Равновесие

      – Сигнал бедствия разослан по всей Галактике, но ответа нет.       – Значит, услышали, но промолчали.       Лея думает, что этого следовало ожидать – разве же пример Альянса был не показателен? Сколькие рисковали жизнями в отчаянной борьбе, когда остальные безмолвствовали? Правда, Знамя Альянса ещё надеялась, что их пример хоть что-то изменил.       Видимо, зря.       – Видимо, это конец. Видимо, Галактика утратила надежду. Её искра… угасла.       Последний потерянный звук ещё мечется в углах рукотворной пещеры, а разом вскинувшаяся Лея узнаёт входящего ещё до того, как видит, - старое измученное сердце частит и срывается, словно ей только двадцать, и они бегут по коридорам огромной ненастоящей луны с незнакомым – самым родным! – мальчишкой. В звенящей от холода и страха тишине непонимающие, неверящие, ошарашенные вздохи кажутся канонадой выстрелов, но впервые бессменному Генералу настолько всё равно, что происходит с её людьми.       Лея совсем не знает усталого старика, что смотрит на неё так пристально и тепло – она впервые за годы, бесконечно пустые тоскливые годы ловит отголосок пульса под сухой кожей, полной горстью пьёт бесконечную любовь, на которую не способен больше никто, и целый мир сжимается до короткого имени, до трёх букв.       Люк, её прекрасный свет.       Люк, половина сердца её, половина души.       Грубая ткань царапает нежную кожу щёк, когда она подаётся вперёд и утыкается в сильную грудь, чувствуя, как смыкаются за спиной надёжные руки. Защищают, оберегают, принимают и разделяют груз ответственности и потерь, и боли, рвущей изнутри, и Великая Сила, как только она смогла без этого жить?! Как смогла отпустить, глупый осколок целого, как смогла выстоять в одиночку столько лет?       Неудивительно, что Хан сбежал от неё подальше в космос, уберегаясь от режущих в кровь и слёзы острых сломов. Неудивительно, что ребёнок сбежал от них обоих к простому и понятному Сноуку, до которого она опоздала добраться.       Неудивительно, когда Сила мощными волнами расходится от порождённого восстановившейся связью резонанса, сбивая с ног людей и выводя из строя технику. Они вдвоём – почти Вейдер, а Вейдер – это страшно и неотвратимо, как сама смерть. Лея ещё помнит.       Только вот Лея больше не боится, в кольце надёжных рук ступая за прожжённые врата. Она совсем не чувствует ни жара ещё капающего металла, ни холода ледяного ветра, ни криков позади. Улыбается: не стоит – ни биться, ни горевать, ни проклинать.       Просто пришло время старым измученным символам уйти – вслед за Йодой и Кеноби, Вейдером и Палпатином, вслед за джедаями и ситхами, Республикой и Империей.       Пусть под шагами скрипит алая соль, воздух переполнен чадом и болью, и лишь небо всё так же ясно и бесконечно перед ликом перемен. Почти как проклятая Сила – благословенная Сила, что звездой разгорается внутри, прожигая лучами кости. Самое то для замёрзших в одиночестве стариков.       Лея отражает улыбку на губах брата – туда, вперёд, где чувствует перепуганных детей, на глазах которых зажигается новая легенда. Туда, где безмолвно кричит её сын, на глазах которого умирает последний отблеск эпохи.       Ничего, почти отвечает она. Ничего, придут новые люди, новые герои подхватят новые знамёна – лихой пилот до крика рассорится с бесстрашной генералом, а клон, который вовсе не предатель, будет обнимать девочку, научившуюся ради любви спасать. И малышка-морок с забытой всеми пустынной планетки, так отчаянно умеющая мечтать и рваться вперёд, будет учиться, обязательно будет, наверняка даже у её собственного сына, что сам выбрал себе имя и судьбу, - ей только смириться и принять, ах, как же это сложно, не умеет Лея смиряться, за целую жизнь так и не научилась. Право, умирать гораздо легче.       Как по-стариковски.       Глупые, смелые, бессмертные дети! Неужели они тоже были такими? Прохладный металл пальцев сминает плечо – о, они были куда безумнее, мальцам, укрытым в тени легенд, до таких глубин и высот ещё далеко, но однажды – да, однажды они нас превзойдут. Как мы превзошли.       Лея счастливо и впервые за годы свободно смеётся вместе с Люком, принимая первый удар раскрытой ладонью – за спиной кто-то кричит, впереди кто-то молится, а Сила за не-вспомнить-сколько-лет поёт в крови, шумит в ушах ветрами над погибшей Альдерой, пересыпается под кожей татуинскими песками.       Сила откликается – ну потому что они Скайуокеры, и разве может быть иначе?       А Сила – это всегда баланс, и это то, что Люк всей сутью постигал много-много лет, чтобы поделиться несложной, выстраданной истиной и с ней.       Вряд ли бы кто-то из прошлых мудрых – мёртвых – джедаев смог бы так: им, наверное, даже не пришло бы в мудрые головы…       … но идиотское пророчество, над которым так горько и хрипло смеялись тридцатилетние Скайуокер-Соло, всё-таки сбылось: Избранный принёс равновесие в Силу. Их.       Ведь Сила – это всегда баланс. Тьмы и Света.       Ненависти и любви.             Жизни и смерти.       Пусть так, улыбается Лея побелевшими губами, когда обожжённую кожу пропарывает сломанная чудовищным давлением кость.       Сила – это всегда баланс.       И две половинки Избранного на незримых весах стоят так безумно, так нечеловечески дорого, что смерть их откликнется – жизнью тысяч. Лея по именам называет погибших на этой бессмысленной войне: каждого пилота наплевать-какой-стороны, каждого живого наплевать-какой-расы, каждого, каждого, кого знает и нет.       Неважно.       Сила помнит всех.       Перед глазами, дрожа, размывается радуга, и Лея торопливо смаргивает, прогоняя непрошенные капли. Радуга размывается, словно в палитре безумного художника, - тысячи оборванных жизней, бесконечность возвращённых дней, и шансы прожить отпущенное как выберет сердце. Кому как не Лее, всё ещё зовущейся генералом Органа, успешному политику и никчёмной жене, знать, как дорого стоит возможность выбрать правильно.       Радуга дрожит, разбиваясь о белое и алое, и где-то кричит, срывая голос, оглушённая девочка, которая могла бы стать Светом, где-то молится беззвучно потерявшийся ребёнок, которому не стать больше Тьмой. Лея улыбается и разворачивается в надёжных руках, бестрепетно подставляя спину под поток плазмы, – глупость какая, эта никому не нужная война, зачем она, пока под щекой бьётся родное сердце?       Последний её – их! – подарок любимым и близким, последний след в Галактике. Тонкая, почти истлевшая нитка насильной связи рассыпается в бесплотных пальцах, бросая детей на растерзание непониманию и одиночеству – они знают, как это, целую жизнь промучились в разлуке… пока не встретились, не нашли друг друга вновь и вновь. На той стороне, где всё лишь Сила, близнецы всё равно останутся целым, ну а раз так – так пусть проклятая связь, благословенная связь станет опорой другим. Лея вплетает прах в огненную цепь, звенья которой собственной запекающейся кровью намертво вплавляет в души сына и подопечной. Так, чтобы не разорвать при всём желании, чтобы никакой обиды для разлуки не хватило – не стоит оно того, наши глупые, бессмертные, любимые дети, не повторяйте ошибок почти мёртвых символов, которые умудрились забыть, что тоже люди.       Будьте собой, всегда на стороне друг друга, выдыхает Лея, ощущая прерывистое дыхание на макушке и робкие, неверящие, такие ослепительно жадные вдохи на парсеки вокруг. Брат вторит неожиданно сильным, глубоким голосом, что снился ей ночами: ни одна война не стоит боли и одиночества, никакая политика не стоит пустых глаз и разбитых сердец. Не повторяйте прошлых ошибок, ищите свой путь – мы будем стоять рядом, позовите, если станет нужно, мы откликнемся, придём по первому зову.       Их слышит каждый в Галактике – в шёпоте ветра, в улыбке любимых и смехе детей. Эти слова не смогут забыть – никто из тех, за кого они отдают сейчас жизни, не смогут. Эти слова станут чудом, новой легендой, примером для сотен и тысяч.       Лея и Люк – две половины Избранного, потерянные и найденные близнецы – станут новым костром надежды, ярчайшей путеводной звездой.       Лее больше не больно и не страшно, годами нывшее сердце успокаивает ритм – они просто истаивают, каждым выдохом отпуская себя. Великая Сила, они так устали! А на той стороне их давно заждались, и кажется, что вот-вот под зажмуренными веками вспыхнет золотистый абрис такой щемяще родной и больше не печальной женщины в любящих объятиях почти всемогущего мужа.       Лея улыбается: им, таким незнакомым, и брату, такому близкому, и сыну, бесконечно любимому, и той, кого рада была бы назвать дочерью. Не успела.       Люк успел, и того довольно.       Они пришли в этот мир вместе и уходят, не разжимая рук.       А мир остается – жить.       Верить.       Любить.