Resonance

      Пальцы его бегут по клавишам с бешеной скоростью, а глаза его закрыты, ему не нужно смотреть на инструмент, чтобы извлечь нужный звук, не он играет, а сам рояль внутри него. Он полностью отдается музыке. Ноги ритмично нажимают на педали. Все тело раскачивается в такт музыке в собственном невероятно эмоциональном танце. Аккорд! Вступают виолончели, вслед за ними контрабасы. Темп увеличивается, и вот, на пике напряжения, рывок, руки пианиста взлетают вверх и замирают в воздухе над клавишами. Он не видит, но знает, чувствует, как она подносит смычок к скрипке, ждет нужного момента и начинает играть. Мягко и нежно, почти любовно скрипачи прикасаются смычками к своим инструментам, постепенно движения рук ускоряются, становятся резче, напряжение нарастает, но пианист одной рукой перехватывает инициативу на себя, осторожно, без спешки завоевывая внимание слушателей, присоединяется вторая рука и плавно берет аккорды, снова замер. Соло скрипки. Он поворачивает голову в ее сторону, она сидит к нему спиной и слегка покачивается, длинные волосы откинуты к правому плечу, чтобы не попали под смычок, сейчас она похожа на березу, обдуваемую сильным ветром, которая раскачивается под его натиском. — Акулина Викторовна! — мужчина подбежал сзади, осторожно взял у нее из рук футляр и помог занести в грузовик. — Вы как всегда великолепны. — А вы как всегда эмоциональны, Серафим Леонидович. Пианист усмехнулся:  — Вы же не видели, как я играю. — Я слышу — этого вполне достаточно. — женщина откинула волосы за спину и запахнула куртку, — Как можно играть с закрытыми глазами? — А как можно играть с открытыми? — Вы же ничего не видите, ни нот, ни инструмента! — Не согласен, я вижу достаточно, чтобы играть, а вот когда играешь, открыв глаза, видишь слишком много лишнего. Женщина лишь задумчиво хмыкнула и, подобрав полы платья, направилась к автобусу. Мужчина последовал за ней. — Итак! Концерт прошел на ура, впрочем, как и всегда. А теперь мы едем в Тулу, утром, как приедем, заселяемся в гостиницу, а вечером, господа, играем в театре. Прошу вас в гостинице отдохнуть и на обед спуститься не забыть. Спасибо! Пианист устало вздохнул, глядя, как Виктория Сергеевна, самая старшая в их группе и потому, так сказать, «вожак» их стаи, прошествовала по проходу к заднему ряду и устроилась в кресле. Он уткнулся лбом в оконное стекло и закрыл глаза, мысли в голову не шли, после концерта всегда так, абсолютная пустота, такое ощущение будто все стерли из памяти и разум абсолютно чист, было только чувство холодного чуть влажного стекла на лбу и легкая вибрация, прошедшая по нему, когда автобус тронулся. Спать вроде бы не хотелось, Серафим взял в руки рюкзак и достал из него большой ежедневник в кожаном переплете. Найдя нужную страницу, стал читать. «Через две недели лекции в университете, а потом еще несколько концертов. О! Отпуск уже скоро! Ну наконец-то!». «А если вот так завернуть? Хотя, нет. Не то! Лучше этот аккорд. Да, правильно, этот аккорд и загогулинку на бантик. Великолепно, потом опробую» — Акулина писала музыку для скрипки, в основном она играла её только для себя, но нередко исполняла эти небольшие этюды для студентов, а иногда и вовсе вместе с ними — и им практика, и ей приятно. Поставив точечку в конце, перелистнув в начало, женщина осторожненько написала заголовок — «Пельмень» — «Теперь готово!» — и с довольным видом убрала тетрадь в сумку. Акулина, точно что-то почувствовав, обернулась, и взгляд её упал на Леонидыча, а тот глупо улыбался в свой блокнот. «Счастье идиота. Как маленький. Готова поспорить с тобой на шоколадку, что он вспомнил про скорый свой отпуск!». И сама же себе ответила: «Ну давай поспорим!». Краткое пожатие правой руки левой, и на этой славной ноте они разошлись. А скрипачка достала наушники, включила одну из композиций, которую они будут играть на следующем концерте. На самом деле она хотела спать, к чему и приготовилась, завязав длинные волосы в пучок. Пианист, продолжая улыбаться во все тридцать два зуба, стал осматривать автобус, желая поделиться своим счастьем, и сам не заметил, как стал смотреть на смешно торчащий из-за спинки сиденья светлый лохматый пучок волос. «Ну ничего, потом порадуюсь» — и веки устало сомкнулись. Бешеный стук в дверь не давал спокойно спать, по ту сторону кричали: — Акулина!!! Выруби своего чокнутого! «И вот скажите, почему «моего», с каких это пор он стал моим?» Женщина встала с постели и накинула халат поверх пижамы, чтобы было теплее. Выйдя в светлый коридор, она слегка поморщилась от яркого света гостиничных ламп. К несчастью, вопли скрипки здесь были слышны намного отчетливей и резали слух, и найти источник беспорядка не составило труда. — Леонидыч!!! Хорош скрипку пытать! — скрип моментально прекратился, а дверь открылась, на пороге стоял довольный Серафим со смычком в руках и победно смотрел на Акулину: — Добро пожаловать, мисс. — Я не «мисс», я — «мадемуазель», но в данный момент мне не до формальностей: ты своим шумом всех на этаже перебудил, сейчас же прекращай и иди спать. Мужчина в удивлении поднял брови, но виноватости в лице не появилось. — Как спать, день же на дворе. Нельзя сейчас спать. Акулина прикрыла глаза и досчитала до пяти — «вот же ш бесит» — открыв глаза, обнаружила, что Серафим меньше бесить не стал, но делать нечего. — Другим спать надо, у нас же концерт вечером. А тут ты шумишь и никто не может отдохнуть. — Ну музыканты, ну молодцы, уже и под музыку уснуть не могут. — пианист вскинул руку со смычком и почесал голову, и как-то так чесал, что чуть не задел несчастную Акулину смычком, та еле увернулась. — Пардон. — Серафим посмотрел на недовольную женщину, на смычок у себя в руках, — Сыграем? — Только через твой труп. — Я обещаю перестать играть вплоть до концерта и пойти отдыхать. — Веди. От комнаты Серафима Леонидовича скрипачка ничего не ожидала, они ведь остановились там лишь на один день и завтра утром уже уедут, но в ней приятно пахло выпечкой, хотя самих хлебобулочных изделий при осмотре не было обнаружено. Единственными предметами в номере, не принадлежавшими гостинице, оказались синтезатор и скрипка, лежавшие на кровати. — Ну что, приступим. Чур я на клавишах. — Ты дурак. — Я знаю. «До-о-о-о-о-о, получилось, мой план как всегда гениален и безотказно действует!» — мысленно ликовал мужчина, открывая футляр с синтезатором и устанавливая его на ножки. Он краем глаза наблюдал за Акулиной, та осторожно настраивала скрипку, взяла в руки смычок и бережно провела по струнам, проверяя звук. — Я готова, — произнесла она, и Серафим кивнул ей. Вскочив с места, он понесся к своему чемодану и, порывшись, выудил из его недр папку а4 и отыскал нужные ноты, пришлось только отделять партии и… — Акулина Викторовна! — постучали в дверь, — Ну сколько можно, нам же выступать вечером! Отдохнуть нужно! А тут вы еще шуметь начали! Акулина положила скрипку на кровать и, подойдя к двери, с размаху открыла ее ногой: — А я чокнутого своего успокаиваю, вы просили — я делаю, так что терпите, пока не успокоится. — она демонстративно откинула назад волосы и захлопнула дверь прямо перед носом у дирижера. — Ну нет совести у людей! И чувства благодарности нет! — Нет! Вы абсолютно правы! — восхищенно поддакнул Леонидыч и протянул женщине ноты для скрипки, сам уселся на кровать и поставил на станок синтезатора свои листы. Пробежав по нотам глазами, он поднял руки и они застыли, будто когти кота над жертвой, над клавиатурой. — Готова? Женщина кивнула, и пальцы мужчины обрушились на клавиши, зазвучали аккорды, Акулина наблюдала за тем, как он, закрыв глаза, качается в такт музыке, губы мужчины двигались, видимо он неслышно подпевал песне, ох, боже! — чуть не пропустила свое вступление! Смычок забегал по скрипке, звуки слились воедино, кажется, эту песню они тоже будут играть на сегодняшнем концерте. Задумчиво взглянув на ноты и затем на Серафима, на его закрытые глаза, и на вдохновленное лицо, и качающееся тело, она закрыла глаза. Так она играла в детстве, когда заучивала все ноты наизусть, помнила расположение каждой струны и точно знала, в каком месте сейчас должен быть смычок, но с опытом перестала доверять собственным чувствам и больше не закрывала глаза, сейчас же она как будто снова вернулась в детство, снова она маленькая девочка с маленькой скрипкой в руках на большой сцене, совершенно одна, а в зале сидит так много людей, а закрыв глаза, можно представить, что ты одна и никто тебя не осудит за неправильно взятую ноту, можно представить, что ты играешь только для себя. Остановиться перед припевом! Рука со смычком взмыла вверх над головой Акулины, синхронный щелчок пальцами и еще, и вновь опустилась на инструмент, ухом она уловила, как вместе с ней после короткой паузы перед припевом заиграл и Серафим. Она снова открыла глаза от легкого ощущения полета и посмотрела на партнера по игре, тот по прежнему не открывал глаз и, возбужденный игрой, подскакивал на кровати, чем совсем немного мешал, но ощущение было интересным и прерывать его не хотелось. Но песня уже подходит к концу, взглянув в ноты пианиста, женщина, не удержавшись, засмеялась, Леонидыч все так же не открывая глаза улыбнулся, видимо догадавшись о причине ее смеха, он слегка опустил голову, руки в последний раз взлетели над клавишами и застыли, он открыл глаза и смеясь посмотрел на Акулину. — А вот на концерте ты так же над моими нотами смеяться будешь? — она не ответила не в силах остановить смех. — Ооо, привет, истерика, обычно мы с тобой встречаемся при немного иных обстоятельствах, но я по тебе почти скучал. Женщина осторожно опустила скрипку на одеяло и отвесила коллеге шутливый подзатыльник. — На концертах я твои ноты не вижу, ты же позади меня сидишь. — Зато я твои вижу, когда на скрипку пересаживаюсь и твои «пирожки» и «салатики» выводят меня из душевного равновесия. — Но я же не приписываю, как ты возле сложных строчек «мясище», кто вообще так делает? — Я делаю, разве этого недостаточно. — светловолосая покачала головой, все так же улыбаясь. — Фу-ух, успокоился? — в ответ кивок, — Ну, я пошла? — все тот же жест. — Отлично. И она направилась к двери. — Спокойного дня! — крикнула она уже в коридоре и скрылась в своем номере. — Все же закрыла глаза. Заперевшись в своей комнате, Акулина Викторовна почти сразу забылась крепким сном, но снился ей такой несусветный бред, о котором стыдно рассказывать, Леонидыч засмеет. — Дамы, дамы! Поторопитесь, скоро выход! Музыкантки оправляли платья и макияж, Акулина Викторовна стояла в сторонке с наушниками в ушах, в руке плеер, удерживаемый, точно гриф скрипки, правая рука водит по невидимому инструменту невидимым же смычком. Та же песня, которую она играла накануне днем. Только теперь еще и слова прибавились, красивая она. — На сцену зовут! — крикнул контрабасист в слегка приоткрытую дверь гримерной. И музыканты вышли на сцену. — А почему «солянка»? — шепнули из-за плеча. — Потому что. — А почему колбаса? — По кочерыжке. — А почему… — Потому, Серафим Леонидович, что бы вы спросили. — яростно шепнула Акулина, сердито откинув мешающиеся волосы. — Вот уж не думал, что вы так нуждаетесь в моем внимании. Жутко захотелось ткнуть его смычком, но зрители не поймут, а коллеги будут меня жалеть и угощать вкусностями… хотя, может это не так-то и плохо… «Акулина сердито фыркнула и откинула волосы за спину, ударив меня по лицу светлыми прядями, она сама не замечает, что фыркает, как котенок, смешная она, когда сердится, ну как такую не позлить — может она потом поделится со мной утешительными печеньками и конфетами, которыми ее наверняка угостят коллеги-музыканты». Серафим переходит к синтезатору и смотрит на дирижера, взмах указкой — звучит орган и пианист, а в данный момент органист, быстро переносит руки, чтобы взять нужные аккорды. Слышны негромкие одобрительные вскрики, когда толпа узнаёт играемую песню. Три скрипки вступают вместе, и от этого звук основной мелодии кажется полнее. Подсветка меняется от кроваво красного к морскому зеленому и тёмно-синему, как бы создавая атмосферу какой-то страшной тайны. Серафим Леонидович стоит у синтезатора, «бессмысленно скакать от инструмента к инструменту» — как сказали ему на репетиции, и он был вынужден согласиться. Мужчина всегда любил и эту песню, да и сам мюзикл в целом, музыка в нем уж очень хороша, и все уже устали слушать его тихий шепот — «Давайте сыграем весь мюзикл «Призрак оперы» разом! Это будет та-а-а-а-а-ак круто!», уставали они не столько от самого шепота или предложения, сколько от неожиданности оного, потому что поступало оно в любой неподходящий момент — во время репетиции или финального прогона, во время утверждения программы концерта, в автобусе, когда ты уже начинаешь засыпать, он неожиданно оказывался рядом и тихо шептал тебе о «Призраке оперы» на ухо, отчего ты сразу просыпаешься с полными ужаса глазами. Объясняя парой слов — Серафим Леонидович так всех достал, что в программу решили включить хотя бы главную песню, по которой можно без проблем узнать эту историю. Когда все уселись в автобус, как всегда безумно уставшие, но вполне довольные собой, и водитель уже хотел нажать педаль газа, Леонидыч встал со своего места и попросил минуточку внимания. — Господа коллеги, я вам безумно благодарен за этот концерт и за то, что вы у меня есть, без вас было бы слишком скучно, а еще мне не кого было бы доставать, хотя. нет, я все равно нашел бы кого доставать, но спасибо вам огромное. Серафим Леонидович сел, и ему растроганно захлопали, с разных сторон слышались тихие добрые смешки и комментарии типа: «Симка-то всегда найдет кого подоставать», и все уже успокоились, как вдруг мужчина вновь вскочил с места: — Только вы не думайте — я по-прежнему хочу сыграть с вами весь мюзикл полностью, и я не оставлю своих попыток, однажды вы сдадитесь! — он угрожающе шевельнул бровями и медленно опустился в кресло. Смешки сразу прекратились, всем стало ясно, что вот теперь чокнутый точно не отстанет. Акулина Викторовна лишь слегка усмехнулась этому заявлению и вернулась к просмотру. По экрану ее телефона бегали нарисованные человечки с огромными глазами и иногда пушистыми, а иногда и острыми, как сосульки, волосами, они жили, у них были свои проблемы, но Акулину трогала не столько их жизнь, сколько мысль о том, что она бесконечно повторяется, одно и то же целую вечность. А что если они живые, они чувствуют… не думают, что чувствуют, а чувствуют по-настоящему, что тогда? Должно быть, они что-то подозревают, судя по тому, как изредка они замирают, глядя в пустоту. Возникает ли у них постоянное чувство дежавю или каждый раз живут, как в первый? В конце концов мысли Акулины дошли до нескольких параллельных версий, в одной нарисованные люди жили в замкнутой петле, в другой каждый раз по-новому переживали происходящее, в третьей понимали, что все это уже было, но ничего не могли поделать, потому что их собственные тела им не подчиняются, в одной они знали, что на самом деле нарисованы, а в другой считали себя настоящими, была так же теория о том, что они просто входят в границы экрана как на сцену, а потом появляется занавес и они готовятся к следующей сцене, а в свободное время живут себе спокойно где-то на просторах интернета. — А я смотрел это. — шепнули из-за плеча, от неожиданности скрипачка выронила телефон и он шлепнулся в маленькую пластмассовую тарелочку с картофельным пюре. Пюре печально хлюпнуло и поглотило незваного гостя. Акулина недовольно втянула носом воздух, размышляя при этом — а не размазать ли остатки по наглой физиомордии… Но делать она этого не стала, ей не позволяло воспитание, вместо этого она сдержанно спросила: — Серафим, вать машу, Леонидович, какого лешего вы тут забыли? Мужчина расстроено хлюпнул носом, насморк уже несколько дней не давал ему покоя. — Я вас шоколадкой угостить хотел, а вы тут мультики хорошие смотрите — не удержался. Вся злость моментально улетучилась, как ни странно, шоколад действует успокоительно на особей женского пола, если у них, конечно нет аллергии на эту сладость, половина плитки шоколада перекочевала к Акулине. Зажав сладость зубами, женщина принялась вытаскивать несчастного утопленника, наушники пришлось отсоединить, что бы не травмировать и их тоже, из телефона стали доноситься приглушенные всхлипы и крики. Акулина держала телефон, покрытый слоем мягкой густой массы, и прислушивалась к доносящимся из устройства звукам, глаза у нее расширились от удивления и наполнились ужасом. — Леонидыч. — Да. — Серафим Леонидович. — Да-да. — Я, кажется, уже поняла, чем все закончилось, но не могли бы вы мне прямо об этом сказать? — Нууу, в принципе, все закончилось не так уж плохо, как могло бы. Женщина повернулась к своему собеседнику. — А подробнее? — Дело в том, что она когда-то была…- Серафиму не удалось договорить, его прервал резкий вскрик: — Короче! — Вы уж определитесь, Акулина Викторовна, короче вам объяснять или подробнее, не ломайте нам пианиста, он у нас на весь оркестр один и быстро заменить его не получится. — донеслось из хвоста автобуса. Но Акулина не обратила внимания на замечание и нетерпеливо уставилась на коллегу.  — Акулина, милая, давайте будем гуманными! — К черту гуманность — даешь жестокость и расчленёнку! — Акулина Викторовна! Ну мы же все здесь цивилизованные люди, музыканты! Перестаньте, прошу, умоляю вас! — Сжечь еретика! А прах скормить технарям вместо приправы к супу! — Акулина, душа моя, я не хотел, опусти смычок, ты мне им сейчас шею вспорешь и тогда жечь меня будет неинтересно! Не жалей меня, но пожалей хотя бы психику наших коллег и инструмент, кровь будет не так легко оттереть! — Буду сыпать твой прах вместо сахара в чай! — Я сладенький, но не настолько! — Леонидыч! Игру престолов смотрел?! Вспомни все пытки в ней! — А чьи? — Не бойся, я опробую на тебе все! — Ой-ой-ой-ой-ой!!! — Акулина, открой, я пришел с миром. — Вот с миром и иди. — Акулина, у меня шоколадки есть. Женщина остановилась и прислушалась. Все это время она носилась по своей квартире раскидывая везде подушки и одеяла, что бы потом внезапно упасть на мягонькое. Серафим Леонидович же, уже несколько часов сидел под входной дверью, умоляя скрипачку его впустить, теперь стал подкупать шоколадом, коварный человек, вы так не считаете? — И конфетки с вишенкой и коньяком. -… — И горячий шоколад в термосе. -… — И зефирки. А еще у меня есть… По ту сторону двери щелкнула задвижка и дверь с тихим скрипом отворилась. У Серафима возникло ощущение, что они совершают нечто незаконное и что собирается передать он ей не пакет со вкусностями, а чемоданчик с наркотиками или поддельными купюрами, войдя в образ, мужчина даже слегка прищурился, напрягся и заоглядывался. — Ты чего? — Нас могут вычислить, — зашептал Леонидыч. Акулина высунула голову на лестничную площадку, поводила туда-сюда глазами и дала знак входить: — Хвоста не было? — Не могу с уверенностью ответить на этот вопрос. — Готовься отражать удар врага, быть может снайперы уже ждут на соседних крышах. Серафим хмуро кивнул и передал пакет Акулине, та удалилась на кухню. Квартира у нее будто с картинки — жилище этакого непонятого художника, на полу разбросаны подушки и одеяла, всюду висят шторки, некоторые из них звонко позвякивали монетками, когда Серафим проходил мимо них, телевизор отсутствовал, видимо, его заменял маленький ноутбук, но в данный момент он служил электронной книгой. Пианист наклонился поближе к экрану и стал читать в попытке распознать книгу: «По всему было видно, что единорог оправился от ран. По крайней мере, он без видимых усилий следовал за Тристраном и его спутницей чуть не все утро, время от времени тыча мордой звезде в плечо. Раны у него на боках, которые алели подобно красным цветам, распускавшимися под львиными когтями, затянулись и покрылись коричневой корочкой. Звезда, прихрамывая, с трудом ковыляла по тропинке, а Тристран шел рядом, ощущая, как связывающая их цепочка холодит ему запястье. С одной стороны, он чувствовал что-то кощунственное в самой мысли о том, что бы оседлать единорога. Ведь это не лошадь, которая обязана соблюдать…» — Шоколад будешь? — послышался крик из кухни. — Буду! — Серафим подскочил с места, отрываясь от чтения, и пулей бросился на кухню. Все было в шоколаде, а точнее в какао, но и в шоколаде тоже, как так можно готовить, не понятно, но Акулина будто взрывала продукты, причем прямо перед ней стояли тарелки с аккуратно наложенными кусками шоколада и конфетами и две кружки с горячим шоколадом и с плавающими маленькими зефирками. — Стоять! Не двигаться! Это налет! — подбежал Серафим и стал рыться в пакете. — Серафим Леонидович, а что это вы делаете? — женщина посматривала своему коллеге через плечо, но почти ничего не видела, все же Леонидыч крупнее и вширь, и ввысь. — Я тут сливки не оставлял? — Которые? — Побитые. — А-а-а, да, я тут их просто ела. — Акулина виновато протянула пианисту баллончик, который до того времени постоянно держала в руках. Сливки перекочевали в руки Серафима. — А вы коварная женщина. — вздохнул он и повернулся к кружкам, через пару секунд в одной из чашек красовалась белая завитушка. — Акула, зефирку кинуть? — А-а-а-а, ты меня с универа Акулой не называл. Да, буду. Серафим пробормотал себе под нос что-то удовлетворенное и опрокинул прямо над чашками пакет с зефирками. — Ну куда так много! Там же теперь один зефир и никакого шоколада! — Не боись, я знаю, что делаю. Передай плитку, там в пакете есть. Акулина, все еще недоверчиво и чуть расстроено поглядывая на пианиста достала из пакета плитку «Аленки» и передала ему. — Та-ак, а тёрка где? — Леонидыч обернулся и стал рыться в шкафах. — Где в этом доме тёрка? Скрипачка на метания Серафима, пытающегося найти тёрку, безуспешно, кстати сказать, смотрела скептически, и помогать не собиралась, она прошла мимо мужчины и села на подоконник, где и осталась. Все таки приятно знать то, чего не знают другие. И только она об этом подумала, как пианист остановился и медленно повернулся к ней. Невинность разыгрывать было поздно, она и не пыталась. А Леонидыч тем временем оперся руками о подоконник по бокам от нее и наклонился к лицу скрипачки, почти касаясь своим носом ее. — Где тёрка, Акулина? Нам нужна тёрка. Когда нечто подобное происходит в книге, фильме, сериале, манге, аниме — зрители начинают восторженно вопить в ожидании поцелуя, но только не сегодня, потому что Акулина поднесла ко рту чашку с чаем, по-светски оттопырив мизинец и не очень по-светски побулькав, чем и разрушила атмосферу. — А фиг ее знает, я за свободу личной жизни, и слежку за своей тёркой не веду. Серафим Леонидович с прищуром посмотрел на неё, — откуда у тебя чашка с чаем? — Понятия не имею. Мужчина устало выдохнул и опустил голову. — Точно не знаешь, где тёрка? — вновь поинтересовался он. — Правда, не знаю, я ее уже несколько лет не видела. — Ы-ы-ы-ых, ладно. Я пошел искать. А ты не смей трогать шоколад, пока я не вернусь. — Есть, сэр. И он ушел. В гостиной царил небрежный хаос, если так вообще можно сказать, давайте пока представим, что можно, и это выглядело красиво, необычно, пока не начинаешь приглядываться и не замечаешь тарелки и кружки, спрятанные под одеялами, наставленные в горки под столами и стульями, оставленные доживать остатки своей жизни. Увидев это, Серафим на секунду задумался, а затем принялся ползать по полу, разгребая горы подушек и моря одеял, зачем вообще одному человеку столько этого добра… И он не ошибся — тёрка нашлась под четырьмя одеялами и между подушками, похороненными под ними. Еле откопал свое сокровище хозяйственный сей человек и, прихватив с собой еще и одну из тарелок, чтобы сделать это место чуточку чище, довольный собой пустился в путь обратный, на кухню. Зря он это. А может нет… И вот он, этот знаменательный момент — дверь на кухню оказалась прикрытой, и открыть её ногой не представлялось возможным, а потому Серафим Леонидович открывал дверь тарелкой, а входя на кухню, споткнулся об очень неудачно стоящий холодильник, а прямо за дверью стояла Акулина, явно собиравшаяся выйти посмотреть, куда там подевался ее гость, и вот он упал прямо на нее, если точнее, он удержался на ногах и она тоже, но несколько секунд мужчина падал и упал… Ну ладно, он ее чисто случайно поцеловал. Акулина остолбенело смотрела в пустоту. — Акула, ты чего? — попытался разрядить обстановку пианист. — Пойдем шоколад пить, я терку добыл. Ноль реакции. И вдруг она словно проснулась, и тарелка полетела на пол, вырванная у Леонидыча из рук и безжалостно брошенная разъяренной женщиной. — Акулина. — тёрка последовала за тарелкой. — Да что такое? Но скрипачка уже не слушала, она бежала к посудному шкафчику за новыми боеприпасами и уже доставала из него первое блюдце, красивое, фарфоровое, с красными узорами, и без сожалений швырнула под ноги Серафиму. Мужчине не оставалось ничего другого, и он отступил в коридор, а посуда продолжала лететь ему вслед, пока, наскоро схватив ботинки, он не выскочил их квартиры и в дверь за его спиной врезалось нечто тяжелое — миска? — очередная жертва. Некоторое время он продолжал смотреть на дверь, в носках играл сквозняк и бетонный пол подъезда был холодным, но вот щелкнул замок, и пианист понял, что назад его не пустят. После этого небольшого инцидента в квартире Акулины Викторовны были слышны нечленораздельные крики, грохот бьющейся посуды и явно нелестные высказывания о «всяких там левых пианистах». Ближе к вечеру они прекратились. Акулина устало оперлась локтями о кухонный стол и опустила голову на руки, она тяжело дышала от метаний по квартире, швыряний посуды и мелких предметов и криков на давно ушедшего Серафима. Чуть отдышавшись, она подняла голову, и тут же уткнулась взглядом в две кружки с горячим шоколадом. Надо сказать — шоколад, уже несколько часов как не был горячим, некогда красивые и воздушные горочки сливок неприятно осели и больше напоминали руины детского шалаша из подушек, и во всем этом плавали зефирки. — Мда. Вот и попили шоколада…  — Друзья мои! Первым играем кавер на Мельницу, пожалуйста, повторите все, проверьте, в правильном ли порядке расположены ноты! Что бы не было как в Киеве — все играют Nirvana, а пианист Three Days Grays. — Так! Во первых — я не специально! Во вторых — было же круто! Помните какая возникла какофония? Это было прекрасно и все так красиво сочеталось. Видно было, что дирижер не оценил, мужчина оправил фрак и, резко развернувшись, вышел из зала за сценой, в котором готовились музыканты. Серафим Леонидович тяжело вздохнул и облокотился спиной о стену, в руках он держал листы с нотами, как всегда перед выступлением они стали весить как микроволновка, а микроволновка, потому что Серафиму как-то приходилось держать микроволновку одной рукой и это было неприятно, больно и тяжело. Отвлекла его от тяжести нот Акулина — уши женщины были заткнуты наушниками, глаза прикрыты, а руки точно держали скрипку — она играла на невидимом инструменте и играла очень эмоционально, то и дело слегка приседая и раскачиваясь из стороны в сторону, отклоняясь назад, на напряженных моментах она хмурилась, иногда появлялась лукавая улыбка, но, выйдя на сцену и взяв настоящий инструмент, она стала предельно серьезна. Спина женщины выпрямилась, как одна из струн в ее инструменте, по сигналу дирижера скрипка легла на ее плечо и она была готова играть, но не так, как она играла за сценой, когда в руках у нее ничего не было… Леонидыч сидел за ее спиной, временно он за скрипача. Поговорить с Акулиной он так и не смог, все время находился кто-то, отвлекающий его от неё или уводящий женщину по срочному делу, несомненно все они были в курсе произошедшего, хотя бы отчасти, и смотрели на Серафима с молчаливым неодобрением. «Лучше бы побила» — думал пианист, но, как того и желала Акулина, перестал пытаться к ней подойти и обходил стороной, но изредка она ловила на себе его взгляд. Взмах смычков, все скрипки играют разом. Виктория Сергеевна берет на себя инициативу и захватывает внимание слушателей, выходя из монотонного гула скрипок тонким мелодичным звуком, это было похоже на яркий лучик солнца в густой темноте, как полоска света под дверью ночью. К ней постепенно стали присоединяться остальные, снова переходя в гудение, и вдруг резко смычки покидают струны скрипок и застывают в воздухе. Серафим Леонидович быстро перескакивает за фортепиано и под сопровождение скрипок начинает играть, руки его — хищные птицы, клавиши фортепиано — жертвы под их острыми когтями, и они умирают, крича, и крики их разливаются красивой музыкой. Скрипки снова перехватывают внимание, потом снова переходят в гудение, и вожак оркестра — Виктория — выводит нежные плавные линии смычком, исполняя свое соло и гармонируя с ней на заднем плане раздаются низкие голоса виолончелей. Но… неверное движение, и руки пианиста его подводят. Неприятный звук неверно взятого аккорда разрывает гармонию музыки на части. Музыканты застывают на месте, пораженные этим звуком, не в силах пошевелиться. Серафим встает со своего места, голова опущена, забранные назад волосы еще не успели растрепаться от игры.  — Акулина… Смычок всё ещё на струнах. — Прости меня. Я не придал этому значения. Прости. Тонкий звук, рука дрожит, и смычок опускается на колени скрипачки. — Акулина… — Серафим! Вернись за фортепиано, потом выясните отношения! — А потом она сбежит! Или вы снова начнёте её прятать! Нет, мы будем говорить сейчас! Акулина… — А о чём мне с вами говорить? — она напрягается ещё сильнее, точно у струны подкручивают колки. — Разве я вам ничего не объяснила? На губах пианиста горькая усмешка: — Ты просто швырнула в меня тарелку, причём не одну! Ты даже мне не дала ничего сказать. — О, вы сказали достаточно, — наконец она подняла глаза на своего собеседника и ее глаза блестели от слез. «Похожи на растопленный темный шоколад» — мелькнуло в голове у Серафима, — Уже того, что вы не сказали ничего по поводу произошедшего, вполне достаточно! — Тогда послушай меня сейчас! Я собирался тебе сказать.! Это была случайность! Просто нелепая случайность! — Хватит, и так все понятно! С каких пор ты можешь меня целовать, когда вздумается?! Ты даже не извинился! Я не твоя жена! — А будешь ею?! — Буду! — грозно прокричала Акулина и замерла, тяжело дыша. Затем побледнела, ещё секунда, и она начала краснеть аки маков цвет. Серафим же перестал дышать вовсе. Он стоял и смотрел на скрипачку грустно и счастливо одновременно, было в его глазах детское неверие в свое счастье. Женщина избегала взгляда Леонидыча, уши и щеки её горели от стыда, пальцы отчаянно хватались за юбку платья. — Так что? Свадьба? — нарушил тишину виолончелист Николай. — Ребят, а может хоть концерт закончим? Зал взорвался овациями, женщины плакали, мужчины кричали что-то одобрительное, в двух словах — концерт удался, хоть и не так, как ожидалось. — Так, все, живо по местам, потом разберемся! — рявкнула на всех Виктория Сергеевна, устало прикладывая платочек ко лбу и тяжело вздыхая. Концерт продолжился, а потом закончился и опять успешно. — Где мои тарелки? — Без понятия. — Я знаю, что это ты их спрятал. — Не я. — Ты. — Я долго могу спорить. — А я кусаюсь, так что — сдавайся. — Не сахарный, не рассыплюсь. — Акулина на это только с сомнением хмыкнула, заставив понервничать пианиста, и он открыл один глаз, чтобы посмотреть, а не собираются ли ему ухо отгрызть в доказательство своей кусачести. Ухо все еще было на месте, а вот на одеяле лежал осколок разбитой несколько месяцев назад тарелки. Серафим повернулся к Акуле: — Это ты так пытаешься вызвать во мне чувство вины? Так вот — не получилось, в том что ты все разбила, я не виноват. — Еще как виноват, в тебя же я их кидала. — Ладно, куплю тебе новые. Серафим вновь закрыл глаза и получше укутался в плед. — А шоколадку? — И шоколадку. Только в прошлый раз это не очень хорошо закончилось. — А вот теперь закончится хорошо. И даже очень. — Женщина осторожно чмокнула Серафима в щеку и удалилась на кухню. Спать дальше Серафиму помешал звонок телефона; на экране светилась надпись «Семейка Адамс».  — Ребят. Мы вас тут ждем уже второй час. Вы простите, но на собственную свадьбу опаздывать слишком даже для вас. — Скоро будем. Только шоколада выпьем.