***
Мутную воду реки из раза в раз полосовало весло, движущееся так медленно, словно в лодке находились не синигами и душа, путешествующая к Суду, а два рыбака в ожидании улова. Комачи по своему обыкновению была увлечена не столько переправой души, сколько болтовнёй, которую грешник даже не слушал, уставившись куда-то в горизонт. Со стороны он выглядел задумчиво и печально, и когда синигами опустила на него взгляд, она замолкла. Естественно, это был далеко не первый человек в её лодке, который задумывался о своей жизни. Проплывая с ней по этой реке, свою прошедшую жизнь осмысливал каждый. Поскольку прожил этот человек всего десять лет, плыть по Сандзу ему предстояло не долго. Только Комачи выглядела весьма мрачно: настолько её впечатлил дневной сон на Хигане, что она не отпускала его образы даже во время своего монолога в компании этого «бедняка». – Госпожа синигами… Не могли бы вы ответить на один мой вопрос? – тихо и слегка неразборчиво произнёс мальчик. Впрочем, взглянув в его глаза, Комачи без труда поняла, о чём сейчас пойдёт разговор. – Не уверена, что окажусь полезной, но, – она глубоко вздохнула, – так уж и быть, спрашивай. Тяжёлая тишина, наполненная печалью и сожалением, длилась ещё около двух минут. – Должен ли был я простить того, кто всю мою жизнь делал мне больно? Мальчик отвернулся и вгляделся в мутные воды Сандзу. Своего отражения он не видел. Комачи была озадачена. Размышляя над вопросом, она выдала на своём лице сосредоточенное выражение, а затем чуть было не прыснула от того, что вспомнила крайне неказистый и несерьёзный пример в лице Ямы. – Прости, я не понимаю о чём ты… Казалось, они плыли целую вечность. За всё это время пейзаж, видимый сквозь туман над рекой, совершенно не изменился. А мальчику, казалось, было уже безразлично, где он, с кем и куда… – Знаете, – неожиданно громко раздался его голос, – всю жизнь меня окружали отвратительные люди. Злые, мелочные, завистливые, обиженные… – с трудом продолжал мальчик, схватившись за горло. Должно быть, его раздирала боль от нахлынувших слёз. Синигами с безразличием смотрела вдаль, продолжая грести. – Не понимаю, почему они такие? Почему так мало любящих и добрых?.. Синигами нахмурила брови. «Что за глупости?» – А ты не задавался вопросом, каков ты сам? Снова тишина. С другого конца лодки девушка почувствовала, как испуганный взгляд вперился в её затылок. Он ожидает объяснений? Или хочет, чтобы она начала его успокаивать? – Ты убил своего отца, – продолжила синигами, намеренно выводя ребёнка на эмоции, - чем же ты лучше, а? – Он заставлял мою мать и сестру страдать. Я избавил их от этого. – …Взяв грех убийства на себя. Как благородно – с едкой иронией заметила синигами. – Вы считаете, что я поступил неправильно? – голос мальчика дрогнул. – Я считаю, что ты не имеешь права говорить о том, какие злые и обиженные люди вокруг тебя, пока ты сам решаешь, кому жить, а кому нет, при этом оставаясь подобным своему отцу. Хотя теперь тебе вряд ли пригодятся мои нравоучения. Закончив фразу в повышенном тоне, Комачи тут же удивилась своей резкости. Ведь он ещё совсем ребёнок… А она сравнивает его с таким зверьём, как его отец. Однако извиниться не получилось: внимание обоих привлёк громкий удар, раздавшийся со дна лодки. Синигами опустила вёсла и вгляделась в воду, не зная, чего ожидать. Подобного в её практике ещё не случалось. В её правое ухо ударил пронзительный визг. Мальчик прижался к стенке лодки, с ужасом уставившись в пустоту. По его лицу стекал пот. – Г-госпожа с-синигами… Там… – Господи, что с тобой такое? Рыбу дохлую увидел? – в своей манере отреагировала Комачи, поглаживая пострадавшее ухо. Тем не менее, она приблизилась к воде. К слову, не без любопытства. Из мутной воды коричневого оттенка виднелось начавшее разлагаться тело. Вздутое от газов и трупной жидкости, оно прекрасно держалось на плаву, выделяясь в мутной воде ядовитым жёлтым оттенком. «Откуда мусор в реке?!» – тут же пронеслась в сознании синигами первая мысль. Затем она задумалась о том, кому же принадлежало тело. А, точно. Это его отец. Со всех сторон дул обжигающий кожу ветер, принося с собой зловоние горящих в вечном огне тел грешников. Казалось, небо стало ещё более тёмного бордового оттенка, как будто бы подпитываемое страхом согрешившего так рано ребёнка. Он не был способен пошевелиться, не мог издать и звука. Маленькое лицо, обезображенное ожогами, исказилось в гримасе ужаса. Возможно, в нём было что-то от сожаления… Комачи лишь печально посмотрела на него и вернулась к работе. Впереди ждал суд.***
Что-то сдавливало грудь, и спать было уже невозможно. От озноба Комачи съёжилась, пытаясь согреться на примятой траве. Внутри постепенно таяло чувство тревоги и печали. Казалось, что кто-то наблюдал за ней всё то время, пока она дремала, замерзая на холодной земле. Услышав стремительно приближавшиеся шаги, синигами широко раскрыла глаза и уставилась в небо. Оно было светло-серым.