Strawberry

      Юнги идёт долго, немного хромая и натягивая кепку, что защищает его от палящего солнца, и поправляет ядовито-красную бандану на лице, немного обмоченную в воде. От неё толку было не особо много, но такие мелочи очень часто спасают жизнь — и тот не раз в этом убеждался. Всё-таки всякой дряни типа песка, дыма и газа везде хватает. В идеале ему бы стоило носить респиратор, но свой единственный он уже отдал Чонгуку. — Кстати, Чонгук.       Юнги оборачивается и находит взглядом почти подростка, который от взгляда старшего судорожно натягивает капюшон обратно и достаёт респиратор из сумки. А потом смотрит. Смотрит своими невинными глазами, которые на сто двадцать процентов точно не настоящие. Юнги кривится, все ещё не понимая этой моды. Да, удобно и даже лучше обычных, а еще пользы от них больше. Но тот все равно был подвержен консерватизму и считал, что не стоит зеркало души, последнее от человеческого в этом дрянном мире, заменять чем-то таким. Но все равно Мин раз за разом просил Чонгука помочь разглядеть, что же там вдалеке, или поработать с мелкими деталями в машине. — Хён, может ты уже объяснишь, для чего мы в этих ебенях? Я даже не знал, что в наше время кто-то все ещё может что-то выращивать.       Они и правда были далеко от ближайшего города. Вообще-то, это было по крайней мере нелогично из-за череды катастроф, в результате которых Юнги честно очень долго считал себя единственным человеком на Земле. До встречи с Чонгуком в заброшенном супермаркете, конечно. Этот парень не был похож на того, кто смог бы выжить в этом аду, но он смог. — А как по-твоему мы вообще получаем хоть какую-то еду? — В фабриках и лабораториях, конечно. Мой брат работал в такой.       И иногда Юнги было жаль этого ребёнка. А ведь таких случаев Юнги за свою жизнь видел много: правительство красиво пудрило всем мозги и, когда дело дошло до катастроф в виде сошедшей с ума стихии, то они и сами выкопали себе могилу, получив бесполезный биомусор, который даже шагу не может сделать без пинка под зад. Те просто скупили все пилюли-заменители еды и надеялись, что их это больше не коснётся.       Конечно.       Потом, под различными обломками, Мин всегда их и находил и неудовлетворённо цыкал. Он бы тоже считал таким Чонгука, но тот с момента знакомства и часовых взаимных объятий где-то за Сеулом, не доказывал каждый раз, что может пригодиться со своими знаниями. Хотя Мину просто требовался один собеседник. Наверное, вновь бы обретя одиночество, он без вопросов свою последнюю из четырёх пуль пустил бы себе в висок. — Я же тебе объяснял на карте и по новостям до последнего урагана. Если брать Корею, то, возможно, на Тэгу свалилось меньше всего говна. Я же не виноват, что все дороги уже давным-давно даже не напоминают их, а машина сломалась именно тут.       Шуга (как его обозвал Чонгук, когда при первой встрече увидел его у полки с сахаром) заметил, что младший хочет возразить, но вовремя прикусил язык. Мину тоже не нравилось, что до Тэгу ещё куча километров, а они неподалёку от какого-то доисторического питомника. Тот сам не знал, что они тут вообще ещё есть. Мин так же умолчал, что Тэгу — его родной город и вообще странно, что он как-то оказался по работе в столице. Всё-таки во всем мире передвижение ограничено донельзя. Туризм как таковой уже много лет назад погиб, а въезд и выезд из города — очень скучная процедура. Но это уже неактуальная информация, ведь половина Евразии и Северной Америки ещё в его подростковый возраст пошли под воду. — И чего ты жалуешься? Мы бы могли вообще пешкодрапом, но нам повезло найти целую машину, в относительной безопасности добравшись сюда. Не первый же город, а пока что надежды на него больше всего. — Да какой надежды? — Чонгук рывком сорвал с себя душный респиратор и нечитаемым взглядом уставился на Мина, скрещивая руки.       «Начинается утро в деревне» — закатил глаза Мин и устроился выслушивать новый поток ругательств. — Чем больше город, тем больше шансов встретить человека. А Тэгу мало того что у чёрта на куличиках, да ещё и почти что деревня. Откуда тут вообще может хотя бы крыса объявиться? — И ты предлагаешь повернуть обратно?       Мин изогнул бровь и усмехнулся. — Я предлагал не вести себя как эгоист и рассмотреть ещё варианты. Из-за тебя мы даже туда не добрались, а скоро ночь. — Ой, а у тебя есть ещё варианты?       Юнги резким рывком снял с себя бывшую бандану и бросил ещё один гневный взгляд на респиратор.       Солнце пекло невозможно, что Мин бы с радостью прыгнул в бочонок с ледяной водой, да ещё и ветер поднимался вместе с пылью. Ещё бы он хотел приложить мелкого лбом об стену. Потому что бесит. Всё бесит. — Эгоистично ведешь себя только ты. Ну, и где же были все твои предложения? — Да ты их даже слушать не стал!—Чонгук выглядел как надутый кролик и из-за этого Юнги только усмехнулся. — Ты всегда воспринимаешь меня как ребёнка и опекаешь как мамочка. А потом ты же и жалуешься, что я ни черта не делаю. Ты просто не даёшь мне ничего делать!       Чонгук с силой сжимал кулаки и тяжело дышал, лихорадочно бегая взглядом по Мину. Слова слетели сами собой со страшной лёгкостью. Хотя на душе вместо ожидаемой эйфории добавился ещё один булыжник. — Выговорился? Если ты такой большой, а я тебе и шагу сделать не даю — то в вольный путь.       И Чонгук ушёл.

***

      На улице ночь, солнце уже давно как село. Холодный ветер слишком сильно обдувает все косточки юноши. Не слышно ничего и не видно ничего, ведь луну затмили тучи, да и никакого животного они не видели уже много времени. Хотя в ушах до сих пор отдавался громкий стук своего сердца и сжимающий горло взгляд Чонгука.       Конечно же Юнги облажался. Не стоило срываться из-за такой мелочи, но тот ничего не мог с собой поделать. Надоело. Надоело, что Юнги сам решает все важные вопросы, надоело каждый день быть на грани, надоело каждый раз устраивать истерики и ссоры с Чонгуком, вытирать ему сопли и слушать нытье. Юнги не уходил потому, что ему нужен был хоть кто-то. Ему было одиноко, а с Чонгуком желание вскрыться посреди улицы пропадало, но Чонгук был все ещё подростком и, как видно, ему было лучше одному, чем с Шугой. Мину просто хотелось в детство. К маленькому прилавку, усыпанному клубникой, к нежным материнским ладоням и чувству бесконечного спокойствия.       Мин смахнул невидимые слёзы и сгорбился сильнее, сжимая в руках клочки травы. Ему хотелось хоть минуту спокойствия после стольких месяцев бессмысленной ходьбы в никуда.       На небе не рассыпались, как сахар, звезды, только луна немного выходила из-под чёрных туч, позволяя свету попадать на какие-то грядки внизу холма. В воздухе витал запах сухой земли, травы и чего-то ещё. Не хватало знакомого детского лепета и совсем недетских шуток в сопровождении невинной улыбки. Не хватало живого человека, чья кожа пахла бы пылью, потом и дешевой клубничной жвачкой.       Стоило бы извиниться перед Чонгуком, но сейчас просто хотелось раствориться в этой редкой минуте спокойствия и безмятежности в своих же отравляющих чувствах.       Юнги выглядывает на шум из-за стеллажа и едва не роняет челюсть на пол, готовый поверить в Бога, поклониться дьяволу. Увидев человека, совсем мальчишку, который как и сам Юнги выглядит не менее шокированным. Он набирает в карманы жвачек, конфет, а из рюкзака можно заметить упаковки из-под консервов с заменителями еды. В следующее мгновение Юнги бросает коробку с сахаром на пол, срывается с места и обнимает незнакомца, чувствуя ответные объятия. — Меня зовут Мин Юнги и я чертовски счастлив сейчас, чёрт.       Сердце намеревается пробить грудь или вовсе отключиться, ведь оно так сильно щемит. От внезапного облегчения подкашиваются ноги, и тот не может просто нормально стоять, трясясь телом в беззвучном плаче.       Незнакомец слышит, как Юнги стирает с глаз слёзы и пытается всеми силами не заплакать. Кто-то взрослый, кто-то кто рад его видеть, кто-то, кого Чонгук не отпустит под дулом пистолета. — Нам стоит уходить. — Юнги чуть отходит и смотрит уже серьёзно. — Все здания поблизости держатся на соплях, а ещё я слышал собак. Я не приказываю, но просто. — Меня зовут Чон Чонгук. А можно тебя называть Шугой? — Что? — Хён! Хён!       Чонгук подлетел к Мину за мгновение и обнял со спины, прижимая к себе, шепча какие-то глупости и неразборчивое нытье, извинения, оправдания куда-то в шею. Шуга сильно растерялся от такого проявления чувств от обычно холодного парня и вообще от его появления тут, но ощутив что-то горячее на шее, резко обернулся, хватая в обе руки лицо мелкого. — Ты можешь плакать?       Подумать тот не успел, когда младший опять срывается и прижимает к себе старшего. Это получается неловко, потому что они одни в обнимку скатываются кубарем в поле и не отцепляются. — Чёрт, когда я убежал… Я думал, что так и должно быть, а… А ты придёшь сейчас за мной. Но ты не приходил и я… Я думал, много думал и просто… Я просто…       Чонгук взрывается новой волной, и Мин медленно, успокаивающее гладит его по спине и затылку.       На небе все ещё ничего не видно, а холодный ветер не останавливает тонкая куртка, заставляя вздрагивать от каждого порыва. В воздухе витает запах сухой земли, травы и клубники, а в руках от плача содрогается вынужденный стать самым близким человеком в этом мире Чонгук.       Чонгук не отцепляется от Юнги, все равно держа того за руку и набрасываясь на старшего, как коала на ветке. Хотя Юнги в жизни их не видел, ведь ему ещё со школы известно, что те вымерли давно.       Старший потрепал второго по волосам и подумал, что без этого ребёнка точно застрелиться посреди дороги. — Успокоился? Прости, что так взъелся на тебя. Мне стоило более уважительнее к тебе относится, прости… Ну не плачь, Гуки, пожалуйста.       Младший качает головой и в ужасе поднимает свою руку, которая весьма долго общупывала что-то мягкое и хлюпающее. —Хён, у меня рука в мясе!       А Юнги видел бледную от ужаса физиономию Гука и руку в мякоти от клубники. Кстати, он наверняка никогда не ел настоящую. Пилюли с этим вкусом не считаются.       Шуга нашарил в рюкзаке Чона тарелку, стал собирать быстро плоды и приказал Чонгуку делать то же самое, выбрасывая гниющие и другие испорченные. Импульсивность давала о себе знать. Некоторые листочки были сухие и ломкие, они неприятно царапали кожу, и Шуга цыкнул, не заметив рядом крапивы. —Хён, это знакомо пахнет, но что это?       Шуга затолкал в рот младшего одну ягоду и удовлетворённо смотрел на его выражение лица. — Это клубника? Шуга, она ведь безумно дорогая! — Ну да. Пожрем на миллион, —Шуга хрюкнул, рассмеявшись, и сел рядом, налетая на немытую ягоду с более большим аппетитом, чем Чон.       Весь измазюканный в ягоде, Гук выглядел совсем как ребёнок, и Шуга даже не сдержался, щипая того за щеку и выслушивая со смехом ругательства в свою сторону. Как он только мог из-за этой мелочи поругаться с ним? Чонгук даже умудрился упасть на большое количество ягод, вызывая этим дикий смех со стороны старшего и алое от стыда и ягод лицо самого парня.       Мин бросил в брыкающегося Чона пачку влажных салфеток и, несмотря на всю опасность, постелил плед прямо посреди клубничного поля, после обнимая мелкого, который очаровательно утыкался куда-то плечо. — Хён, я думал, что потерял тебя. Но я вспомнил, что у меня не любимое тебе зрение и ни одного задания по близости. Только поля. И я смог найти тебя, — Чонгук сопел и медленно начинал дремать, вымотанным за день.       Убаюкивающий запах клубники и стекающее по телу ощущения счастья… Юнги мазнул губами по макушке парня и заснул следом. Последней мыслью было то, что для мертвого поселения тут слишком ухоженные грядки с ягодой. — О БОЖЕ МОЙ, СОКДЖИН, ТУТ ЛЮДИ!       Мин недовольно разлепил глаза и уставился на парня с почти квадратной улыбкой и загорелой кожей. Солнце сразу стало слепить глаза и из-за этого приходилось жмуриться, привыкая к яркому свету. Незнакомец откровенно пялился на Мина и Чонгука своими блестящими глазами и продолжал кого-то звать. — Я НЕ ВРУ, САМ ИДИ СЮДА! ТАЩИ АПТЕЧКУ И ЗОВИ ОСТАЛЬНЫХ!       Чонгук тоже проснулся и с небольшим испугом смотрел на незнакомца. Юнги переплел с ним пальцы, кивая Чонгуку, и медленно шёл за шумным обладателем этой квадратной улыбки и большой корзинки.       Юнги верил, что он и Чонгук выглядят не очень после взаимного мазюкания в ягоде, и Чонгук точно пропах ей насквозь. Но не мог сдержать улыбку и слёз, видя бегущих к ним с аптечкой и водой парней.       Наверное, клубника теперь навсегда будет ассоциироваться с холодной ночью, запахом глины и любимым телом рядом. С финалом после долгого пути. Со счастьем.