Покажи мне любовь

. Ворс ковра колет ноги, когда я, сняв мягкие тапочки, чтобы не вызвать подозрений, отворяю двери в спальню Слизерина, преодолев перед этим не один десяток ступеней. Мысленно я уже успеваю наложить непростительное заклятье на систему лестниц в Хогвартсе, но вовремя останавливаюсь. Всё здесь правильно, не хватало ещё мальчишек в женских дормиториях.В замке тихо, как будто он вымер. Причина общеизвестна: рождественские каникулы, на которые разъехались все, кроме пары сирот-хаффлпаффцев, гриффиндорца-заучки да нас с ней. Именно к ней я спешу посреди ночи, вооружившись Люмосом, по коридорам и лестницам, мимо окон, которые на нижнем этаже — где и находится спальня Слизерина —доверху завалены снегом. В замке тепло, и я иду в подземелье в одной ночной сорочке, лишь изредка оглядываясь по сторонам, не мелькнёт ли где миссис Норрис. В спальне горит лишь один светильник у дальней кровати, и, ориентируясь на его свет, я осматриваю комнату. Кроватей здесь немного, одна, две… «Джонс!» — она сидит на кровати справа, обхватив руками колени, и её лукавый лиловый взгляд осматривает меня с ног до головы. «Ты всё-таки пришла!» Я подхожу ближе и сажусь на краешек кровати, но Мерула не спускает с меня глаз. Она чего-то ждёт — но вот чего, интересно, можно ожидать в половине одиннадцатого вечера, находясь в спальне наедине с человеком, которого любишь вот уже седьмой год? «Довольно меня взглядом раздевать, — начинаю я, хлопнув ладонью по одеялу, — я поцеловала тебя сама, и обняла точно так же, сделай же уже ты что-то первая!» Мерула вспыхивает, рыжая прядь взметается надо лбом, и, прежде чем я успеваю вставить хоть слово, она начинает делать это. Сама. Первая. Она расстёгивает мелкие медные пуговицы на пижамной кофте — так медленно, что это кружит мне голову. Чуть наклоняясь вперёд, я вдыхаю её запах, родной с детских лет. Мерула молча и тихо раздевается передо мной, а я слушаю, как она пахнет гвоздиками и лаком для ногтей и ещё чем-то совсем неуловимым. В ней нет ни капли стыда, даже нет осознания, что это школьная спальня — она просто сбрасывает пижаму и садится на кровати на колени, сложив на них маленькие ладони. Околдованная, я протягиваю руку и смахиваю ворсинки кофты с её худеньких плеч, и ощущаю, как мороз пробегает по её бледной коже. На ней лишь тоненький бюстгальтер в цветах её факультета, и сияние свечей ложится ей на декольте, так что узоры белья и часто-часто вздымающаяся грудь золотятся в этом свете. «Подожди, я сама», — вдруг упрямо шепчет Мерула, отводя мои руки в сторону. Бережно, боясь разбить, она снимает с меня очки и оставляет их на тумбочке у кровати. Затем, поправив прямую прядь надо лбом у меня, она устраивается поудобнее, и… я затаиваю дыхание. Её руки ложатся мне на бёдра — молочно-белая кожа поверх шоколадной — и она подбирает пальцами подол ночной тёплой сорочки и ведет его вверх, задирая до самой головы и помогая снять сорочку. Я сижу теперь перед ней тоже вся взлохмаченная, в одном чёрном белье, почти незаметном на тёмной коже, и мне не холодно. Мы как будто не знаем, что делать дальше. Мы переглядываемся и вдруг рывком подбираемся друг к другу и падаем друг другу в объятия, смыкая руки за спинами. Губы Мерулы слишком далеко, и я прижимаюсь ртом к её шее, где темнеет каштановый завиток под ухом — и поддеваю кожу зубами. Наутро тут останется кровоподтёк, но его можно прикрыть слизеринским шарфом, и никто не узнает. А Мерула, чуть слышно застонав, бросает мне на ухо вполголоса: «На счёт три!» Я даже не успеваю понять, что именно на счёт три, но послушно повторяю за ней и сама не понимаю, как на счёт два в моих пальцах оказывается её застежка бюстгальтера, а моя — в её. И когда я сама неожиданно для себя выдыхаю «Три!», застёжки щёлкают одновременно. В полутьме Мерула кажется особенно прекрасной. Она отводит ладони от груди без малейшего стеснения, с одним лишь лёгким вздохом, и я любуюсь ей, с ужасом осознавая, что за эти семь лет ни разу не видела её без одежды. Не слыша и не понимая ничего, кроме шума в ушах, я тяну руку к её маленькой аккуратной груди, поглаживаю её, играю с сосками, заставляя Мерулу запрокинуть голову и едва слышно что-то бормотать. «Давай же, Джонс!» — разбираю я с трудом, и наклоняюсь к ней ближе, целую полуоткрытые губы, жадно обвожу кончиком языка ключицы и ловлю на своём лице теплое прерывистое дыхание. Я прячу лицо у неё в ложбинке между грудей, и там запах гвоздики особенно силён. «Джонс, — вдруг тихо выговаривает Мерула, и я нехотя поднимаю голову, столкнувшись с ней носом, — ты помнишь, когда мы впервые поцеловались?» «Хочешь сказать, как я тебя поцеловала?» — поддразниваю её я, оставляя влажную дорожку поцелуев на её животе, у самого края резинки кружевного белья. Мерула наигранно хмурится, но я знаю, что она не обижается. Помолчав, она встряхивает волосами и, откинувшись на подушки, продолжает: «Я спросила о твоём секрете, и ты ответила…» «Любовь», — одним дыханием произносим мы. «Вот об этом и я сейчас. Докажи, что это твой секрет. Докажи-покажи. Покажи мне любовь», — заканчивает она и молча стягивает пижамные бриджи. И я уже знаю, что сейчас должно произойти. Я не читала об этом, не смотрела колдографий, но откуда-то это есть во мне, и оно рвётся наружу. Я отбрасываю в сторону нашу одежду и, подхватив ноги своей любовницы, сгибаю их в коленях, расставляя как можно шире. Я удостоверяюсь, что Меруле удобно лежать, и сама опускаюсь на длинную и широкую кровать, ощущая, как тело словно окунается в снег простыней. И я начинаю это, следуя её примеру, без стеснительности — и спустя какое-то время забываю, что наше бельё валяется где-то на полу, просто приникаю ртом к её нижним губам и, вздохнув, отыскиваю кончиком языка чувствительную точку… И в то же мгновение ощутившая это Мерула стискивает мою черноволосую голову, вдавливая её сильнее между своих бёдер. Мерула на вкус как тыквенный сок и имбирное печенье. И эти вкусы, аппетит Рождества, сводят меня с ума, так что я не могу оторваться от неё: это как лучшее праздничное блюдо сегодня. Кроме нас в спальне нет никого, и единственная возможная претензия преподавателей к нам — так это то, что я, рейвенкловка, нахожусь в спальне Слизерина. В спальне, где я отчаянно трахаю главную задиру школы. В спальне, где нас накрывает волной наслаждения, и Мерула, выкрикнув моё имя, падает на подушку, раскидав усталые ноги. Я опускаюсь рядом с ней, ожидая, когда она отдохнёт, но моя любовница оказывается проворнее, чем я думала. Она приподнимает меня и усаживает спиной к стене, под балдахином, так что я даже ударяюсь головой, но тут же забываю об этом, потому что моя любовь, сама Мерула Снайд, семикурсница Слизерина, опускается передо мной на колени, склоняясь вперёд всё ближе, пока наши груди не соприкасаются — и от этого чувства мурашки пробегают у меня по телу. Очарованная этим физическим контактом, я на миг забываю обо всём, и прихожу в себя лишь ощутив проникновение сразу двух тонких пальцев с аккуратно состриженными ногтями. Мерула как будто умеет это делать — по крайней мере, так кажется мне, когда она прибавляет третий и четвёртый пальцы, заставляя меня закусить губу и пролепетать, прося, чтобы она не останавливалась. Но у Мерулы свободна вторая рука, и она проводит ею по моей груди вниз до самого паха, ласкает и ублажает — не такой я знала самую могущественную ведьму Хогвартса. И мне хорошо. Мерлин, как же мне хорошо. Мы не одеваемся, даже бельё оставляем лежать на полу без боязни, что кто-то зайдёт. Мы лишь лежим, обнажённые, под несколькими шерстяными одеялами с соседних кроватей, и наши тела переплетаются в изнеможении. Мерула затихает быстро, а я всё ещё лежу в раздумьях, поглаживая её лохматые волосы, а она полностью доверяется мне. И лёжа рядом с ней, какой-то особенно трогательной во власти сна, я боюсь шевельнуться, чтобы не потревожить лежащую на моём плече вихрастую голову с рыжим клочком прядей надо лбом. Её тонкие пальцы лежат на моей груди, обнимая меня во сне — те самые пальцы, что ещё недавно были во мне и от прикосновений которых до сих пор горит всё моё тело. И мягкие губы чуть приоткрыты, и мне хочется, так хочется, до боли хочется снова прижаться к ним, чтобы снова задохнуться от сладости и святости этого касания. И я не выдерживаю. Чуть склонив набок голову и скользнув ею по подушке, я приподнимаюсь и краду трепетный и осторожный поцелуй. Мерула шумно вздыхает во сне и приоткрывает лиловый глаз. «Спи, Джонс», — ворчит она, но в тоне её ни раздражения, ни злости. Она обхватывает меня под грудью, как свою собственность, прижимает теснее и оставляет быстрое прикосновение губ на моей смуглой щеке. Я поворачиваюсь, сталкиваюсь с ней лбом и вдруг замечаю окно. Там совсем темно, фонарей в Хогвартсе не предусмотрено, но светильники над соседней пустующей кроватью всё же проливают немного света, и я вижу пролетающие за решёткой и стеклом огромные хлопья снега. И меня вдруг осеняет. «Эй, Снайд, — тормошу я свою любовницу, и та выныривает из-под одеяла с немым вопросом в широко распахнутых глазах, — с Рождеством!» Она хмурится, но спустя мгновение её губы уже складываются в дружелюбную ухмылку, которую я так люблю. «Тебя тоже, — выговаривает она наконец и, поразмыслив, будто что-то вспоминая, добавляет: — Моя любимая проклятая ученица».