Искупление любовью

      Анна подняла глаза от стоящего на коленях Владимира и язвительно произнесла:       - Хозяин, - скривив губы в гримасе отвращения.       Владимир замер, прикоснувшись к ее прохладной руке губами, затем прикрыл глаза, понимая в какое положение поставил сам себя, поднялся с колен и отвернулся от молчащей девушки. Она не двигалась, лицо ее замерло в скрытой усмешке. Барон тяжело оперся на праздничный стол руками и, едва сдерживая себя, тихо произнес:       - Пошла вон!       Он был в бешенстве. Крепостная актерка, что испортила ему всю его жизнь, забрала любовь и уважение отца, что посмела флиртовать с дворянами и танцевать на балу, одним словом сломала его, напомнив ему, что перед ним обычная стекляшка, притвора, лживая дворовая девка. Он слышал, как сдвинулся стул, прошуршал по полу тяжелый тулуп, как она с усмешкой остановилась в дверях и щелкнул замок. Все закончилось. Все. Закончилась ложь. А вместе с ней и безоблачная дружба, и скрытая любовь. После отповеди князя Оболенского Владимир понял, что совершил, наверное, самую страшную свою ошибку. В погоне за так называемой правдой он в порыве уязвленного самолюбия разрушил то последнее доверие, что еще было между ним и Анной, и ту веру, и ту милость, что ниспослал ему Господь в виде дружбы с Михаилом. Они были совершенно разные, как день и ночь, но именно это их сблизило и сделало верными друзьями. Между ними никогда не было тайн и секретов. Кроме одного. Точнее, одной. Тайны дома Корфов и Анны Платоновой.       Он сидел за столом, уткнувшись взглядом в пушистый ковер и вспоминая сегодняшний вечер. Сергей Степанович был прав - он поступил гадко. Можно было просто все рассказать Михаилу, тем более что после смерти отца обещание молчать об истинном положении Анны у них в доме отпало само собой. Но он не рассказал правды, он ее показал. Причем самым уродливым и безобразным способом, унизив при этом не столько Анну, сколько себя самого и своих гостей. Но он предлагал ей решить этот вопрос по-другому. Он предлагал Анне самой отказаться от Миши, рассказав тому правду. Но она отказалась и он решил, что может теперь поступать так, как считает нужным. В конце концов, он хозяин поместья, хозяин своим крепостным, а Анна всего навсего одна из них. Владимир грустно усмехнулся - одна из них? Так почему ты встал на колени перед ней, теряя голову и целуя ее тело и ее руки? И если бы она сейчас вернулась и повторила свои слова - "я ваша", хватило бы у тебя сил вновь отказаться от нее? Прогнать, а самому остаться? И не целовать ей руки... Ее руки, нежные, мягкие, прохладные. Сладкая моя девочка, если бы ты сейчас вернулась... Как угодно, кем угодно, я бы опять встал перед тобой на колени, но не отпустил, пока бы ты не простила бы меня, или отругала, или расплакалась. Но ты ушла, презрительно бросив "хозяин", что было худшим за весь вечер.       Корф ухмыльнулся и вдруг почувствовал, как по плечу пробежали женские пальцы. Аня! Он повернул голову и увидел Полину, что откровенно улыбалась и даже не скрывала своей цели.       - Чего тебе?       - Барин, вам отдохнуть надобно, расслабиться...       - А себя ты в качестве расслабляющего предлагаешь?       Полина прикрыла глаза, улыбаясь, и тихо произнесла:       - Так ведь Анька не смогла вам угодить, только расстроила вас, барин, а я постараюсь, чтобы вы ни о чем не жалели. А она пусть потом локти кусает, - еле слышно добавила неугомонная девка.       Владимир поднялся и насмешливо осмотрел Полину. Вот ведь не дал Бог ни стыда, ни совести. Но чего от такого отказываться? Он поднял угол расшитой скатерти и резко дернул, роняя на пол посуду, бокалы, цветы. Полина широко раскрыла глаза и облизнулась. Владимир усмехнулся и коротким кивком указал девке на стол, после чего крепко схватил ее за плечо. И тут перед его глазами встала Анна, которую он тоже крепко держал за плечо и требовал, чтобы она вернулась и закончила танец. Она пыталась вырваться, но не могла сдвинуться ни на шаг и только умоляюще смотрела ему в лицо и старалась смягчить боль от его руки, проводя ладошкой подле его стиснутых пальцев. Анна... Где она? Куда пошла? Она же водку выпила, да еще и на голодный желудок! Не дай Бог, плохо станет. Владимир рванулся к лестнице, забыв о распластавшейся на столе Пеньковой, и в два шага оказался на втором этаже. Тихо и темно. Где-то горят свечи, ветер шумит, а тут тихо. Слишком тихо. Так всегда бывает перед катастрофой, перед бедой. Аня!!!       Он подошёл к двери в ее комнату. Ни звука, ни малейшего шума. Спит или ушла? Сбежала? После всего пережитого и выпитого алкоголя она могла совершить необдуманный поступок. Он толкнул дверь и как во сне смотрел, как медленно и плавно открывается его глазам знакомая с детства девичья комната. Одинокая свеча на комоде, аккуратно застеленная постель, кресла. Он сделал шаг вперёд и оглянулся. Шкаф и стул с небрежно брошенным траурным платьем, которое свело его с ума, ширма и угол комода. Владимир сделал ещё шаг и увидел ее.       Она лежала на полу, неестественно вывернув руки и запрокинув голову набок, чуть слышно дыша хриплыми частыми вдохами. Владимир упал на колени, повернул голову Анны к дрожащему свету единственной свечи и стиснул зубы, чтобы не закричать: на виске зияла небольшая ранка, кровь вокруг нее запеклась, окрасив белые пушистые волосы в цвет смерти. Он аккуратно приподнял Анину голову, стараясь не делать резких движений, затем встал на одно колено и медленно поднял девушку, прижимая ее голову к себе. Только бы не навредить, только бы не растревожить рану. Владимир положил Анну на постель и рывком отдернул покрывало. Затем, натыкаясь на мебель и тихо ругаясь, рванулся за ширму за водой и губкой. Когда он вернулся назад, то с ужасом увидел, что ранка на голове открылась и из нее тонкой струйкой показалась кровь.       - Доктора! Кто-нибудь, пошлите за Штерном! - кричал Владимир, дрожащими руками убирая волосы и прижимая влажную губку к кровоточащей ране. Он услышал тяжелые шаги на лестнице и повернул голову к распахнутой двери - Никита!       - Никита, быстрее за Штерном! Скажи, что Анна умирает, быстрее! Ну, что стал? Беги!       Никита в мгновение ока скрылся с глаз, Владимир посмотрел на лежащую без чувств девушку и горячо зашептал:       - Потерпи, Аня, потерпи! Сейчас Илья Петрович приедет и все будет хорошо, слышишь? Ты только дыши, дыши, Анечка, только дыши...       Он шептал что-то бессвязное, тихо и умоляюще, гладил рукой мягкие волосы, разбросанные по подушке, стараясь не задеть рану на виске, и просил, просил, просил не умирать, не оставлять его, не покидать его никогда и ни за что. Он поднял голову и вдруг понял, что Анна не успела снять свой костюм, в котором исполняла танец, она все так же была одета в юбку из рваных полос материи и два куска бирюзового шелка, завязанных узлом на груди. Корф замер в замешательстве и вдруг понял, что никто не должен видеть Анну в таком наряде. Он растерянно стоял посреди комнаты, понимая, что не успеет разбудить Варю и попросить ее о помощи. И Владимир решился: он развязал узел на груди и потянул легкий шелк, освобождая Анну от позорных клочков материи, затем рванул ткань на девичьей талии и стянул юбку. Он старался не смотреть на обнаженное неподвижное тело, поражающее белизной и нежностью кожи, абсолютными пропорциями и грешными желаниями. Владимир накрыл Анну одеялом и кинул куски шелка за ширму, скрывая их от глаз и стараясь заглушить голос совести и свои воспоминания.       - Что вам сказать, Владимир Иванович, рана очень серьезная. Анне нужен полный покой и уход. И даст Бог, все будет хорошо. Пока же тишина, покой, никаких резких движений и разговоров, даже если она очнется, вы понимаете меня? Если начнется горячка, присылайте за мной в любое время, пока же покой и только покой. Позвольте откланяться.       Владимир кивнул и подождал, пока Илья Петрович скроется в коридоре. Потом он вернулся в Анину комнату и уставился на лежащую в беспамятстве девушку. Что же это? Как? Всего какой-то час назад она была бодра и язвительна, а теперь лежит неподвижно, тяжело и хрипло дышит. Штерн что-то говорил об ударе, будь проклят этот высокий резной комод, об который Аня ударилась головой! Пусть сгинет в небытие этот вечер и этот треклятый танец, пусть будет все как прежде, Господи, пусть она дерзит, язвит, пусть ненавидит, но только пусть живет! Пусть откроет глаза и скажет хоть слово, пусть это будет даже "хозяин", он все простит, все поймет, он сможет доказать ей...       Что? Что он и есть ее хозяин, который подло в тишине полутемной библиотеки сжег ее вольную? Что заставил свободную девушку, воспитанную гордой дворянкой, танцевать как последняя падшая женщина, позвав при этом гостей и крепостных музыкантов? Что они все смотрели на нее, полуголую, босую, в этом рыжем отвратительном парике и без креста. Она танцевала, сняв со своей шеи крест, чтобы не запятнать его всей грязью, что придумал для нее ее хозяин. Не уберег, не отвел он беды, и теперь нежная танцовщица борется за свою жизнь, а тот, кто придумал это, проклинает себя.       Скоро утро. Владимир стоял у темного окна, наблюдая, как постепенно розовеет горизонт, и прислушивался к хриплому дыханию Анны. Ей нужен покой, и он у нее будет. Никто не посмеет обидеть или потревожить ее, пока она больна. Пусть для этого ему придется воевать со всем миром, но он не позволит нарушить тишину и покой, в которых она нуждается.       У двери послышались тихие шаги и дверь медленно приоткрылась.       - Владимир Иванович, барин, можно? - Варвара стояла в дверях, держа в руках свечу. Корф коротко кивнул и отошел от окна.       - Варя, ты тут... прибери. Особенно там, - Владимир кивнул в сторону ширмы. - И Штерн тут капли, настойки оставил, чтобы Анне больно не было...       Варвара глубоко вдохнула и быстрыми шагами подошла к постели.       - Господи, голубка моя, что это, а? Как же так? Что ж теперь-то, барин? А как не очнется, как останется вот так, - она качала головой, прикрывая ладошкой рот. - А все гордыня, все она, проклятая, уж как об Анушке старый барин-то заботился, а теперь?       Владимир скривился и быстрым шагом вышел из комнаты. Он должен исправить случившееся, и для начала он выпишет ей новую вольную.