До рассвета

Всё началось незаметно для жителей тихой корейской глубинки и принесло с собой необратимые последствия. Люди умирают один за другим, а причиной массовых смертей считают неизвестную ранее эпидемию – люди слабеют, а потом уходят на покой, зачастую прямо в своих постелях. Первым в деревне умирает мальчишка Сынмин, каждый вечер прогуливавшийся по полю, где его находят без сознания среди высокой травы. Всю ночь он бредит, шепча что-то о красоте какого-то человека, чьё имя невозможно разобрать. После Сынмина так же загадочно умирает вся его семья, и лишь старший брат внезапно в другой город переезжает. Стариков, кто родственников не имеет, не считают. За лето население деревни сокращается более, чем на три сотни человек. Местный врач Ким Уджин ломает голову, пытаясь выяснить причину эпидемии, зарываясь в истории болезней тех, кто успел посетить его незадолго до кончины. Мать Кристофера Бана уверяет, что причиной всего являются существа из древних приданий. Кристофер замечает знакомую, выкрашенную в красный макушку, когда вечером возвращается домой после работы. Он трёт глаза, не веря, и силуэт Ким Сынмина словно растворяется. Бан корит себя за сбитый режим сна, а дома рассказывает о случившемся матери, которая вновь начинает плести свои сказки о восставших мертвецах. Джисон после его истории немного пугается, но ночью уже мирно сопит, уткнувшись носом в грудь старшего. Ким Уджин звонит Чану спустя несколько недель и просит прийти вместе с матерью в больницу, где долго пытается убедить лучшего друга в правдивости своих догадок. Кристофер отшучивается, а через два дня его матушка валится с ног у порога. Джисон боится, прижимаясь ближе к старшему на похоронах, а Чан гладит любимого по черным волосам, всё ещё надеясь, что это всё из-за эпидемии, а Уджин просто съехал с катушек под гнётом непрекращающегося стресса. Хан будит Бана посреди ночи и лепечет, проглатывая слова, пытаясь успокоить дыхание, что видел в окне Ли Феликса, отправившегося на тот свет две недели назад. Джисон знает Ли со времён младшей школы и точно не мог ни с кем того перепутать. Кожа Феликса бледно мерцает в свете луны, потеряв тот привлекательный золотой оттенок, а глаза – просто тёмные пятна, в которых нет прежнего блеска. Кристофер надеется, что Джисону просто привиделось, как и ему самому. Бан совсем недавно видел собственную мать среди деревьев у кладбища. Уджин встречает друзей в больнице – дома он не появляется больше месяца, практически поселившись в одной из белых палат. Кристофер думает, что тот изменился практически до неузнаваемости: глаза потускнели, наполнились усталостью и какой-то отстранённостью, на подбородке выступила щетина, а щёки впали, делая лицо ещё более острым – это не тот доктор Ким, которого они помнят. Врач рассказывает им всё, что знает, уже и не надеясь на понимание, - сам знает, что поверить в старинное предание сложно. Успошие, как говорит старший, - это подобие вампиров из популярных рассказов: их кожа бела и холодна, словно снег; их голод практически не утолим, лишь притупляем кровью; они боятся солнца, сгорая на нём; а умереть могут лишь от деревянного кола, вогнанного в сердце, и отделения головы от тела. Восставшие быстры и ловки, могут контролировать сознание их жертвы до момента смерти. Единственное спасение от них – это то, что ни один из них не способен войти в дом без приглашения. Джисона тошнит, когда Ким через несколько таких посещений показывает им запись собственных экспериментов. Хван Хёнджин, который был для Уджина самым близким и родным человеком, корчится на грязном операционном столе, пока старший режет его кожу, ломает кости, вводит в сосуды яды один за другим, а потом вгоняет кол в грудь юноши, которого доктор сам недавно похоронил. Кристофер называет Уджина поехавшим, безумным и уводит Хана домой, где тот вновь и вновь заходится рыданиями. Хёнджин был его другом, одним из самых близких. - Джинни же просил остановиться! Почему? Почему доктор Ким так поступил с ним? Он ведь умолял! Он хотел жить! – Джисон плачет, прижимаясь к Бану как можно ближе. - Хёнджин уже был мёртв, Джисон-а, - Кристофер хочет успокоить, но получается только хуже – Хан поднимает глаза на него и смотрит прямо в душу, загнанно и испуганно. - Он вернулся! Хотел вновь быть рядом с Уджином, а тот пытал его! – у младшего истерика на грани со срывом. Он замолкает, чтобы восстановить дыхание, - А если бы я умер и вернулся к тебе? Ты бы тоже вновь убил меня, Кристофер? - Ты не умрёшь, - он сжимает трясущегося парня в кольце сильных рук и не находит ответа на тихое: «а если». Джисон вырывается и прячется с головой в одеяле, а Крис не знает, что ему делать. Он ненавидит усопших за то, что они сделали с дорогими ему людьми: будь то смерть, будь то сумасшествие. Но, если Хан станет таким же, нет – если его сделают таким же. Бан пытается об этом не думать. Хан валится с ног, не в силах ровно стоять. Кристофер доносит его до постели на руках и боится спросить о случившемся – надеется, что это обычное недомогание, но из двух небольших точек-ранок на шее сочится кровь. Джисон говорит тихо, спутанно, но Бан понимает. Феликс, восставший несколько месяцев назад, появился из темноты и попытался поговорить, а Хан повёлся, как глупый ребёнок, забыв, что Ли уже умер, что перед ним не его друг, а смертоносный хищник. Младший понимает, что умрёт совсем скоро, хотя Кристофер и пытается противостоять, развешивая религиозные бумажки и кресты по комнате. Джисон говорит, что Феликс просил прощения и плакал, как живой, словно сознание он сохранил. Хан вздыхает последний раз через неделю – выходит на улицу, следуя за знакомым голосом. Кристофер хватается за кол, но не успевает – на дороге стоит его бывший друг, впившись в ослабевшее тело. Когда Джисон безжизненной куклой обмокает в руках Ли, тот плачет, срываясь на вопль, а потом шепчет извинения, кладя тело к порогу, на котором так и застывает Чан. Уджин уговаривает Бана кремировать тело паренька, но Кристофер, сам не понимая себя, настаивает на похоронах. Джисон лежит в гробу – мертвенно-бледный, бездыханный, истощенный. А Чан напоследок оставляет лёгкий поцелуй на его ледяных губах. Он ненавидит усопших, которых, как и сам Бан раньше, окружающие считают лишь приданием, но в душе он знает, что Хан вернётся, станет таким же, как Феликс. Но Кристофер не Уджин, он не сможет вогнать кол в грудь любимого. Крис видит Джисона издалека, возвращаясь с работы. Младший стоит на краю поля, где выращивают рис, и просто смотрит, пока Бан пытается успокоиться и быстрее оказаться за спасительными дверями, чтобы убедить себя, что привиделось. Он завешивает окна, валится на кровать и всю ночь смотрит в потолок, не в силах сомкнуть глаз. Хан стоит в поле до рассвета, надеясь непонятно на что: то ли увидеть любимого, то ли случайного прохожего, в чьих жилах течёт такая нужная, тёплая кровь. Он приходит каждую ночь – всё ближе и ближе к родному дому. А Кристофер боится подойти к окну, когда слышит слабые постукивания по подоконнику – такие же, как когда Хан сбегал из дома и тайком от родителей пролезал в комнату старшего. Бан видит знакомое лицо в свете луны и уличного фонаря, смотрит и пытается понять, что же изменилось. Первое – бледная безупречная кожа, которая когда-то была светло-бронзовой, живой и покрывалась румянцем от тихого шёпота Криса на ухо. Второе – глаза, полностью чёрные, пустые, но отчего-то блестящие и живые – это пугает. Джисон смотрит с отчаянием и любовью, а Чан пытается доказать, что эти мысли – просто его фантазия, за которую сознание отчаянно цепляется. Хан выглядит измученным, сломанным, ведь голод пожирает изнутри, но он сдерживается. Ему больно до невозможного, больно и страшно, а в голове мелькают воспоминания о том, как Уджин истязал тело Хёнджина, которого когда-то любил. Хан боится, что Крис сделает с ним тоже – вгонит в грудь деревянный кол или Киму на растерзание отдаст. - Чан-а, - он тянет жалобно-нежно, - я скучаю по тебе. Так сильно скучаю. Младший хочет, чтобы Кристофер стал таким же, чтобы был рядом. И ведь это возможно – его мать восстала, но вскоре убила себя вновь, а гены играют в этом большое значение. Он чувствует себя виноватым, ведь оставил Бана одного, когда был нужен. - Уходи, Джисон, прошу тебя, - Крис готов рыдать, пока внутри ненависть к усопшим борется с любовью к такому родному Хану, с которым их разделяет лишь стена. Кристофер ненавидит усопших за то, что они отняли у него всех близких ему людей, за то, что убивают без разбора, за то, что они сделали с его тёплым и нежным Хан Джисоном, который сейчас был готов впиться в шею старшего и высосать жизнь, за которую так цеплялся Бан. Он не хотел умирать, не хотел, но глупый огонёк надежды из самого дальнего уголка разума мечтал быть с младшим, который почти не изменился – те же пухлые щёчки, те же эмоции, тот же голос. Бан слышит шаги по шершавой дороге и думает, что Джисон наконец-то ушёл, решил оставить его в покое, но ручка входной двери скрипит, а следом раздаётся сдавленное шипение – руку обожгло, словно в костёр засунули. Кристофер сглатывает подступивший к горлу ком и опирается на стену, чтобы не упасть. - Хён, пожалуйста, прошу тебя, впусти меня, - голос Джисона сломанный, молящий, - Мне очень страшно, Чан-а, мне так страшно. Крис устал, устал и физически, и морально. Он слышит, как с улицы доносятся всхлипы, раздирающие откуда-то изнутри, и пытается внушить себе, что его Хан Джисон умер несколько недель назад, а это просто живой мертвец, хотя понимает, что просто пытается успокоиться. Бан сползает на пол и облокачивается на дверь спиной. До рассвета ещё три часа. Кристофер отчего-то хочет успокоить, как раньше прижать свернувшегося калачиком любимого к себе и шептать какие-то ободряющие глупости, а сейчас он даже дотронуться на мгновение не может. И это безумно больно. - Джисон, - Крис уверен, что младший рвано вздохнул и посмотрел по сторонам, - Расскажи, кто ещё там. Кто из тех, кого они забрали у нас? – он знает, что Хана успокаивают разговоры, поэтому пытается казаться спокойным, хотя у самого сердце колотится. Джисон вначале отвечает немного рассеяно, а потом словно становится прежним – ярко описывает, вздыхая, и, кажется, ударяется рукой о крыльцо, жестикулируя. Кристоферу хочется забыть, что там монстр, готовый впиться в его шею, хочется, но он не может. И впустить младшего он тоже не может – смерть слишком пугает. Они разговаривают почти до рассвета, и обоим кричать от безысходности хочется. Джисон резко замолкает, когда первые лучи солнца показываются за горизонтом, - совсем забыл, что крыльцо дома выходит на восток. Он жмётся ближе к двери, пытаясь оттянуть встречу с выжигающим светом в тени, скребёт пол и панически шепчет: «нет, нет, нет, только не это, нет». Кристофер не знает, что ему делать, пока из-за закрытой двери слышатся рваные всхлипы и мольбы о помощи. - Уходи, Джисон, пока не поздно, уходи! – он просит отчаянно, пока сердце в груди рвётся на части. Он не хочет, чтобы его Ханни чувствовал боль, сгорал. Не хочет, а в глазах предательски скапливаются слёзы. Он не Уджин, он не сможет убить того, кого любит. - Не могу, Кристофер, не могу! Если я уйду, то уже не смогу вернуться! Я не вынесу этого, Кристофер, - а после этого слышится сдавленный крик – ногу Джисона жжёт так, словно в горячие угли запихнули. Он забивается в угол, где ещё осталось немного спасительной тени, но времени критически мало. Если бежать, то сейчас, через минуту будет поздно. Но маленький огонёк надежды где-то в душе заставляет остаться, доверить судьбу любимому. Крис отскакивает от двери, когда крик становится громче, пронзительнее. Вся ненависть к усопшим, скопившаяся в нём, становится буквально песчинкой, а сознание сопротивляется чувствам. - Господи, что же я делаю? - он готов рвать на себе волосы, метаясь между двух огней. Но новый крик ещё пронзительнее предыдущего, и Бан резко открывает дверь и хватает мертвеца за ворот рубашки, затаскивая в дом. Левая штанина младшего прожжена, а открытая плоть багровеет и выделяет желчь, кожа вокруг ожога отваливается небольшими пластами, а на пол течет кровавая дорожка. Хан лежит без сознания, - Джисонни, очнись! – Кристофер похлопывает его по бледным щекам, уже не стараясь сдерживать собственных слёз, - Не смей умирать ещё раз, Хан Джисон! Не смей оставлять меня снова! Усопший открывает глаза, в которых лишь голодный, пугающий блеск, и подрывается, почти задевая длинными клыками горячую человеческую кожу, от которой притягательно пахнет жизнью. Он вновь валится на пол и сворачивается калачиком, обхватив живот руками. Джисон пытается сдерживать в себе монстра, которым он стал, но голод гораздо сильнее, чем раньше, вгрызается в сознание. - Прости, прости меня, Чан-а! – Он зажмуривается, пытаясь не смотреть на испуганного старшего, отскочившего к стене, - Я не могу это контролировать! Голод, он словно зверь! Я не хочу быть зверем, Крис, я не хочу убивать тебя! – на взмокший лоб ложится мокрая тряпка, а ватное тело сжимают в объятиях. Хан кожей чувствует капли чужих слёз и носом упирается в выпирающую ключицу человека, - Что ты… - Если так нужно, если так ты сможешь жить, то я готов, - сил сопротивляться у старшего просто нет. Он слабеет, ведь сердце колотится бешено, а в горле ком мешает дышать ровно, - Просто сделай это. Я знаю, что ты не хочешь, но, если по-другому никак, то кусай. Выпей всё до последней капли. Убей меня и живи, Джисон-а, пожалуйста, живи. Хан поднимает голову и смотрит прямо в глаза, боясь пошевелиться. Он легко касается сладких губ Кристофера, пытаясь не поранить выступающими клыками, и впивается в выступившую на шее вену. Бан стонет от боли, а Джисон жадно глотает горячую кровь. Он валит старшего на холодный пол и вновь кусает, оставляя испачканные красной жидкостью поцелуи на коже. Кристофер всё для себя решил, подставляя сильную шею на растерзание любимому монстру. Всё его тело целиком и полностью принадлежит этому изголодавшемуся мертвецу, каждый миллиметр, каждая капелька крови. Он просто не способен по-другому, не способен. Он знает, что Джисон всё ещё тот же мальчишка, в которого он когда-то влюбился, лишь более бледный и зависимый от него. Бан боится смерти, но сам подпускает это существо слишком близко. Джисон вновь смотрит в любимое лицо, читая в затуманенном взгляде полное доверие и любовь. Он видит расслабленную улыбку старшего и понять его не может: раз сам жить хочет, так почему ему позволяет. Бан тянется рукой к его губам и стирает собственную размазанную кровь, тихо шепча: «Ты всегда пачкаешься, когда ешь», - и приглушённо смеётся. А Джисон по привычке облизывается перед тем, как вновь впиться в родную шею.