Family problems

— Добрый вечер, Стивен, — вежливо здоровается Ванда, прежде чем опуститься на диван рядом со Стрэнджем без малейшего объяснения, бережно предупредив прикосновением край плаща. Плащ отодвигается. Доктор поднимает взгляд. — Сейчас… Четыре двенадцать утра, — осторожно говорит он, быстро проскальзывая взглядом по хрупкой фигуре Ведьмы, прикрытой явно не принадлежащей ей свободной темно-серой толстовкой и короткими пижамными шортами. Ванда отстраненно кивает и подтягивает к груди колени, рассматривая в широком окне сизо-голубой утренний свет. На базе тихо и пусто, в гостиной, где Стрэндж до этого в одиночестве изучал очередное древнее писание, пахнет натуральной кожей — от диванов — и, почему-то, яблоками. — И тем не менее, вы тоже не спите. — Как и ты. Неужели оставила сержанта Барнса в одиночестве? — Нет. Я здесь, — в дверях возникает Баки в футболке и домашних штанах. Он коротко улыбается Ванде и опускает взгляд на чашку с кофе в металлической руке. Живой рукой он размешивает в нем сахар. Стрэндж немного хмурится, но молчит, пока Барнс усаживается рядом с Вандой, протягивает ей чашку и расслабленно откидывает голову назад, на спинку дивана. — Тяжелая неделя, да? — в пустоту спрашивает Ванда. — Что-то происходит. Я не знаю, но… Баки каким-то неосознанным, бездумным движением вытягивает живую руку за ее спину, осторожно приобнимая и поглаживая по плечу. — Происходит, — соглашается Стивен. — А что ты чувствуешь? Ванда вздыхает, опуская голову на плечо Солдата. Тот поджимает губы. — Когда Ванда плохо спит, — объясняет вместо нее Баки, — ее сознание пытается найти спасение от самого себя в головах других людей. Она ищет себе убежище. Неосознанно. Если у других такой же кавардак, она продолжает искать. Когда плохо спит большая часть окружающих, ей приходится просыпаться. — Сейчас я сижу здесь, а не сплю, — коротко говорит Ванда. — Обычно мы либо помогаем друг другу спать, либо усугубляем положение друг друга, — фыркает Барнс. — Третьего не дано. Но сейчас вообще происходит… Что-то давящее. Ванда отстраняется, чтобы поставить чашку на стол, и жмется в комок под боком у Баки, пока тот притягивает ее к себе. Ей кажется, что как он ни сжимай ее — она все равно рассыплется в ничто. — Что это, Стивен? — Я недавно снова просматривал мультивселенную, — немного погодя отвечает Стрэндж. — Чаша весов склонилась не в лучшую сторону. Сейчас неспокойно. Давно уже неспокойно, но сейчас море как будто все забурлило, и это сказывается даже здесь. Во сне — ярче всего, как я могу предположить. Ванда легко ему улыбается, кивком благодаря за объяснение, и снова роняет растрепанную голову с длинными, ниже лопаток, каштановыми волосами на плечо Баки. Барнс тут же касается губами ее темени. — Мы пыль и пепел, — безучастно говорит Ванда, глядя куда-то сквозь стены. Солдат вздрагивает и прижимает ее сильнее. — Лучше не думай об этом, — Стрэндж отводит взгляд, хмурится и возвращается к чтению. *** Тони просыпается резко, открывая глаза без тени сна в них и несколько секунд лежа без движения. Холодный свет луны заливает комнату, и в темном высоком небе за окном ярко видны засыпавшие его звезды. Старк сжимает пальцами влажную простыню под телом, чувствуя жар под ребрами и мороз в конечностях, и хрипло просит: — Пятница, прозрачность окна на ноль и включи ночник. — Уже выполнено, сэр. Комнату тут же наполняет неяркий мерцающий теплый свет, немного усмиряя жар и холод. За спиной начинает шевелиться Стив, вслед за ним просыпаясь. Тони во время сна откатился от него по широченной кровати далековато, и теперь Роджерс вслепую шарит перед собой, пытаясь понять, где же горячее тело, которое только-только было рядом. — Тони? Опять проснулся? — Спи, Роджерс, — просто просит его Тони, не шевелясь. Он ругает себя за то, что поддался на уговоры и лег вовремя, не доводя собственное тело до полного выключения работой на износ. Роджерс предсказуемо не повинуется, поднимается на локтях, тянет Старка за плечо, откидывая его на спину и обеспокоенно нависая сверху. Тони кусает губы, пряча взгляд, но Стив уже держит его за подбородок, обдавая жаром тяжелого тела. — Что тебе снилось? — Все то же, Роджерс, — хрипло отвечает Тони и пытается встать, но Стив ему не дает — он так банально сильнее. Стив слишком сильный, Стив большой, жаркий, занимает все пространство рядом со Старком и не дает думать о чем-то, кроме себя. Тони пытается отвернуть от него голову в сторону, но это не помогает. — Расскажи, — просит Стив, бережно гладя по плечу. Тони вздыхает и повинуется.  — Я всех подвел, а вокруг космос, — перед глазами выученные наизусть картины. Тони ежится и выплевывает слова, как колючие льдинки. — Холодно. Я даже не знаю, остался ли кто в живых. Звезды такие наглые. Над головой только вечность, понимаешь? А я ничего не сделаю уже. Ни на что не способен. И это преследует меня. Беспомощность. Если бы вы тогда погибли, любой из вас… Это была бы только моя вина. Это все не меняется с две тысячи двенадцатого, Роджерс, сейчас чуть хуже стало, да, чуть по-другому, но смысл тот же. Не тебе менять мои сны. — Тони, — просто говорит Стив где-то рядом с его губами, обхватив растерянное, утомленное лицо Тони ладонями и упираясь локтями по обе стороны от тела. — Все на свете не является твоей ответственностью. Когда ты это поймешь? Тони вздыхает, неосознанно прижимаясь теснее к жаркому телу. Ледяная бодрость покидает голову, и черепная коробка снова затапливается сонливостью, душной и тягучей, как теплый густой мед. — Самому-то что снится? Неужели не родные сороковые? Неужели не продолжаешь тосковать? — Иногда сороковые, — соглашается Стив. — Иногда наши дни. Иногда нападение на Нью-Йорк. Иногда Пегги. Иногда ты. Только это все не должно что-то значить, и по большей части все переплетается в какую-то чепуху. Иногда сны — это только сны, Тони. — Просто сны, — повторяет Тони с кивком и почти вслепую тянется к знакомым губам. Стив целует его медленно и влажно, и губы у него вкусные и мягкие, кожа на щеках непривычно гладкая и теплая. — Зря ты все-таки бороду сбрил, — бормочет Тони в поцелуй и толкает Роджерса в плечо, заставляя лечь на бок и отвоевывая себе больше пространства для движений. — Мне она нравилась. — Я должен был, — отвечает Стив и снова крепко прижимает Тони к себе, что у того трещат ребра. — Я даже не объясню, у меня не получится. Спать будешь? — Куда я от тебя денусь? — с нотками привычной сварливости спрашивает Старк, переворачиваясь спиной к капитану и прижимаясь лопатками к его твердой груди. Сильная роджерсовская рука обнимает его, притягивая еще крепче. Гладкий подбородок трется о плечо изобретателя, губы еще раз касаются шеи, и Тони вздыхает — он скучает по жесткости темно-русой бороды и красным раздражениям кожи от нее, скучает иррационально и глупо. Комнату наполняет теплый свет, а сзади прижимается горячий Роджерс, и Тони надеется, что хотя бы все это отгонит от него космос. *** — Ты снова ледяной, — бормочет сквозь сон Наташа, случайно коснувшись бога, в этот раз оставшегося на ночь у нее. — Йотунская кровь, — коротко объясняет Локи и отодвигается от нее подальше, но шпионка, стараясь подавить зевок, трет глаза рукой и приподнимается на руках, оглядываясь на бледное мужское лицо с точеными скулами и разметавшиеся по подушке угольно-черные волосы. — Ты точно нормально? — Спите, агент Романова. Наташа запускает руку в растрепанные со сна рыжие волосы, откидывая их с глаз, коротко вздыхает и подползает ближе к Локи, прижимаясь к холодному и твердому, похожему на ожившую мраморную статую телу. Она утыкается носом в область его ключицы и закидывает ногу на его бедра, путаясь в одеяле. Наташа не любит лишнюю полемику, и знает, что Локи заговорит, если ему будет нужно — и только когда ему будет нужно. Чужое сердце где-то рядом с ее щекой бьется гораздо медленнее человеческого, но и удары кажутся сильнее. — Где-то не здесь я уже мертв, — неожиданно выдыхает Локи, рукой отстраненно и безучастно и приобнимая Романову в ответ. Его кадык коротко дергается и снова замирает. Наташа выдерживает паузу. — Не здесь, — повторяет она, не поднимая головы. Медленные удары сердца равномерно отдаются по всей комнате. — И все-таки. — Где-то не здесь все мы мертвы, — просто пожимает плечами Наташа. — Весь смысл теории множественных вселенных. В каких-то мы даже не существуем. Остывающее от нечеловечески низкой температуры бога тело судорогой пробивает дрожь. Локи замечает это. — Ты не обязана отдавать свое тепло в попытках согреть меня. Мне комфортно. — Когда тебе комфортно, твоя температура близка к человеческой, — спокойно констатирует Наташа, думает еще пару секунд и, опираясь на его грудную клетку, одним движением седлает мужские бедра, осознавая, что все равно уже проснулась. — Будем продолжать полемику о других вселенных и смерти или рассмотрим более насущные способы согреться? — она дергает уголок губ вверх. — Я мертв там, где это важно, — прохладно и серьезно отвечает Локи, но руки его, напротив, уже скользят по ее бедрам, чтобы сжаться на талии. — Если я скажу, что мне важно, что ты здесь, это прозвучит слишком сопливо? — хмыкает Наташа, наклоняясь к тонким губам бога. Волосы падают завесой, загораживая блеклый свет из окна. — Да, — отвечает Локи и бархатисто смеется, тесно прижимая женское тело за поясницу. *** Тони заходит в общую комнату и замирает, не зная, как комментировать тот факт, что самый большой диван разложен и полностью оккупирован шестью спящими на нем телами. Питер Квилл лежал дальше всех, у стены, не имея совершенно никакой возможности встать до того, как проснутся остальные Стражи Галактики. Впрочем, не было похоже, чтобы он этого хотел — от Звездного Лорда доносилось тихое похрапывание, а от уголка рта тянулась почти незаметная ниточка слюны: шея была не очень удобно повернута вбок. Гамора крепко спала прямо на своем мужчине, настолько тесно переплетаясь с ним конечностями, что сложно было разобрать, где чья нога. Грут свернулся рядом, оплетая абсолютно всех тонкими веточками; рядом с его телом эти веточки увеличивались в количестве и формировали что-то вроде плотного гнезда, в котором и дрых Ракета, невнятно бормоча какие-то ругательства и инструкции к сборке бомб. Дракс лежал поперек, головой на ногах Гаморы и Питера, одна рука поглаживала шерсть продолжающего материться Ракеты, другая обнимала спящую на его груди Мантис. — Что это? — все-таки интересуется Тони, напрочь забыв про свой кофе и зачем он шел в эту комнату. — Тихий час, — пожимая плечами, комментирует Клинт, лениво перелистывая страницы какого-то журнала. — Видимо, им не хватает совместного семейного отдыха. Тони молчит некоторое время и как можно тише выходит, думая о том, что Стражам можно было бы предложить общую отдельную комнату побольше — у всех свои способы справляться с бессонницей, и, возможно, команде отъявленных космических бандитов и спасителей не хватает этой привычной им тесноты и, собственно… космоса? *** Солнце тускло брезжит между небоскребов. Сизое небо светлеет. Лучи бликуют на стеклянных окнах, а в воздухе немного сыро и очень холодно — Питер радуется подогреву в костюме и двойной порции острого соуса в своем сэндвиче. — Ты не должен не спать из-за меня, Паучок, ты же знаешь это? — непривычно серьезно интересуется сидящий рядом Уэйд, что совсем не вяжется с его заляпанным соусом «карри» лицом или скособоченной немного налево маской. — Все круто, чувак, — с набитым ртом отвечает Питер и болтает ногами, заглядывая вниз, на крохотные машины, снующие по серой ленточке-дороге. — Обожаю ночное патрулирование. Посплю сегодня на биологии. — Да малыш Питти, как-никак, ведет себя как плохой мальчик? — заигрывает с ним Уэйд и пытается ущипнуть за бедро, но Питер отпихивает его: в-первых, он еще не доел сэндвич, а во-вторых, он не готов заниматься сексом на крыше здания, где их, в теории, может увидеть кто угодно. Кто угодно, кто в шесть утра решит подняться на крышу небоскреба, выбив запертый снаружи люк, ага. Уэйд все равно его крепко обнимает. Питер чувствует странную неловкость, когда Уилсон так делает — тот как будто боится, что Паук сейчас исчезнет и никогда не появится в жизни наемника снова; как будто не верит, что он достоин в принципе находиться рядом с этим шестнадцатилетним супергероем. — Уэйд, все хорошо? — на всякий случай спрашивает Питер. — Ты же понимаешь, что я никуда не денусь? Я с тобой. — Это не по-настоящему, — неожиданно говорит Дэдпул. Он сегодня в принципе говорит непривычно мало, будто что-то давит на него. — Наш мир — ненастоящий. Он даже относительно всех ненастоящих миров ненастоящий! То, что здесь ты со мной — ничего не значит, Пит! И твоя потрясающая задница, и твой сексуальный костюмчик, и твои абсолютно очаровательные глаза… — Завали лицо, Уэйд, — раздраженно говорит ему Питер, комкая покрытую пятнами жира коричневую бумагу, в которую был завернут его сэндвич. — Не порть момент. Рассвет же, ну. — Рассвет благодарной вселенной, — тише говорит Уэйд и замолкает — все равно выходит какая-то чепуха.