— Детям можно плакать, но уж точно не здесь.
Сегодня у Варда слишком холодный взгляд. Сидя на крыше местного дома городской культуры, он особенно злится на пока только шмыгнувшего носом Макса. Последний ничего не отвечает, смотрит на свои ноги, свисающие с крыши здания. В последнее время им пришлось более, чем трудно. В своём-то возрасте, ну. Передвижной театр (вовсе не цирк) не собирался отступать от обыденного хода событий из-за прихотей его актёров. Как обычно — из одного пропавшего в тумане города в другой такой же. Везде они брали в аренду небольшое помещение по тематике и проводили спектакли. Билеты не были дорогими, но на представления сбегались многие люди. Здесь выступали только дети с глубокими тёмными глазами, почти мёртвыми. Это стало считаться некой диковинкой и настолько развилось, что любители необычного всегда молились, что именно их город посетит передвижной театр.
Жаль, здесь было не всё так идеально.
Дети, которые всё так же по инстинктам старались вырваться в лучшие актёры — а Варл среди них. — играли бесподобно, это точно. Но их редко ставили на сцену, так как глаза были ещё живыми, с горящим желанием. Публика не любит это. А ещё публика не любит детские сопливые истории, у каждой из которых есть хороший конец. Именно поэтому каждое представление здесь переполнено болью и слезами. Но самое лучшее — бесчувственные актёры все равно трогают, пусть и ведут себя весьма безэмоционально. Кажется, смирение с безысходностью в их глазах гораздо лучше наигранного страдания в любом другом театре.
У них было много секретов. И у детей гораздо больше, чем у взрослых, работающих с ними. Многие помнили, как жили рань
[659000511fdvy6tyh75wy556yt3d]
У вас нет права узнать правду об этом месте ♡
— Макс. Ты помнишь, как жил до этого? — повернувшись к своему другу, спрашивает Вард.
— Нет. Я один из первых, кто оказался здесь, так что уже совсем всё забыл, — дрожащими губами улыбается мальчик и кладёт голову на чужое плечо. — Но мне и тут хорошо. С учётом того, что ты возишься со мной.
С ним никто не возится, на самом деле. Мальчишка сам бегает вокруг Варда постоянно, отправляется с ним на вылазки, вечно что-то рассказывает и старается проявить крайнюю степень дружелюбия. Его «приятель» не возражает. Всё-таки, он может скинуть всё на этого мелкого выскочку, пусть не сделал так ещё не разу. Паренёк не помнит уже сколько раз ночью сбегал из нового пристанища, чтобы посмотреть на луну и сонный тёмный город из пустующего окна многоэтажки, лазить по ржавым трубам в таких же заброшках или на стройке. Они создавали меланхоличную атмосферу, особенно, когда пасмурно или уже темно. Макс всегда находился рядом, но он научился не спугивать обожаемую приятелем атмосферу. Когда любимого и единственного дружка не было рядом, мальчик часто вёл себя опустошённо и из-за этого уже не раз попал на сцену театра.
— Странный ты… — отворачиваясь, беззлобно шепчет Вард в ответ. — Почему именно за мной увязался?
Щёки Макса немного краснеют, но на друга он смотрит более, чем удивлённо. До этого свисавшие с крыши здания ноги мальчишка поднимает и сгибает в коленях. Он смотрит куда-то вниз, где перекрикивают друг друга сирены каких-то машин. Сегодня здесь очередной туман и город поодаль почти не виден. Только деревья выглядывают из густой пелены и смотрится это как-то печально.
Мальчик поднимается со своего места (для этого он поднимал ноги) и идёт к ближайшей здесь трубе, залазит на неё, слегка скользящей подошвой не сразу попав на устойчивое место и, балансируя, старается пройти как можно больше. Вард был бы не прочь предоставить помощь, но второму не особо это нравится и он говорит, что сам сможет обычно.
— Ты помнишь, как мы познакомились? — проигнорировав предыдущий вопрос, говорит Макс. Загадочность в речи — его конёк.
— Нет, — честно признаётся Вард. Макс для него не был чем-то важным всё это время, чего не скажешь о самом мальчишке. Но он помнит только всё ещё заставляющую выпасть из реальности фразу брюнета, переполненные надеждой, с которой дети загадывают желания на звёзды.
«Давай всегда будем друзьями!»
И сердце снова сжалось от чего-то больно упирающегося в рёбра.
«Мы лишь очередные актёры мёртвого города, фу, разве это важно, если скоро я, не приносящий дохода, сдохну?» — думает Вард, проглядывая ржавые трубы и небо между ними, серое и безразличное. Почти за весь год парнишка видел солнце не больше десяти раз, но уже привык. Хотя, Макс обещал, что он не даст Варду умереть первым и всегда будет ждать его там, за покрывалом холодных небес. Скоро последнему должны были перерезать горло или вспороть живот. Избавление от гнилого продукта в театре весьма своеобразное.
Максимилиан встаёт на мокрый и блестящий от грубого дождя край толстой старой трубы и вскидывает руки в стороны. Он достаёт белую украденную маску с позолоченными вензелями и прикладывает к лицу. На губах застыло нежное «люблю тебя», а глаза совсем ничего не видят перед собой от крупных слёз, напоминающих что угодно в этом дрянном городе, одинокое и старое, эстетичное. «Dear», — едва ли заметно выцарапанное гвоздём слово на часах в виде искусного украшения для шеи, кинутого Варду.
Белый кролик теперь не бежит за ним, а отделяется, отдаётся воздуху и падает с ржавой и жалобно стонущей трубы вниз, на туманную землю.
— Всё важно, — единственное, что шепчет Макс, прежде чем спина касается грубого асфальта и каждый миллиметр тела рассыпался по воздуху. Ему совсем не жалко, мальчику в уши отдают звуки любимой однотонной музыки, которая играет, стоит только открыть часы, что сейчас выкинул Вард.
Он не знал, что Белых кроликов в масках доброжелательной светлой заботы и преданности никто не любит.
Особенно Вард.
