Когда закончилась история

      Глеб курил, выдыхая прозрачный сероватый дым. Он умел делать это красиво - запрокидывал голову назад, закрывал глаза, расслаблял плечи и руки. Его тело делало все остальное - природная бледность, аристократическая худоба, тонкие пальцы, длинные ноги, заложенные одна на одну, плавные линии тела, которые не скрывала одежда... на него можно было смотреть часами.       Глеб выглядел как герой женских книжных романов – такой одинокий и печальный молодой человек в потрепанной кожаной куртке, сигареты, пронзительный взгляд… и место было как раз в духе подобной книги – железнодорожная станция возле маленького городка, заплеванная платформа, вместо зала ожидания – просто бетонная коробка с лавками. Серое промозглое утро, а Глеб сидит там и ждет чего-то... прислонившийся спиной к зеленой облупленной стене, он кажется таким тихим, одухотворенным, неземным - рука сама тянется прикоснуться, чтобы убедиться в том, что он живой, а не сошедшая со страниц книги картинка. На Бейбарсова часто обращали внимание те, кто приходил на эту станцию - особенно девушки, жадно и с интересом. Им хотелось подойти к нему, спросить, почему он сидит здесь и чего ждет. Неприятно было бы услышать, что он ждет свою девушку, но... кто знает, каким мог бы быть ответ?       Юные девушки слишком романтичны. Реальность немного... злее.       У Глеба мерзли пальцы по утрам, он натягивал на них серый колючий свитер, который носил под курткой, но это все равно не помогало согреться. Он расстегивал куртку на груди – из-за толстого свитера она была маловата, давила, штанины джинсов нередко промокали от росы, а иногда роса попадала и в кроссовки. Воздух по утрам всегда был сырым, фильтр сигареты, которую Глеб часто крутил в пальцах, тоже отсыревал, сигарета загоралась долго и табак был невкусным. Зажигалка не хотела работать в озябших пальцах, дешевая, пластмассовая и бестолковая. Раньше Глеб мог зажигать огонь прямо на ладони и тепло никогда не было для него проблемой. Раньше... давно. Когда еще его сердце замирало при виде рыжего огня чужих волос, когда еще ему казалось, что он влюблен. Когда еще мир был другим - не таким, как сейчас.       Не поддернутым белой дымкой тумана среди высоких деревьев. Не провинциальным городком, утонувшим среди полей и лесов. Не влажным лугом, который надо пройти, чтобы попасть на станцию. И не станцией, не насыпью, где все время холодно по утрам, где пахнет сигаретами, сыростью, лесом и поездами. Где отходят и приходят электрички, где всегда хочется вскочить в первый попавшийся поезд - и уехать, уехать, уехать... мчать куда подальше от самого себя. Будто знаешь, что где-то есть место, где ты можешь спрятаться.       Глеб усмехался. Он трогал свое колено, обтянутое джинсовой тканью – живое, здоровое колено, а не то, во что оно превратилось, когда он в последний раз видел Таню. Ту, чье имя он теперь не произносит и в мыслях, потому что та жизнь - в Тибидохсе, на Буяне - она слишком далекая и чужая, она слишком не его. Его жизнь теперь - эта.       Маленькие песчаные тропинки, песок влажный и не разъезжается под ногами. За городом – болото, его огибает неловкое незаасфальтированое шоссе. В городке Глеба никто не знает, в городке тихо и спокойно. В городке он снимает комнатку, подрабатывает – там стал его дом. Глеб ненавидел такие маленькие города раньше, но после Тибидохса и всех событий, это место - его единственное спасение.       Он как будто вырос из чего-то. Из своих амбиций, обид, разрушенных мечтаний. Будто, лишившись своего темного дара, обрел какое-то дополнительное внутреннее зрение и стал видеть дальше – видеть глубже в самого себя. И понял, как сильно нуждается в тишине. Месте, где никто не знает его, где есть что-то, за что хочется держаться.       Частенько – хоть и не в этот раз – он приходит на станцию не ехать куда-то, а просто так. Посидеть. Покурить. Ему тяжело без человеческого общения, без людей, но и с людьми ему очень тяжело. К счастью, человек, лишенный магии - это человек лучше, чем человек, никогда не рождавшийся с магией. Он, если не умер от ненависти и злобы – будто мудрее и вдумчивее. Будто знает что-то важное.       И есть еще что-то. Одержимое. Теплое. Светлое. Живое.       Тани давно уже нет, и где она - Глеб не знал. Он не видел ее больше с той самой зимы. Он вообще больше не видел ее, даже во снах. Без нее так хорошо – легче, как без сдавливающей удавки на шее. Глеб опьянен свободой, но что делать с ней, он не знает толком. С ней, наверное, ничего не надо делать. Просто жить.       На то она и свобода, чтобы трогать того, кого хочешь, чтобы целовать веки того, кого хочешь, чтобы видеть во снах того, кого сам решаешь, а не того, кого нужно. Глеб не видит Таню во снах, нет. У него давно другие сны.       Загудела подъезжающая электричка, Глеб выкинул в овраг окурок и встал со скамейки. Это была особенная электричка, которая ходила только два раза в день. Туда и обратно, в одно и то же время. Она особенная тем, что она единственная останавливается там, где проезжают остальные электрички. Там, где она останавливается, уже и станции-то как таковой нет, лишь густой лес – просто известно, что где-то в его глубине сторожка лесника. Электричка останавливается, если подумать, только для живущих в этом лесу людей.       Когда-то, когда Глеб только начинал жить без Тани и своей удушающей магии, он все имеющиеся деньги тратил на то, чтобы ездить из одного города в другой. Теряться на просторах России, но неизменно возвращаться обратно, в свой крошечный городок, в свой дом. Однако оставаться долго на одном месте он не мог – начинало тошнить от рутины, от людей, от себя – приходилось сбегать. И вот однажды Бейбарсов заметил, что одна из электричек останавливается еще на одной станции - и что этого не делают другие. Никогда. На этой станции почти никто не сходит, но так словно и должно быть. Глеб часто смотрел на нее, проезжая мимо, и вот однажды он решил сойти там. Просто так.       Колеса стучат тихо в такт стуку сердца. В вагоне в такое время почти никого нет - пара человек сидит у окон и все. Это вам не раннее утро, где все забито людьми, едущими в большой город на работу, где стоит шум, гам и где все пышет энергией. Сейчас тихо, пусто, серо и сыро. Глеб любил сидеть у окна, но не смотреть в него, а дремать, натянув на голову капюшон и чутко прислушиваясь ко всему, что происходит вокруг него. Старая привычка некромага, не имеющая никакого отношения к магии. Но, надо сказать, хорошая привычка.       Когда пришло его время выходить, он вздрогнул – всегда вздрагивал, будто его кто-то тряс за плечо. Наверное, немного боялся проехать свою станцию - она же такая незаметная и короткая...       Зато когда сходил, будто попадал в другой мир. Вместо платформы там была бетонная плита, вместо билетной кассы – заколоченный деревянный домик. Ни разу за все время Глеб не встретил в этом домике билетера.       Честно говоря, если идти по путям, от этой станции до городка Глеба можно было добраться за пару часов. Совсем рядом, по меркам местных расстояний между поселками и городами.       Но какой уважающий себя бывший некромаг будет идти по путям? Это уже попахивает мрачноватой романтикой, товарищи.       Что дальше, за платформой? А ничего. Насыпь, глушь и маленькая фигурка в зеленой куртке, стоящая около тропинки, ведущей в лес. Сердце Глеба всегда немного замирало при виде ее.       Он любил эти моменты.       Спрятав руки в карманы джинсов, он неторопливо подходил ближе. Ванька пару секунд, щурясь, рассматривал его, а потом узнавал и тоже шел навстречу.       Глупый. Будто в этой глуши может сходить кто-то, кроме Глеба.       Вокруг ног Ваньки вилась рыже-коричневая собака – Ванька называл его Громом. Гром был шумной, бестолковой псиной, еще щенком выброшенной кем-то в лес. Добрый Ванька подобрал и вот... сейчас эта бестолковщина пляшет вокруг своего хозяина и радостно машет хвостом при виде Глеба. Совсем не чует в нем некромага, хотя животные обычно очень чувствительны к этому.       У Ваньки сияющие глаза и щетина на подбородке и щеках. Ванька, когда говорит с Глебом, задирает голову, потому что Бейбарсов прилично так выше. Ванька совсем не изменился с того времени.       Ванька ни слова не говорит о Тане. А спрашивать Глеб не хочет.       Они подошли друг к другу, от Ваньки пахнет костром и хозяйственным мылом, от Глеба – дешевым одеколоном и сигаретами.       - Привет.       - Привет, Маечник. Как поживает зверье?       - Хорошо, - Ванька протянул Глебу руку, улыбнулся, - иди сюда. Опять замерз? Губы все синие, снова сидел на платформе? Выходил бы позже. Время же наизусть знаешь...       Он другой. Без магии ему лучше - он светлее, мягче, спокойнее. Без Тани он лучше. Она не тянет его на дно.       Больше не тянет.       Глебу иногда кажется, что это он убил Таню и приворожил Ваню, но это мысли из разряда сумасшедших фантазий. Разумеется нет. Просто их жизни разделились – и Таня пошла по своему пути, а они с Ванькой – уже так получилось – по своему. Как выяснилось, одному на двоих, даже без всяких зеркал и черного колдовства.       Людские привязанности – магия намного сильнее той, которую преподают в Тибидохсе. И особенно она сильна для одиноких людей.       Глеб, протянув руку потрогал мозолистую ладошку Валялкина, прислушался к себе. На душе так легко и спокойно – как и всегда, стоит только оказаться рядом с этим человеком.       - Да.       ***       Когда-нибудь Глеб все равно переедет к Ваньке. В маленькой глуши им с Валялкиным хорошо будет доживать свой век, двоим, сломанным когда-то девчонкой с фамилией Гроттер. Глеб всю ночь целует зажмуренные Ванькины веки, прижимается лицом к мозолькам на его ладонях, гладит уже зажившие ожоги на спине и плечах, дотрагивается, и не может отпустить Ваньку - потому что, ему кажется, что отпустив, он потеряет что-то важное. Что-то похожее на любовь.       И как можно было быть таким дураком и не замечать всего этого так долго? Упорно гнаться за призрачной мечтой о тепле Таниных рук, о ее безграничной отдаче, о ней всей – как можно было не заметить, сколько в ней на самом деле пронзительной пустоты? Той, что не может заполнить в себе даже она сама – и стремится заполнить за счет других? Ее пустота поглощает все, не давая никому шанса выбраться. Когда-нибудь это самоедство ее убьет. Оно уже чуть не убило их с Ванькой.       Разбило, а потом склеило. Свело, слепило вместе. Через зеркало, через пронзительное и страшное чувство одиночества – через желание быть хоть кому-то нужным. Уже в этой жизни Глеб случайно окунулся в Ванькино спокойное солнечное тепло и понял – что это было тем, что он всегда искал. Тем, что он искал в Тане. Тем, что сам чуть не погубил.       К счастью, Ванька ответил ему взаимностью. Не любовью, нет. Его тоже мучило чувство потерянности, отчужденности. Ему тоже нужен был кто-то. Глеб стал кем-то – сначала на один раз, потом на второй, потом на третий… а потом понял, что прошло уже пять лет и он жить не может без Ваньки.       В этих лесах утром еще более холодно и промозгло, чем на станции.       - А тебе никогда не хотелось вскочить в электричку и куда-нибудь уехать? – стоя с Ванькой, пришедшим его провести, на платформе утром следующего дня, спросил Глеб.       Электричка ходит только два раза в день. Туда и обратно. Опоздаешь - и придется пешком идти целых два часа по путям. Не в стиле некромага это. Гром носится по платформе, лает, гоняет каких-то мелких птиц. Ванькина ладонь в ладони Глеба, Валялкин теплый, от него тянет молоком и хвоей. При нем Глеб никогда не курит – не хочет, чтобы запах сигарет перебивал то, чем Бейбарсов никак не может надышаться.       - Хотелось. Но это было давно, в Тибидохсе, - ответил Валялкин, щуря светло-голубые глаза на только-только встающее за соснами солнце, - когда меня все сдавливало со всех сторон. Я какой-то дикий, Глеб. Не могу жить там, где шумно, есть люди. Хочу здесь. Здесь хорошо, но бывает одиноко.       - Без них? - спросил Глеб, подразумевая Ванькиных приятелей со школы. Валялкин сощурился, повернулся – и вдруг взял Глеба ладонью за затылок, притянул к себе. Они соприкоснулись висками – Ванькины волосы пахли Бейбарсовским одеколоном.       - Без тебя, - пробормотал Ванька ему в висок, - я все больше понимаю, что когда-нибудь точно вскачу в электричку и уеду к тебе. Они же всегда проходят мимо. Останавливает только то, что я знаю - с одной из них сойдешь ты. Это уже как предчувствие... ты же сойдешь? Орать не тянет, но иногда так хочется сорваться... Это хуже, чем орать. Тогда хотелось, чтобы меня забрали хоть куда-то. А теперь я знаю, куда я хочу.       Глеб наклонился, положил ладонь ему на щеку, приподнял его голову и поцеловал в лоб. Ванька зажмурился, обхватил Глебово запястье в горячее кольцо своих ладоней и приник ближе. Утренний ветер трепал его светло-русые волосы. Только в такие минуты Глебу становилось по-настоящему легче. Будто влажный туман внутри него расходился, уступая место солнцу. Глеб открыл глаза - и в самом деле, тучи разошлись, пропуская на землю солнечные лучи. Волосы Ваньки заблестели, как золотые, а замерзшие уши слегка покраснели. Но Валялкин не двигался, прижавшись к Глебу и держа его руки.       - Сойду. Конечно, - Бейбарсов поцеловал его снова и сам приник поближе. Танины рыжие волосы уже почти полностью стёрлись из его памяти.       А из-за Ваньки сердце не екает, как из-за нее. Из-за Ваньки теплеет в груди. И это чувство намного лучше.       Для Валялкина сорваться - как страшный грех совершить, у него же его твари, это значит - бросить их на произвол судьбы. Они не важнее Глеба, просто... ответственность и дело не в том, что Ванька светлый маг, он такой человек. Только недавно Бейбарсов начал это понимать.       - Я ненавижу леса, - совершенно искренне сказал он, - я провел вот в таком полжизни. Не хочу попадать туда снова.       - Я знаю, - ответил Ванька, - поэтому я не прошу тебя остаться.       Понимать – это, определённо, прекрасно. Но когда-нибудь все поменяется, мир изменится к чему-то новому и электричка перестанет останавливаться на этой станции. И тогда Глебу ничего не останется, кроме как переехать к Ваньке – чтобы тот не прыгал по поездам, разрывая себе душу между Глебом и животными. Совершить маленькую жертву, на которую Бейбарсов уже почти готов. И когда они будут вместе – Глеб уверен - желания кричать вслед проезжающим поездам от снедающей душу тоски больше не будет.       Оно пропадет вместе с воспоминанием о Таниных рыжих волосах, окончательно. А ведь, если подумать, эти воспоминания давно сменили другие. О голубых глазах с серым ободком - намного более лучшие.       И холодный, промозглый мир зальет прозрачный, золотистый солнечный свет.       И эта история наконец-то закончится хорошо.