Волчье сердце

      На исходе лета мы вновь двинулись в путь.       Дорога привела нас на побережье — весь Царепуть смотрели мы, как голодные темные волны жадно лижут пологий берег. Море, название которого стерлось из памяти нашего народа, было к нам милосердно: штормы и бури обходили нас стороной, и мы отвечали щедрыми дарами Митал-Защитнице.       Но зимовать там было опасно — поэтому наши разведчики покинули нас, отправившись искать новое пристанище. Десять дней мы ждали их; на одиннадцатый они вернулись, принеся с собой запах человеческого жилья и звонкие монеты.       Жнивень мы провели в заботах — клан готовился к долгой, тяжелой зиме. Я вычесывала галл, отдавала их шерсть ремесленникам; те пряли мягкие, прочные нити, ткали полотно шатров и одежду. Самые смелые из нас уходили торговать с людьми — их блестящие, бесполезные деньги мы меняли на твердый металл и зыбкую благосклонность. Рассеялись по равнинам наши охотники — мясо и дичь, добытые ими, мы вялили и складывали в толстые бочки.       Только Арана — злость моя, боль моя, кровь от крови моей, — отделилась от всех, скрылась в лесу. Она была лучшей, но не старшей, и это грызло её, как грызет упрямый короед крепкое дерево. Раз за разом доказывала она, что нет в клане никого, кто владел бы луком искуснее неё и чьи стрелы были бы быстрее и точнее. Но холодный расчет, присущий охотнику, часто уступал перед горячностью молодости — это видела я, видел клан и видела Хранительница. Сильная, ловкая, проворная, давно не младшая Арана оставалась не-старшей; от этого мне было спокойнее.       Земляная пещера, теплая и просторная, стала приютом для галл; с первыми солнечными лучами я спускалась туда, держась за сухие неровные стены, и лишь когда первые звезды зажигались на небе, поднималась наверх. Галлы не были для меня семьей или друзьями — они были смыслом моего существования, частью его, такой же неотделимой, как две руки, две ноги и больное колено. В их умных влажных глазах я видела понимание — и понимание я дарила им в ответ. Галлы делали меня той, кто я есть — это было написано кровью, начертано узорами Гиланнайн на моём лице.       Наступил Первопад; пришло время гона. Перед зарей я подолгу лежала с открытыми глазами, слушая отрывистые, хриплые вздохи молодых самцов и тихое дыхание спящей Араны. Злость моя, боль моя — что снилось ей этими предрассветными часами? Мать, которую она никогда не знала? Отец? Азарт погони, трепет добычи на наконечнике стрелы?       Сильная, но слабая, родная, но далекая — Арана отличалась от меня так же, как пламя заката отличается от утреннего сумрака. Возможно, это было причиной, по которой мы не могли понять друг друга.       Возможно, это было причиной, по которой мы даже не пытались.       …Харинг и Зимоход означали для клана спокойствие — от колючих зимних ветров мы прятались за стенами прочных, плотных шатров, а в дни, когда охотники возвращались ни с чем, вяленым мясом и сыром мы утоляли голод.       Подошла к концу пора гона; отелившиеся самки должны были разродиться к началу весны.       Полгода мы провели на равнинах — наша тихая, спокойная стоянка не приносила людям хлопот, но глаза их, обращенные на нас, с каждым днем становились холоднее самой снежной бури. Ледяные взгляды предвещали беду; клану снова нужно было уходить, и, когда новорожденные телята подросли и окрепли, звериные тропы вновь зазмеились под колесами наших аравелей.       Шесть дней и ночей мы провели в пути. На седьмое утро наши разведчики вернулись, принеся с собой весть: впереди лес, что станет нашим прибежищем. Под сенью его мы разбили стоянку, и алые паруса наших сухопутных кораблей раскрылись, даря надежду потерянным детям элвен и отгоняя заплутавших шемленов.       Андруил-Охотница, та-кто-ведет-к-неминуемой-жертве, благоволила нам: лес был полон птиц и зверей, и редко когда охотники наши возвращались с пустыми руками. Одарила нас своей милостью и дарующая огонь Силейз: ягод и трав, что собирали мы на залитых солнцем полянах и в темных густых чащах, хватало на нужды клана — ни Хранительница, ни Первый, ни ремесленники не были обделены.       По просьбе моей был сделан из бревен просторный загон — после серой пещеры галлам в радость было резвиться на воздухе. Я смотрела, как ещё не теплый, но уже пахнущий весной ветер ласкал их белоснежную шерсть, как золотили серебряные рога закатные лучи, и чувствовала, что сердца моего, покрытого снегом, тоже касается весна.       …Он пришел, когда в свою пору вступило лето. Он был чужаком; от него пахло раскаленным песком и смертью. Галлы чувствовали боль и угрозу — и сквозь сон волею Гиланнайн до меня донеслось их волнение.       Арана спала; я не стала её тревожить.       Торопливо одевшись, я выскользнула из палатки и приблизилась к загону. Галлы беспокойно били копытами землю, нервно наклоняли головы. Я протянула руки — всё хорошо, вам нечего бояться, я никому не дам причинить вам зло… Их влажные умные глаза смотрели на меня пристально и внимательно, но я знала — мне поверят, потому что я всегда верю им.       Только когда стадо замерло, напряженно прислушиваясь, я позволила себе обернуться. Чужак стоял перед нашими ночными часовыми; в предрассветной мгле было не разобрать, кто он — только неясный силуэт да очертания лука за плечами видела я.       Гладя подошедшую самку по мягкой шерсти, я наблюдала, как выходит разбуженный Первый, как докладывают ему часовые, как вместе с чужаком подходят они к палатке Хранительницы… И как резко чужак поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня.       У него была темная, словно выжженная солнцем кожа и дикие, усталые глаза. Терновые ветви, заклятые во имя Эльгарнана, покрывали его лицо и руки — я не знала ни одного клана, в котором валласлин наносили бы так же.       Что видел этот чужак во мне, босой и простоволосой? Почему так беспокоилось из-за него стадо? Я не знала — не могла знать. И поэтому я отвернулась.       Пора было доить галл.       …Лишь к полудню разнеслись по клану вести: одинокий охотник, что чтит Эльгарнана-Отца пуще родного и чьей родиной был далекий Andurfelen, пришел, ведомый нашими алыми парусами, и нет у него ни семьи, ни дома. Можем ли мы доверять ему? Готовы ли мы принять его? — спорили между собой стар и млад, сидя вокруг костра.       И только я, казалось, слышала, как дуновением ветра разлетелось по лагерю чужое имя:       Фенан.       Волчье сердце.