Шиповник и дым

Ритмичный стук кирки о камень разносится по Каменным Холмам. Сзади дёрганной походкой крадётся зомби; я делаю вид, что не замечаю его. С третьим ударом глыба камня разлетается вдребезги, как впрочем, и кирка. «Инструмент сломался». «+3 Известняк». Разворачиваюсь и наотмашь хлещу его монтировкой. Зомби слабенький — ложится с первого удара. Отстранённо наблюдаю за тем, как покрытое зелёными и чёрными пятнами тело разлетается по земле, игнорируя законы притяжения и соотношение площади режущей поверхности к уровню нанесённых повреждений: голова в одну сторону, руки в другую, остатки — с разворотом вниз — в землю. Ласково глажу рукоять ножа указательным пальцем, снова включаю автопилот и устремляюсь к следующей глыбе. «Необходим инструмент: Кирка». Не вопрос. Взмахом руки активирую окно чертежей, создаю кирку — минус три бревна и камешка, инструмент снова в руке. На втором ударе замечаю движение краем глаза: полуголый мужик в красных трусах и кедах бежит ко мне, удерживая на весу огромный молот. «Ну и дурак», — думаю я, молниеносно меняя нож на ствол и приканчивая безумца двумя выстрелами «на подлёте». «Простая рубашка» и «штаны с карманами» вовсе не гарантируют отсутствие «глока» в инвентаре. Хотя, впрочем, и кевларовый сеттинг не защитит от кувалды при сломавшемся оружии. Аватар игрока безжизненной кучкой отлетает к кустам растительного волокна: два красных фонтанчика бьют из его груди, разбрызгивая по траве фальшиво-яркую кровь. Флегматично добиваю глыбу, получая в запас ещё +2 камня, игнорирую всплывающую надпись. «Нет места для Известняк» (1). Подхожу к трупу. Гляжу в застывшие глаза — как две капли похожие на мои собственные, без тени страха — я уже давно не вздрагиваю, когда вижу их всех — склеенных одним дизайнером, ничем не отличающихся друг от друга, — и от меня, — туполобых, бородатых, с мышцами как с выставки фигур. Безэмоционально обшариваю тело. «Обычный рюкзак» — к чёрту, свой есть. «Кеды» — полоска годности — повыше моей. «Надеть» — будут вместо моих, грозящихся вот-вот истаять. «Сосновое бревно» (3) — умница, собрал дерево, чтобы сделать кирку, а вот камень — не успел. Тоже пригодится. Быстро группирую инвентарь, освобождая несколько слотов и сажаю бревна на один из свободных. «Вяленое мясо» (2) отправляется в мой желудок и я с удовлетворением ощущаю тяжесть, глядя, как полоски жизни и сытости подскакивают до отметки «100». Жуя невидимую траву, не замечая меня, проходит олень. Перехожу в позу «полуприсяд», подбираюсь к животному и, поискав в инвентаре нож, с размаха втыкаю его в пятнистое тело. Олень отлетает на добрый метр, доверчиво-наивные глаза стекленеют. Собираю с тушки окорок и шкуру. «Нет ресурсов для сбора». Вскидываю голову и щурюсь навстречу заходящему солнцу. Тёплые лучи оглаживают мои щёки и я замираю, пытаясь прочувствовать их до конца. Ещё неделю назад у меня не получилось бы почувствовать и удар молотком по пальцу. Через неделю срыва мир обрёл вкус и запах. Персонажи: опостылые зомби да игроки-залётчики всё ещё имели некоторую дёрганую электронность, да деревья с камнями разлетались совсем по-игровому, а вот предметы — те были настоящими. Хотя — не все. Есть, отрывая по кусочку, мне удавалось только мясо — собственноручно поджаренное на костре. Поэтому приходилось индексировать леса в поисках индеек: все оленьи да волчьи окорока уходили в псарню, лишь птичье мясо, привычное по вкусу, можно было позволить себе сьесть в гордом одиночестве. Бутылку с водой можно было раскрутить, открыть и выпить — правда, уже не всю. Расход уменьшался, и полоска жажды ползла вниз с ощутимой разницей. А молотком — да, можно было попасть себе по пальцу. Как бы то ни было, — думаю я, шагая к зелёному краю выхода, — физически я труп. Ничего не поделаешь. Игра началась до того, как в новостях появились первые всплески беспокойства о феномене срыва, и кто же знал, что выхода у меня не станет уже через два часа после того, как моя рука с любовью прошлась по свежевыстроенной стене убежища? Как бы то ни было, — думаю я, срывая по пути горсть красных ягод, — недели мне хватило, чтобы привыкнуть. Боль от потери внешнего мира, которым дорожить особо мне и не приходилось, — богом забытое гетто, умершие в детстве родители и никаких перспектив на будущее, — тут и жалеть особо не о чём. Единственное, — сетую я, — вот уж что обидно, так это безлюдность. Долгое время мой воспалённый разум искал в лицах мелькающих игроков и зомби признаки осмысления. Попытки заговорить и рассказать произошедшее игрокам были давно заброшены: никто, ослеплённый жаждой убить тебя и пошарить по карманам, не остановится на вопли «Помогите, меня засосала чёртова игра!» «Есть тут кто-нибудь живой?» Но после взорвавшего мой мир сообщения «Сервер 2 закрыт», с каждым одинаковым лицом ощущение одиночества всё возрастало. Новых игроков ждать было неоткуда, а среди старых… Кто ещё, кроме меня, будет играть в «Последний день на Земле» в VR-очках? Задумавшись, я пропускаю движение справа и оборачиваюсь, когда в мою голову уже летит кулак. Удивлённо вскидываю брови. Бежать на вооруженного ножом, когда у тебя молот — это я ещё понимаю, но кулаками — на пистолет? Против собственных ожиданий, я почему-то ловлю кулак рукой и, уже направив дуло пистолета ей в лицо, понимаю — её запястье тёплое. Она напрочь игнорирует дуло пистолета, осыпая меня всё новыми ударами, бросаясь на меня очертя голову, иступлённо крича. Никогда мне ещё не доводилось слышать, чтобы игроки так кричали. — Стой, дура, — шиплю я сквозь зубы, лихорадочно активируя бинты из рюкзака — её беспорядочные удары снимают по десятке ХП в секунду, мне стоит сделать один выстрел — и она ляжет, но вместо этого я бросаю пистолет в рюкзак и хватаю её за вторую руку. Она замирает. Огонёк понимания проскальзывает в её глазах. — Как тебя зовут? — спрашиваю я, пытаясь унять лихорадочно бьющееся сердце. — Дана, — шепчет она, широко распахивая глаза, которые я ещё никогда не видел такими удивлёнными. — Дана, — повторяю я и улыбаюсь. — Тоже сорвалась? — Да, — отвечает она и её руки расслабляются, а глаза становятся подозрительно блестящими. — Сегодня… утром… Я киваю. — Я — неделю назад. Перестань драться, пожалуйста. Ты первая сорвавшаясяя, кого я вижу в этой игре. — Ты тоже, — всхлипывает она. — Как тебя зовут? — Крис, — улыбаюсь я. — Я Крис. Первое знакомство в чёртовой тюрьме состоялось. И Дана валится без чувств мне на руки. Я смеюсь в голос, не обращая внимания на бегущего ко мне, смешно переваливающегося, толстяка. Хватаю девушку на руки и, развернувшись к нему спиной, бегу к зелёному краю.

***

Когда она приходит в себя, куриный окорок на костре уже золотистый. Из псарни доносится тоскливое поскуливание — петам, которым по всем законам игр не положено питаться ничем, кроме свежатины, тем не менее, нравится запах жареного мяса. Неужели и они стали живыми, получив у меня имя? Дана приподнимается на локте, с удивлением оглядываясь. Я развожу руками: — Добро пожаловать в мой дом. Восхищение в её глазах приятно льстит мне. Все эти стены, мощёный досками пол и расставленные везде комнатные растения дались мне нелегко — неделей бессонного крафта и бесконечных набегов на одни и те же локации, в бездумных попытках сделать вынужденное заключение похожим на привычный мир. Человеку свойственно зависеть от обстановки. Противно пищит радио в углу, но в этот раз я бесстыдно игнорирую его: ничего, что у меня есть, я не смогу обменять на живого собеседника. — Вкусно пахнет, — сообщает Дана, соскальзывая с кровати. Я вскидываю брови: вот это скорость, чтобы у меня в первый день срыва ощущались не то что запахи, а хотя бы температура. — Прошу к столу. Его, правда, нет, но можно и просто на полу посидеть. Квадрат земли с костром в середине комнаты выглядит совсем неуместно, но здесь не так страшно, как снаружи, где кажется, в любой момент кто-то выскочит из-за края. Я достаю из сундука рядом с костром кружку с компотом, — она принимает его с молчаливой благодарностью. Мы едим молча, не зная, что сказать друг другу. Затем её прорывает. То плача, то замолкая, она рассказывает мне о том, как кнопка выхода пропала из её меню. Рассказывает о своём доме на Ордынке, о восьми братьях и сёстрах, жалуется, что безумно скучает по ним, я глажу её по голове и она прижимается ко мне изо всех сил, а я чувствую, как моя рубашка становится мокрой. Я даю ей такую же — в какой-то момент запоздало осознав, что негоже приличной девушке щеголять перед неизвестно кем в одном купальнике, любезно предоставляемом разработчиками каждому новому аватару. Она смущённо благодарит, но когда застёгивает пуговицы на груди, я замечаю, как она прикусывает губу. Я вижу, как она медлит. Не отдавая себе отчёта в том, что я делаю, я встаю и делаю шаг к ней. Она не отстраняется, лишь поднимая на меня доверчиво-безумные глаза. Я целую её, теряя голову оттого, какие же тёплые у неё губы и как они пахнут шиповником и дымом. Сквозь сон я слышу, как рушит запасные стены Орда. Я ухмыляюсь и закрываю глаза, не собираясь шевелиться. Пять рядов стен — пусть попробуют проломать насквозь, утром выйду — посмеюсь с них, добивая оставшихся. Я обнимаю её крепче. Она льнёт ко мне — такая мягкая, прерывисто посапывающая, доверчиво закинувшая руку мне на грудь. Её аватар стал человечнее — исчезла угловатость и рябистая текстура кожи — я глажу живую, настоящую девушку, и это окончательно сжигает мне разум. Я целую её в макушку, ощущая запах чистых, вымытых под душем волос, вспоминаю свою прошлую жизнь, полную непонимания со стороны окружающих и вечной депрессии. И улыбаюсь. Чёрт его знает, через что нам ещё придётся пройти, и на что способен этот дьявольский мир. У нас нет выхода, но есть слабый шанс продержаться вместе. И потому в этот долгий момент я безоговорочно счастлив. А с остальным я уж как-нибудь справлюсь. Ей никогда не узнать того, что уже не изменить, благодаря заблокированной системе редактирования аватара. Что я — не Крис. Я — Кристина.