Ты пролился из рук Полуночной грозой, Сбылся вмиг, как плохая примета; Ты — как тень, я — как звук, Мы сплетались с тобой, Наплевав на условности света. (Канцлер Ги)
Тяжёлый рабочий день подходил к своему логическому завершению. Солнце уже опускалось, бросая последние лучи в окна министерского кабинета, а сил не было совсем. Гермиона Грейнджер, начальник отдела контроля использования магии, устало опустилась в кресло, отодвигая в сторону кипу бумаг и свитки пергаментов, покрывавшие стол. Дел предстояло ещё немало. День не задался с самого утра. Сначала ссора с Роном. Вернее, нет, это нельзя было назвать ссорой. Скорее, окончательная точка в затянувшихся отношениях, которые уже сами изжили себя. Они встречались три года после окончания школы. Говорят, любовь живёт именно три года. Гермиона не могла подтвердить или опровергнуть это. Она вообще не сказала бы с уверенностью, любила ли Рона. Она уважала его и считала хорошим другом, но… это ведь не любовь? Сегодня всё было решено, и единственным недостатком всего стала усталость от разговора и конечного выяснения отношений. Потом — только облегчение. И всё же где-то в глубине души сидела отчаянная нотка неудовлетворения самой собой: успешная во всём, Гермиона не могла построить такой же безоблачной личной жизни. Впрочем, двадцать два года — возраст больших возможностей, возраст будущего. «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Да, это было верно. И Рон был именно той самой «синицей», но только Гермионе с её здоровой амбициозностью, привитой с детства, хотелось получить того самого, заветного «журавля в небе». Пусть даже на мгновение — но всё же… Она понимала абсурдность собственных фантазий, чувствовала себя совершенной идиоткой, но продолжала мечтать, лишь иногда чувствуя в коридорах неуловимый аромат терпкого парфюма. Манящего и, наверное, безумно дорогого, так как его обладатель никогда не экономил на себе… Гермиона раздражённо тряхнула головой и потянулась за ближайшим свитком с отчётом. И правда — с чего это она позволила себе думать о таких глупостях? До конца недели она так и не заполнила основные ведомости по использованию школьниками магии на каникулах. Впрочем, и сами каникулы только начались. Взгляд непроизвольно упал на настенный календарь, листки в котором ежедневно обновлял секретарь Гермионы. Седьмое июня. Нет! Как же она могла забыть? Вчера был день рождения её крестника! Она резко выхватила небольшой кусочек пергамента для писем и стала аккуратно выводить чернилами. Действительно, малышу Джереми вчера исполнилось пять лет, а она настолько погрузилась в рабочие дела, что и не вспомнила об этом событии. Её подруга Нэнси, мама этого очаровательного малыша, которая вместе с ней жила на одной улице, простит эту маленькую оплошность, но мальчуган явно расстроился. С Нэнси они дружили с детства. Та, будучи старше на несколько лет, всячески поддерживала Гермиону, разучивала вместе с ней весёлые считалки и стишки. Эта чудесная девушка-маггла именно с помощью Гермионы познакомилась с Эрнестом Флиткинсом, учившимся на Пуффендуе, а теперь молодая семья растила маленького волшебника. Гермиона завершила письмо и улыбнулась. Она всё сделала традиционно, но правильно. Её крестник явно что-то придумает, а она подарит ему какую-нибудь волшебную штуку, которая принесёт малышу радость. Взгляд привычно пробежался по строчкам письма, проверяя каждое слово: «Здравствуй, мой дорогой. Прости, что не поздравила тебя вчера с твоим самым главным праздником — Днём рождения! Это не значит, что я тебя не люблю, наоборот — просто обожаю, мой сладкий! Чтобы искупить свою вину, обещаю выполнить любое твоё желание и подарить то, что хочешь именно ты! Свои слова подкрепляю Заклятием Обещания! Проси всё, что хочешь! С любовью, Гермиона». С улыбкой Гермиона запечатала конверт. Да, словно попадаешь в детство. Заклятие Обещания — это, конечно, мелочь по сравнению с Непреложным Обетом, но они в детстве не раз прибегали к его помощи. Не выполнишь — на лбу неделю будет красоваться надпись «Обманщик». Серенькая почтовая сова выпорхнула в окно вместе с письмом, исчезая в густых сумерках. Теперь нужно было приступить к неотложным отчётам.***
Её разбудил негромкий стук в окно и последовавший за ним шорох крыльев. Гермиона подняла голову над столом, где уснула прямо на рабочих пергаментах, и увидела всё ту же серую министерскую сову. На лапе — записка. «Спуститесь в кабинет 113. Вас вызывает отдел расследований магических преступлений». Внутри всё похолодело и словно оборвалось вниз. Ведь уже — ночь. Что за срочность вызова в отдел, с которым они толком и не пересекаются? Из всех его работников она знала лишь пару следователей и главу отдела, которым был… Бред какой-то! Она резко поднялась и решительным шагом направилась к двери, на ходу поправляя растрепавшуюся причёску. Если это чья-то дурацкая шутка, то ему точно несдобровать. Лифт быстро доставил её на нужный этаж. Пустые коридоры, абсолютная, какая-то звенящая тишина в них создавала чувство нереальности происходящего. «А может, это сон?», — мелькнуло в мыслях, что вызвало её улыбку. Нет, сон таким глупым быть не может. «Кабинет №113». Лакированная дверь, позолоченная ручка, даже табличка с цифрой выделяется на фоне остальных. Подавляющая красота? Возможно, но ей всё равно — она ничего не нарушала. Гермиона решительно открыла дверь, входя в тёмный кабинет. Ого! Даже камин. Эта деталь первой бросилась в глаза. Рядом с ним — мягкий диван для посетителей, изысканный журнальный столик, несколько скульптур для украшения комнаты и даже небольшой светильник, который был выключен. Обстановка более напоминала не скромную министерскую конторку, а приёмный кабинет какого-нибудь лорда в старинном особняке. — Ну здравствуй, Грейнджер, — высокое кресло, стоящее напротив стола в центре кабинета, разворачивается, пронизывающий взгляд устремляется прямо на неё. Его глаза кажутся абсолютно чёрными в темноте, и только светлые отблески пламени камина едва освещают лукавую усмешку, играющую на изогнутых губах. — Малфой… — Гермиона едва не задыхается, не в силах подобрать слова. — Что ты здесь делаешь? — Это мой кабинет, Грейнджер, — непринуждённо отвечает он и поднимается со своего места, делая шаг к ней. — Благодарю за поздравление. — Какие поздрав… Она не успевает договорить, а он с ловкостью фокусника извлекает её письмо, написанное час назад своему крестнику. — Это ошибка! — Гермиона резко бросается вперёд, намереваясь выхватить пергамент, но Малфой оказывается более ловким. — Жаль, очень жаль… — протягивает он, делая ещё один шаг навстречу, чтобы она отступила, едва не вжавшись в стену. — Знаешь, в чём ирония, Грейнджер? У меня ведь тоже вчера был день рождения, а Заклятие Обещания действует только на того, кто открыл конверт. — Ты идиот, — резко выдыхает она, разворачиваясь к двери и уже хватаясь за спасительную ручку. — Возможно, — звучит за спиной негромкий бархатный голос. — Может, я и идиот, Грейнджер, но с надписью на лбу ходить тебе. — Что тебе нужно? — бросает она ему в лицо, только сейчас заметив, как близко он находится. («И этот чёртов аромат…»). — Всего лишь получить свой подарок, — дьявольски улыбается Малфой и легко, словно делая небольшой глоток из бокала, прикасается к её губам. — От тебя. Только полное оцепенение не даёт ей возможности врезать ему пощёчину. Рваный выдох — и она снова может дышать. — Ты с ума сошёл, Малфой! Взгляд, полный ярости, метнувшийся к нему, его искрящаяся мефистофельская улыбка, нервный поворот ручки двери — и вот, долгожданная свобода! Она всё ещё не может сдвинуться с места, прижимаясь спиной к холодной металлической поверхности, за которой — он. Собственные мысли, кажется, сейчас разорвут её на мелкие части. Всё происходящее — бред, глупость, сон! Гермиона в отчаянии щиплет себя за руку и едва не вскрикивает. Нет, всё наяву, наяву, наяву… Сердце внутри колотится так, словно она пробежала по меньшей мере пару сотен футов. Этот его взгляд, дыхание, слова… Она закрывает лицо руками, погружаясь в темноту, где нет света факелов министерского коридора. Вдох-выдох, вдох… Сейчас она вернётся домой и напишет Рону. Она, конечно, ничего не скажет, но именно сейчас ей нужен кто-то рядом. Кто-то, кто заменит этот взгляд… «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Да. Она напишет Рону, возможно, попросит прощения, а потом он приедет. Обнимет, поцелует, засмущается от её смелых прикосновений и станет позволять себе немного больше вольностей. Он как мальчишка-подросток, неумелый, но очень искренний. Он — не такой, как… И всё-таки «лучше синица, чем…». Где-то в глубине подсознания поднимается ядовитая гадина, которая тёплой и крепкой хваткой обвивает разум. «Лучше синица? — шепчет предательский голос внутри. — Ты так думаешь? Но ведь ты можешь расписать по пунктам действия и их качество у этой «синицы». Всё, что и как он будет делать. И как ты будешь думать о том, чтобы поскорее уснуть, ведь завтра на работу, да? Журавль в руках — пусть на мгновение, но это мгновение — не сон…». Гермиона опускает руки, на мгновение коснувшись кончиками пальцев губ, горячих от его невесомого поцелуя. Кажется, она всё время ощущает его аромат — терпкий и свежий, дерзкий, как он сам. Преграда в одну металлическую дверь. Мечты последней пары лет, которые могут исполниться в одно мгновение. Пусть только однажды…«Лучше синица…». Да к чёрту вашу «синицу»! Резкий, почти болезненный поворот ручки двери — и шаг в тёмную бесконечность. — А ты не только самая умная, но и самая смелая ведьма, Грейнджер, — улыбается он, словно в ожидании её небрежно опираясь на уголок шкафа с бумагами. — Какая же ты сволочь, Малфой, — счастливо выдыхает она и бросает в дверь запирающее заклятие. — Если бы ты знал, как я тебя… Он не даёт ей договорить, резко привлекая к себе и накрывая её губы своими. Жаркий и неистовый поцелуй на грани безумия. Он отрывается только на мгновение: — Если бы ты знала, как я тебя… — шепчет он, легко прикусывая пульсирующую жилку на тонкой шее. А она снова тает на его губах, чувствуя, как сильные руки уверенно движутся по разгорячённой коже, сминая край замшевой юбки. Слишком жарко… «Играем не по правилам, Малфой? Ну что ж…». Она позволяет своим пальцам ловко проскользнуть к воротнику его рубашки. Пуговицы легко поддаются, и уже через пару секунд он вынужден прервать поцелуй, чтобы сбросить с плеч ненужную одежду. Чёртов Малфой без рубашки ещё лучше. Точное движение его рук — и её блузка падает на пол. Теперь ничто не мешает чувствовать его жар, разгорающийся под кожей. Он едва заметно вздрагивает, когда она ласково кусает мочку уха — теперь даже в темноте она видит глубокое, бескрайнее желание в его глазах. Сойти с ума — впервые. Резкое движение — и где-то за её спиной жалобно всхлипывает деревянная дверца шкафа. Она вскрикивает от неожиданности и, наверное, до боли кусает его губы. «Нет, Малфой, за всё надо платить. И за синяк на моей спине тоже!». Она чувствует хищную улыбку на собственных губах — вот она, настоящая Гермиона Грейнджер! Влажные поцелуи быстро скользят по его ключице, спускаясь к груди, заставляя дышать ещё чаще. Ниже, ниже… Она чувствует его напряжённый вдох и дрогнувшие пальцы на её плечах. Негромкий щелчок ремня и будто невзначай — её ладонь, прижавшаяся сильнее — она слышит его прерывистое дыхание. «Не ожидал, Малфой?». Быстрый танец пальцев — и она наконец освобождает его желание. Мягкий поцелуй у основания и влажная дорожка вверх с полным погружением. «Как там в письме звучало обращение? «Мой сладкий»? Сладкий, и терпкий, и обжигающе-желанный…». Он почти рычит её имя, с трудом сдерживаясь. Да, именно её имя. А потом впивается поцелуем, в котором столько демонического огня, не дающего дышать, думать — только чувствовать. Тонкие пальцы скользят под кружево, скрытое смятой юбкой. Умелая и верная игра — словно в касании клавиш. Вместе с ним — красноватые всполохи под веками и волны наслаждения, пронизывающие её тело — одна больше другой. Его губы оставляют влажную дорожку на шее, спускаясь ниже, чтобы коснуться возбуждённых вершин. Она стонет, чувствуя, что вот-вот взорвётся под его поцелуями в магии ловких пальцев, заставляющих наполняться влажным огнём, которому так мало места внутри… И больше нет сил терпеть его, такого ненавистного, такого… неповторимого. Он всё знает без слов, ведь чувствует то же самое. Руки, приподнявшие её под коленями, обжигающие губы, резкий удар, едва не разнёсший вдребезги шкаф за её спиной. Глубокий вдох, сорвавшийся стоном с её губ, растворяется в поцелуе. Внутри разрастается пламя, танцующее вместе с диким ритмом, высекая рваные искры дыхания — одного на двоих. Где-то под кожей взрываются молнии, распадаясь на миллион звёзд, где-то в сердце — вихрь обезумевшей крови, заставляющий его биться так, как никогда прежде. Всё быстрее, быстрее… Он делает последний рывок и чувствует, как она судорожно сжимает пальцами его плечи. Его стон вместе с выплеснувшимся желанием сливается с его именем, замершем в полукрике-полустоне на её губах. И словно мерцающие огни заполняют густой сумрак кабинета. Она едва не сползает на пол, а он только благодаря спасительному шкафу остаётся на ногах, поддерживая её. — Грейнджер, чёрт возьми… — всё-таки Малфой первым приходит в себя, обдавая частым горячим дыханием. — Это было… я не знаю, как сказать… — У меня такого не было, — она не узнаёт собственного голоса и лишь улыбается, придерживаясь за его плечо. — Терпеть тебя не могу, Грейнджер, — ласково мурлычет он, застёгивая брюки и поднимая с пола её блузку. — Взаимно, — кивает в ответ Гермиона. — И как я завтра смогу работать? В таком-то состоянии? — А обо мне ты подумала? У меня тоже рабочий день, — ухмыляется Малфой, в глазах которого загораются задорные искры. — А может, к драклу эту работу? — Что? — она не может отвести от него ошалевшего взгляда, но тут же хитро прищуривается в ответ. — Ты же считаешь меня заумным трудоголиком, да? — в ответ лишь его самодовольный утвердительный кивок. — А знаешь: к драклу эту работу! И да — с Днём рождения, Малфой! — она привстаёт на цыпочки и нежно целует его в щёку. — Мне кажется, Грейнджер, — протягивает Малфой, сжимая её пальцы в своих, — что я могу позволить себе День рождения не только один раз в году. Она смеётся и чувствует лёгкую невесомость трансгрессии, уносящей их в неизвестность. Впервые совершенно неважно, куда и на какое время, главное — с кем. Даже журавль может оказаться в руках. Впрочем, дело вовсе не в «синицах» или «журавлях», а в почтовых совах, которые иногда так удачно ошибаются…