже, сдерживая себя, как можно сильнее, и вызывая мурлыканье в ответ. Анна чувствует его в себе, как он толкается, как движения балансируют на грани грубой нежности, и закусывает до отрезвляющей боли губы, чтобы не сорваться в безумный такт.       Когда они были вдвоем, когда с ними рядом не было Йо, они сметали со стен картины, врезались в углы и едва ли не рвали друг на друге тряпки. Теперь же их трое — ее пальцы очерчивают ореол чужого соска — и необходимо учитывать желания всех.       Она вызывает слабое шипение Йо, довольно улыбаясь, даже насмехаясь, как в секундной слабости искривляется его лицо, но стоит ему улыбнуться в ответ, протянув к ней руки, как настает ее очередь краснеть.       Долгие ласки, мимолетные поцелуи, превращающиеся в жадные, неконтролируемые вспышки голода и жажды — за три года отношений с Йо она удивилась, казалось бы, всему, чему только могла, — их взгляды пересекаются, не выдерживает первой она — но на достигнутом он не остановился. Ни тогда, когда однажды схватил по ее велению грубо за волосы, когда вдавил в постель, придушив. Ни сейчас — когда приподнимается на локтях, утопая носом в груди.       В небольшой, округлой — он хватает губами за сосок, стискивает тот меж зубами, вызывая красноречивый стон в ответ, и не думает быстро переключаться; целует, обсасывает, тянет на себя, пока не опирается крепче на одну руку, второй хватаясь за бледную вершинку.       — Йо! — внезапно Хао кусает в шею.       Перебивая брата и накрывая его ладонь своей, он сжимает крепко грудь, заставляя захлебнуться. Наклоняет Анну ниже, ставит метки тут и там, напоминая игриво-пестрым, алым, как саднили после вечеров спина, живот и шея — все в укусах, все в полосках; и Анна — довольная собой.       Горловой минет, шикарный куни, секс-игрушки — полет фантазии, отличные от Асакуры-младшего.       Хао целует меж лопаток, тогда как Йо целует меж грудей, и она рассыпается от мысли, что не может выбрать одного: такие одинаковые и одновременно разные. Они одинаково по-разному доводят ее до стонов, до головокружений и неспособности дышать.       Сминают, гладят, удовлетворяют, что салют взрывается в глазах, и все те крики-маты пропадают.       Как выглядит она, прекрасно знает, но не может отпустить ни пушистую макушку, пристроенную на груди, ни сильных рук, обнимающих двоих.