Я никогда не думал, что смогу отречься от былой дружбы. Но это было моим лучом надежды, проблеском света в непроглядной тьме, что душила меня, не давая вздохнуть и расправить плечи. Это решение было моим единственным выходом. А потому…
— Какая честь! Неужели сама принцесса Рапунцель соизволила спуститься свысока к нам, простым смертным, на землю и навестить одного никчемного алхимика?
Я фыркнул, прислонившись плечом к дверному косяку. Передо мной стояла Рапунцель, — такая нервная, испуганная, сжимающая тонкими пальцами ткань всегда аккуратного лилового платьица, и лицо ее было искажено едва заметной гримасой отчаяния. Кассандра была здесь же, словно личный телохранитель подруги, и, скрестив руки на груди, с нескрываемым раздражением наблюдала за моими ужимками. Я старался не смотреть в ее сторону.
Солнечные лучи разбегались по земле и окропляли ее пятнами золотого света, цветы пестрели где-то в темной траве, и их аромат, поднимаясь в воздух вместе с пыльцой, щекотал ноздри. Природа цвела, все вокруг было окутано искрящейся пеленой радости — мой дом желтел пуще прежнего, смех детей, бегающих на улицах Старой Короны, звенел громко и заливисто, где-то в листве щебетали птички, весело переговариваясь между собой, но на душе наперекор всему было мрачнее некуда. Солнце для меня словно перестало золотиться и давно померкло.
Я снова окинул взглядом фигуру Рапунцель, ее нервно закусываемые губы и неуверенно поглядывающие в мою сторону глаза, ее стыдливый румянец и пальцы ног, что невольно чертили в песке какие-то узоры. Нутро обожгло ненавистью, и бровь недоверчиво взметнулась вверх.
Уже несколько раз, приходя к моему дому, Рапунцель предпринимала попытки наладить со мной отношения. Казалось, мне доставляло особое удовольствие фыркать и, то манерно растягивая слова, то говоря слишком быстро, лихорадочно, отвечать на ее предложения колкими отказами.
Казалось. Сердце с каждым словом неприятно сжималось, покуда я играл в своей маленькой трагикомедии — такой неуклюжей, местами нереалистичной, с переигрыванием.
Мой отец был благополучно освобождён из янтаря, и теперь нам не угрожала опасность, камни давно ушли из деревни, не оставив ни следа былой разрухи, весь ужас остался позади, забываемый, как страшный сон, но я отлично знал, что не налажу отношений с принцессой. Стоило закрыть глаза, хоть на минуту погрузиться в пелену темноты, как я отчётливо видел перед собой красное стекло в иллюминаторе автоматона, слышал оглушающий скрежет механизмов, чувствовал запах раскаленного металла. До ушей долетал собственный надломленный голос и скандируемые Рапунцель слова:
— Достаточно, Вэриан.
Мне было стыдно. Стыдно и обидно одновременно. Я знал, что виноват, как никто другой, совесть терзала нутро, словно ржавая игла, но не менее острая чувствовалась боль от нанесенной обиды. Я сожалел, но каяться не мог: казалось, что выговориться некому. Я не хотел видеть Рапунцель, ведь каждый раз, стоило нам встретиться, воспоминания окутывали пеленой терзаний, так, что становилось тошно.
Светлое прошлое слишком ярко, до боли в голове, контрастировало с порванной дружбой; казалось, будто смешали две краски — белую и черную, и в своем союзе они дали мрачный серый цвет. Я знал, что ничего уже не будет как прежде. Мысли роем носились в голове, путались и готовы были вот-вот свести с ума, пока одна всеобъемлющая идея, наконец, не начала затмевать собой другие.
«Я должен забыть о былой дружбе.»
Я не хотел признавать этого, честно. Не хотел, но постепенно отдавался этой мысли, пока дни бежали, ночь сменялась утром, но ничего не менялось. Пока я не пришел к жестокому выводу о том, что это — лучший из вариантов. И теперь, стоя на крыльце своего дома в лучах полуденного солнца, что слепили глаза, я раз и на всегда давал понять, что все кончено:
— Ох, боюсь, я не в праве тебя задерживать: у королевской особы, должно быть, море дел. — Я развел руки в стороны, чуть поклонившись напрягшейся девушке, и губы мои презрительно скривились. — Так что хватит мне тут распинаться, перейдем к делу.
Рапунцель неуверенно скользнула взглядом по лицу Кассандры, и та одобрительно, едва заметно кивнула ей, хоть, казалось, не была до конца уверена в своих действиях.
— Мы просто подумали, что ты хотел бы сходить с нами на ярмарку, в город. Мы бы погуляли вместе, как обычно это делают… Ну… Друзья. — На этом слове она помедлила, опасливо поглядывая на Вэриана. — Мне кажется, мы бы неплохо провели время.
Мне захотелось вздрогнуть, но я подавил мимолётный порыв. Нельзя давать слабины. Брови нахмурились, словно в голове производились сложнейшие алхимические расчеты, а пальцы на руке не спеша загибались, покуда я говорил, как можно язвительней цедя слова:
— Сходить на ярмарку с человеком, кто дал мне обещание, затем благополучно не сдержал его, отказал мне в помощи в момент острой нужды и даже не вспомнил обо мне потом? Заманчивое предложение, но я, пожалуй, откажусь.
Рапунцель опустила глаза на свои ноги, и щеки ее запылали. Из моей груди вырвался судорожный вздох, который, к счастью, довелось услышать лишь мне, и слова прозвучали холодно, без толики сожаления: «Думаю, на этом мы можем закончить нашу беседу.» Показалось, что это был не мой голос.
— Но, Вэриан, ты всё-таки по…
— Рапунцель, — это имя прозвучало, как скверное ругательство. Я вдруг стремительно развернулся, так, что чёлка заколыхалась из стороны в сторону, закрывая мне обзор, отчего я раздраженно откинул ее в сторону, — ты мне пока не королева, а значит, не в том положении, чтобы приказывать. Я все сказал, и будь добра: услышь меня хоть раз в жизни.
Девушка попятилась, словно я попытался ударить ее, и в изумрудных глазах промелькнула плохо скрытая горечь. Кассандра положила руку на плечо подруги и мельком глянула на меня, а я тут же, не желая смотреть в две пары глаз, глядящих с пробирающей до костей горечью и жгучим осуждением, развернулся к ним спиной и замер, опершись дрожащей рукой о косяк.
— Что ж, тогда нам лучше пойти обратно. Прости… Прости, что потревожили.
Рапунцель отступила, повержено повесив голову, и ноги ее устало побрели по пыльной земле — слишком непривычный вид для извечно жизнерадостной принцессы. Я нахмурился, кровь стучала в висках, и вдруг сквозь ее бой, откуда-то издалека, донесся голос, заставивший все внутри судорожно сжаться, как сжимается сухой листок под натиском огня.
— Я догоню тебя, Рапс. Нужно поговорить с глазу на глаз с нашим… Старым другом.
Моя спина напряглась, вытянувшись в струну, когда темно-зелёные глаза впились в нее со всей своей яростью и упрёком. Сапоги застучали по каменным ступеням, и в следующее мгновение прямо над ухом раздался резкий, звенящий от нескрываемой злобы голос:
— Ну, и сколько еще ты собираешься ломать комедию?
Рука крепко схватила мое плечо, да так, что я даже поморщился от боли; девушка резко развернула меня к себе лицом.
— Поосторожнее, Кассандра, я вообще-то там, под одеждой, живой, и мне больно!
Пальцы нарочно, с удвоенной силой вцепились в рубашку, сжали ткань вместе с кожей, и я сдавленно шикнул, пытаясь выдернуть руку.
— А Рапунцель, по-твоему, не больно? Она из кожи вон лезет, лишь бы наладить с тобой отношения, но ты и слушать не хочешь!
— Да как же… Ты… Не понимаешь, — слова отрывисто, со сдавленными вдохами вырывались из груди, покуда я выворачивал руку из крепкого — тренировки в королевской гвардии не прошли даром — захвата. Кэсс вдруг отпустила рукав, и я, отвернувшись, легонько потирая плечо, отступил назад.
— Ты правда думаешь, что я в одно мгновение могу забыть все произошедшее? Думаешь, могу закрыть на все глаза и в одночасье простить вас?
— Ты мог бы, если бы постарался. Но ты даже не пытался! Твои извечные ужимки уже сидят в печенках.
Я на секунду замер, чувствуя, что липкий холод начинает постепенно окутывать мою грудь. Тело начала бить мелкая дрожь, и голос мой, поддавшись ее влиянию, так же дрогнул, когда я визгливо, почти обиженно крикнул:
— Ой, а я прямо-таки млею от удовольствия, огрызаясь и прогоняя вас прочь! — Руки саркастически взметнулись в воздух, и голос чуть не сорвался от охватывающих сознание эмоций. Гнев, что никак не мог угаснуть в пляшущем сердце, закипающее огнем раздражение, горечь, обида — все это смешалось в одну непонятную чехарду, заставляющую сознание идти кругом. — Скажи, что мне остаётся делать? Радоваться? Встречать вас с распростёртыми объятиями? Здравствуйте, гости дорогие, пройдёмте, попьем чаю, побеседуем о былых временах, когда мы пытались убить друг друга!
— Вэриан, хватит.
Эти слова прозвучали так резко, так настойчиво и ровно, что я невольно осекся и медленно, нехотя развернулся. И как бы я не старался все это время не смотреть на стоящую рядом девушку, как бы не старался переводить взгляд на подернутые солнечным маревом улицы, глаза мои тут же столкнулись с ее глазами, и по спине беспорядочным роем пробежали мурашки.
— Не думай, что я ничего не понимаю. Ты пережил многое. Нет, ты пережил то, что не должен переживать ни один твой ровесник. Но скажи мне: почему ты так упрямо отвергаешь все попытки наладить отношения?
Сердце забилось быстрее, заставляя тело броситься в жар, когда я опустил взгляд на свои ноги, а затем неуверенно, как бы стыдливо поднял взгляд и снова столкнулся с глубокими цвета лавра глазами; они находились так близко, что я мог пересчитать ресницы, если бы не сбивался со счету, мог почувствовать лёгкий аромат хвои и каких-то масел, исходящий от темных волос, и сдуть непослушные кудри, что вечно лезли в лицо.
— Вэриан, неужели тебе все равно?
Мое имя из ее уст звучит как-то иначе — оно словно начинает мне нравиться. Сердце отсчитывает несколько неровных ударов.
«Если бы мне было все равно,» — я не решился озвучить эту мысль вслух, сославшись на пересохшее горло с комом внутри, но смутно осознавая, что дело вовсе не в этом. Душу терзали сомнения: Кассандра была отдельным пунктом в моей истории. Строптивая, непреклонная и, казалось бы, холодная, как айсберг, на самом деле она была куда более чуткой, чем некоторые из наших «добрейших» знакомых.
Знаете, она действительно походила на айсберг: словно у сверкающей глыбы льда, у нее показывалась лишь малая вершина — холодная, отталкивающая, колючая; все остальное было за гранью досягаемости. Я был знаком лишь с малой частью ее потаённой души, и это было моим достижением. Я не боялся говорить с Кэсс по душам, ей всегда можно было рассказать свои секреты и страхи, но я понимал, что сейчас — не время. И никогда уже не будет для этого нужного времени. Что было, то прошло, ведь мы, казалось, оба разорвали связывающие нас нити, которые все это время плелись с огромным трудом.
— Прости, Кассандра, — как жаль, что теперь я не мог выдавить из себя ничего, кроме этого строгого и серьезного имени, — но я боюсь, ты права.
Я сделал паузу, неуверенно поглаживая рукой свою шею. Кассандра не шевельнулась.
— Прошлое лучше не ворошить. Я давно забыл о том, что было между нами: между мной, тобой, Рапунцель, Юджином. Между всеми. Финита ля комедия, — я издал короткий, нервный смешок, пожимая плечами, и губы мои растянулись в улыбке, пытающейся хоть немного разрядить обстановку, но вышедшей слишком уж измученной и жалкой. — А, может, оно и к лучшему?
Девушка смерила меня долгим, внимательным взглядом, и мне показалось, что грудная клетка сейчас разорвется, как разрываются колбы с неудачно смешанными химикатами. Лицо ее не дрогнуло, руки аскетически сложились на груди, придавая девушке привычный ледяной вид, но в глазах — или, может, мне показалось, — промелькнула искорка сожаления.
— Что ж, тебе виднее. Но ты все же подумай: неужели такие вещи забываются так просто?
Ее спина довольно быстро растворилась на залитой солнцем дороге, но я ещё долго стоял на крыльце своего дома, глядя туда, где только что находилась ее фигура, темным пятном вырисовывающаяся на фоне светлого пейзажа. Под ложечкой неожиданно засосало. Где-то рядом, проворно взмахивая желтоватыми крылышками, пролетел махаон, заливисто залаял щенок, и его тявканье смешалось со смехом детей, что радостно бегали за своим маленьким другом. Я не шелохнулся, пока голос отца не раздался над моим ухом и его удивлённое лицо не высунулось из дверного проема:
— Сынок, все нормально? Обед давно готов.
Я заморгал, неуверенно отводя взгляд в сторону, и смысл его слов будто бы не сразу дошел до моего затуманенного сознания.
— А-а… Ах, да, пап … Уже иду. Я просто… Просто задумался.
Рука неуклюже почесала затылок. Отец что-то облегченно бросил в ответ и поспешно скрылся из виду, покуда я продолжил стоять, в действительности задумавшись.
А было ли мое решение правильным?
***
В лаборатории по обыкновению пахло сыростью и пылью, но сильнее всего шибал в нос терпкий запах химикатов, что покоились в мешочках, колбах и склянках. Я склонился над одним из сосудов, внимательно изучая пляшущую от моих движений субстанцию, и гордость пробрала мое сердце. Новое средство для очистки копоти было почти готово: отец однозначно будет доволен и, возможно, даже забудет, что все ужасающие черные разводы на стене остались после моего эксперимента. Несколько капель упали из пипетки в стоящую передо мной колбу, раздалось тихое шипение. Я тихо вздохнул.
Хоть я и был доволен результатом, хоть средство, должно быть, удалось на славу, я не мог не заметить, что слишком часто отвлекался. Разговор с Кассандрой не выходил из головы, и образ ее, словно собственная тень, без конца преследовал меня. Смешанные жидкости при переливании постоянно выплескивались наружу, оставляя на деревянной столешнице цветные пятна, порошок рассыпался по полу, какая-то пробирка разбилась с громким звоном; один раз я обжёг пальцы о колбу, совсем забыв, что предварительно нагрел ее. Словом, дело шло плохо.
Солнце клонилось к линии горизонта, оставляя над ним розовато-красную полосу, — следующий день обещал быть холодным — а воздух насквозь пропитался вечерним морозцем, заставляя пар белыми облачками вылетать изо рта. Я зевнул, чувствуя, что веки норовят опуститься, неуклюже потёр глаза, распластавшись руками по захламленному оборудованием столу. Сон неумолимо одолевал вымотанное сознание, и вот уже моя грудь, вздымаясь от тихого дыхания, покоилась на жесткой поверхности стола вместе с головой.
Вдруг откуда-то сбоку, словно из-за невидимого барьера, до моих ушей донесся отчётливый и ровный стук: казалось, били по стеклу. Я вздёрнул голову, отрешённо ища глазами источник стеклянного звона. Вокруг безмолвно, совершенно нетронутые, отбрасывая на столешницу длинные тени с цветными вкраплениями стояли колбы и склянки. Где-то среди залежей бумаг с косыми надписями мерно поднимался и опадал бок Рудигера. Все было спокойно. Но не успел я положить голову на скрещенные руки, не успел устало прикрыть глаза, решив, что все это — шутка моего измотанного мозга, как звук снова повторился, отчего енот испуганно вздёрнул голову, звонко пискнув.
Лаборатория пустовала, лишь моя искажённая тень расчерчивала пол темной полосой, пересекая розоватые квадраты света из окон. Сомнения не оставалось: кто-то стучался с улицы.
Грудь противно сдавило, и из лёгких словно выбило весь воздух. Я прерывисто вдохнул, когда моя рука коснулась входной двери.
«Кто может наведаться ко мне в такой-то час, да ещё и по окнам колотить?»
Закатный свет мягко коснулся глаз и мгновенно окрасил мою рубашку в пастельный рыжеватый цвет. С темных, вырисовывающихся на фоне алеющего неба рваными полосками веток вылетела птица и безмолвно, ритмично взмахивая крыльями, улетела за кроны деревьев, прочь из утопающих в лучах заходящего солнца далей.
Улица пустовала, и я непонимающе поднял брови. Рудигер, не менее заинтересованный приходом неизвестного гостя, коснулся моей ноги пушистым боком, и, переведя на него взгляд, я вдруг ахнул от неожиданности и почувствовал, что сердце мое ёкнуло и упало куда-то вниз.
На крыльце моего дома, серебрясь капельками воды на листочках, лежало несколько цветков. Голубые, словно утреннее небо, они смотрели на меня со всей своей нежностью, хрупкостью и беззащитностью, и дыхание почему-то сперло. Енот недоверчиво подошёл к неожиданному подарку и, предварительно втянув голову в плечи, боязливо понюхал зелёные стебли. Я же провел пальцем по крохотным лепесточкам, аккуратно поднял букетик, но руки мои тут же похолодели и перестали слушаться: среди густой голубизны мелькнуло нечто светлое, почти белое.
— Смотри-ка, Рудигер, а наш тайный гость, оказывается, не захотел оставаться тайным, — проговорил я, поспешно вытягивая из гущи лепестков кусок бумаги, на котором были видны наискось написанные слова:
«Забавно, что именно эти цветы играют особую роль в жизни каждого из нас. Не делай вид, будто бы ты ничего не помнишь: я знаю, что это — вранье. Приношу тебе этот скромный подарок, — девять незабудок — дабы ты ещё раз подумал о том, что так усердно пытаешься забыть. Тебе решать, как поступать, но не кажется ли, что ты принял не самое верное решение?
P. S. А ведь не зря эти удивительные цветы называются незабудками.»
С каждым словом дыхание мое замедлялось, а вскоре и вовсе замерло, когда я пробежался взглядом по заключительной подписи:
« Кэсс. Знаешь, зови меня Кэсси.»
Капли воды на лепестках продолжали светиться в солнечном свете, и перед моим взором вдруг встали две фигуры, идущие по сверкающей от утренней росы траве. Солнце только-только пробуждалось от ночного забвения, и его лучи постепенно окутывали все вокруг, прогоняя остатки сна прочь. Кассандра неуверенно оглянулась на замок, и брови ее нахмурились.
— Вэриан, я знаю, что ты у нас новатор и всегда преисполнен новых идей, но, честное слово, уходить из замка на рассвете в неизвестном направлении — не лучшая твоя затея.
Впереди, перед опушкой леса, мелькнула узкая спина в зеленоватой рубашке. Я остановился, через плечо оглянувшись на девушку, и лицо мое озарила счастливая улыбка.
— Не волнуйся, Кэсс — я помню, помню, не Кэсси! Вернёшься в замок в целости и сохранности.
— Может, ты скажешь, откуда я вернусь?
— Скоро ты всё увидишь. Тут недалеко, поверь мне.
Трава густо намочила мои икры, и влажные штанины тут же прилипли к коленям. Тонкие солнечные лучики с трудом протискивались сквозь сплетения крон, и лес до сих пор был подернут синеватой дымкой, лишь клочки белого тумана светлели среди кустов. Вдруг впереди забрезжил солнечный свет — это открылась меж расступившихся деревьев небольшая полянка, и я, улыбнувшись ещё шире, ускорил шаг. Но не успел я ворваться в пятно света, не успел радостно объявить о том, что мы, наконец, прибыли на место, как нога моя по обыкновению зацепилась за корень, и я со звонким криком встретился грудью с травой, что тут же окропила меня ледяными каплями. Раздался смешок: Кассандра присела рядом и, аккуратно смахнув с моего лба намокшие пряди, проговорила:
— Надеюсь, что мы действительно почти на месте, ни то я не буду уверена, что ты вернёшься в замок в целости и сохранности.
Я перекатился на спину, чувствуя, что рубашка мгновенное облепляет ее, даруя приятную влажную прохладу. Глаза Кассандры с доброй насмешкой смотрели сверху вниз прямо в мое лицо, и из груди вырвался сконфуженный смешок.
— Не переживайте, миледи, вы уже благополучно добрались до нужного места, — я отвесил шуточный поклон, если это, конечно походило на поклон в моем лежачем положении. Кассандра удивлённо подняла брови, и я, вскочив с примятой травы, ринулся вперёд, поманив ее рукой. Кусты податливо расступились в стороны, и я остановился, утонув ногами в сплошном голубом полотне. Кассандра выскочила следом и замерла, во все глаза уставившись на цветущую поляну.
Десятки, сотни, тысячи голубых цветов укрывали землю сплошным полотном, и бледные, едва заметные солнечные зайчики прыгали по их лепесткам.
Я смущённо почесал затылок, мельком взглянув на девушку, и тут же перевел взгляд на свои ноги. Кассандра сделала несколько шагов в сторону поляны.
— Я знал, что твои любимые цветы — незабудки, вот и подумал, что стоило бы тебя привести на эту полянку в разгар их цветения, — дыхание сперло, когда девушка опустилась к голубым цветкам, зарываясь в них ладонью, и грудь судорожно сжалась от радости. — Думал, тебе должно понравиться. Тебе ведь нравится, да?
Последние слова прозвучали как-то неестественно громко, и я сделал резкий, словно выпад, шаг вперёд, почти умоляюще глядя на Кассандру.
— Но как ты узнал…? Как узнал о том, что это мои любимые цветы?
— Узнал? — Рукой я невольно ткнул себе в грудь, но тут же развел ладони в стороны, радостно проговорив, — это, Кэсс, ментальная связь. Я всегда знал, что между нами что-то есть.
Мой локоть облокотился о ее плечо, и я игриво склонил голову на бок, но тут же, заметив насмешливо заломленную бровь и едва заметную улыбку, сознался:
— На самом деле помогла Рапунцель. Ну, так… Чуть-чуть.
Кассандра рассмеялась. Рассмеялась, заставляя мое сердце радостно трепетать и подпрыгивать, а затем опустилась на землю, и пальцы ее принялись ловко перебирать нежные лепестки. Она не спеша рассматривала незабудки, срывала их цветок за цветком, и вот в ее руках появился небольшой букет, что ярко вырисовывался голубым пятном на фоне серой рубашки. С ним она выглядела просто прекрасно — чуть опущенные ресницы и лучащиеся темные глаза, кудрявые, пропитанные лесным воздухом пряди волос, лёгкая, но такая счастливая улыбка и тонкие пальцы, почти бережно сжимающие крохотные цветочки. Кто бы мог подумать, что передо мной находилась Кассандра — обычно такая строгая, непоколебимая и черствая. Я невольно хихикнул.
— А Рапунцель оказалась права: ты и в правду души не чаешь в этих цветах.
Кэсс резко выпрямилась, взметнув вверх брови, и голос ее повысился:
— Что? Я? Нет, я просто считаю… Что это красивые цветы, не более. Мне, в общем-то, дела до них нет и… Да, нет никакого дела…
Травинки приятно защекотали ноги, когда я присел рядом, не отводя взгляда от явно смутившейся девушки. Моя рука спокойно протянула ей несколько незабудок.
— Это — действительно красивые цветы. Очень красивые.
Улыбка никак не могла сползти с моего лица, и мне вдруг захотелось засмеяться. По-детски простая, нехитрая радость витала в воздухе вместе с ароматом трав, хвои и незабудок и медленно, но верно окутывала меня с ног до головы, замирая в животе приятным теплом. Кассандра несколько секунд, не изменяясь в лице, глядела на меня, но плечи ее вдруг вздрогнули от сдерживаемого смешка, и лицо озарилось такой же широкой улыбкой.
Солнце вскоре выползло над горизонтом, позолотив облака и окрасив небеса в лазурный цвет, а мы продолжали сидеть на этой удивительной полянке, скрытые тенью близрастущих елей, откинувшись спиной на ствол дерева, и Кассандра лёгким движением водрузила на мою голову венок, проведя рукой по моим волосам.
— А тебе идёт, — ее смешок в который раз заставил мою грудную клетку содрогнуться в сладостном вдохе. Я так же провел рукой по своим волосам, в которых уже запутались маленькие лепесточки.
— Спасибо, Кэсс.
Темные глаза мельком скользнули по пушистым неспешно ползущим облакам, опустились на изумрудного цвета лес, и ее плечо незаметно коснулось моего, когда девушка выпрямилась и села, чтобы заглянуть мне в лицо.
— Знаешь, зови меня Кэсси.
В такие моменты кажется, что ничего уже не может волновать: ни грусть, ни невзгоды, ни беспокойства и даже какие-либо добросовестные мысли. Ты становишься по-настоящему счастлив, и это светлое чувство прочно впивается в мозг, вытесняет все остальное, сбивает дыхание и прогоняет по позвоночнику сотни мурашек. Тогда я был по-настоящему счастлив.
Я часто-часто заморгал, мир словно перевернулся, и снова перед глазами всплыло крыльцо дома, улочка Старой Короны и алый диск солнца.
Воспоминание исчезло, оставив после себя болезненный осадок на сердце и едва заметное пощипывание в глазах. Пальцы с удвоенной силой сжали записку, и бумага жалостливо зашуршала, разрываясь в нескольких местах. А незабудки продолжали смотреть на меня своими голубыми глазами и вдруг, затмевая все охватывающие меня чувства, я понял, что по телу разливается приятное тепло вперемешку с толикой горечи — очень странное чувство.
И тут, словно невесомый призрак, вдалеке, на середине дороге выросла фигура. Сердце ударилось о рёбра и сбилось с ритма, пускаясь в дикий пляс и резко замирая. Я молча смотрел на нее. Смотрел на ее фигуру, которую изо дня в день так внимательно изучал, а после, по ночам, воссоздавал в сознании всю до малейшей детали, пробегал взглядом по рукам, что были привычно сложены на груди, задерживался на спрятанном тенью лице, и как бы упорно я себя не обманывал, как бы не прятал истину за десятками дверей, она все равно всплывала наружу: где-то в изведенной душе, помрачневшей и померкнувшей, как выгоревший на солнце лист, копошились старые чувства, освещая темноту тонким лучом. И луч этот, пробивая тьму и разрывая ее на мелкие клочки, согревал изнутри, и на душе моей почему-то стало легче — давно забытое ощущение.
Я снова заморгал, прогнал жгучее чувство в глазах и вдруг поймал себя на том, что губы растянулись в улыбке — не в вымученной истерической гримасе, не в саркастичном оскале, а в настоящей, обычной улыбке. Кассандра тоже улыбнулась — конечно, было сложно заметить это с тенью на ее лице и яркими лучами, что били по глазам, но я был в этом почти уверен, — и, кивнув мне, уверенной походкой пошла прочь. К моему собственному удивлению, я вдруг почувствовал, что по спине бегут знакомые сладостные мурашки.
Откуда-то из глубин дома раздался басовитый голос отца: кажется, он что-то спрашивал, но я его не слушал. Я просто стоял на пороге, прижимая к себе девять незабудок, и мысли вихрем крутились в голове, но почему-то не терзали мозг, не заставляли виски пульсировать и руки сжимать голову в попытке остановить боль.
Кажется, я был счастлив.
Снова светило солнце.
Видимо, мое решение никогда не было правильным.
