Нет, с этим Гризманном вообще можно серьёзно?
Конечно можно, и Лукас знал это лучше всех. — Слушай, если ты прямо сейчас не перестанешь быть такой букой, я трахну тебя прямо на этом сидении, — обречённо вздыхая, мол, "ты не оставляешь мне выбора", Антуан предпринимает вторую попытку достучаться до совести противного Эрнандеса, и в этот раз почти получается. Лукас вскидывает руки и мгновенно пунцовеет: — Не говори так! А Гризманн смеётся. Опять. — Неужели ты всё ещё не привык? — и вот так каждый ёбанный раз. Любовь у них была странная — с обидами, смехом и поцелуями; у Антуана как будто всё в шутку, а Лукасу совсем не смешно. — Терпеть тебя не могу, — ворчит Эрнандес, каждый раз при этом чувствуя, как его внутренности переворачиваются вверх дном, и на душе такой сумбур, что земля из под ног уходит. — Да ладно тебе, — бросает через плечо Гризманн, даже не отвлекаясь от вождения. Он-то всё равно знает правду. Лукас дуется за спиной у француза и буравит взглядом его затылок, покрытый едва отросшим ёжиком русых волос. Какой же Антуан иногда... невозможный. Просто невыносимый.Только попробуйте не влюбиться в этого засранца.
Эрнандес не замечает, как копирует манеру своего возлюбленного морщить нос и слегка прищуривать левый глаз, выражая недовольство. Только всё это, конечно, сплошная показуха, потому что Антуан сейчас остановит машину, переберётся к Лукасу на заднее сиденье, и тот снова утонет в томительно-ласковых объятиях, убаюканный шумом улиц и абсолютно счастливый. Даже не нужно никакого секса — у Эрнандеса от одной улыбки седьмого номера оргазмы. Антуан, об этом, естественно, осведомлен. Он вообще в курсе всего, что касается его любимого мальчика, но всё равно ломает дешёвую комедию, как если бы не знал ничего. — Люка-а, — пряча в уголках губ торжествующую ухмылку, он проникает под кофту своего el hermanito и едва касается подушечками пальцев его торса. — Сколько раз... я тебе говорил... называть меня Лукасом, — в перерывах между тяжёлыми вздохами проговаривает француз, хотя задумываться о правильности произношения своего имени — это самое последнее, что можно делать, когда тебя ласкает Антуан Гризманн. — Эр-р-р-р-рнандес, — мурашки по коже. Он шепчет это прямо в ухо защитнику, и тот уже готов не обращать внимание ни на что — пусть хоть Питером называют, лишь бы вот так картаво рычали на ушко. Но в самый последний момент Лукаса откуда-то изнутри укалывает досада, и он чувствует горечь на кончике языка.Конечно, дела идут куда лучше, когда Антуан берёт инициативу в свои руки.
Всё как обычно заканчивается стонами и тем, что Эрнандес не помнит, когда у него на этот раз впервые снесло башню. Хотя самый первый раз в его памяти отложился довольно крепко.***
Лукас держал у себя на ладони два наполовину смешанных между собой пятнышка и с интересом их разглядывал, пока Антуан торопливо сдирал с кровати простыни. Конечно, Эрнандес ему чертовски мешал это делать, но Гризманн почему-то молчал. — Антуа-ан, — не оставляя наблюдений, позвал Эрнандес. — М? — Ты знаешь, а Мадрид всё-таки красно-белый, — вдруг рассмеялся Лукас и, слегка потянувшись вперёд, оставил на губах Антуана влажный поцелуй.***
Он уверен, что в этот раз будет точно так же. И после того, как окна в автомобиле снова станут прозрачными, Эрнандес сначала прижмётся щекой к ключице Антуана и пролежит в таком положении целую вечность. А потом, выпрямившись, словно пружина, бегло чмокнет своего сокомандника во влажный от пота лоб. Гризманн обязательно ответит ему сморщенным носиком и очаровательной полуулыбкой. — El hermanito, — удовлетворённо промурлычет он по-испански и снова рассмеётся, только теперь Лукас даже не подумает обижаться.