Взаимность

После того, как чемпионат мира для России был окончен, время будто бы начало свой отсчет заново. Впервые перезапустившись, оно заставило секундные стрелки двигаться ленивее. Артёму больше не нужно было поднимать взгляд на часы, отсчитывая минуты до новой тренировки, до новой встречи с Акинфеевым. Форвард жил между этими промежутками, которые заменяли ему светлые и темные полосы в жизни. И сейчас перед ним расстилалась непроглядная тьма. Нелепее всего было то, что он понял это только в самолёте, на полпути в Петербург. Мужчина не представлял момент, когда им с Игорем придётся попрощаться: оттягивал, надеялся, что не так страшен чёрт, как его рисуют. А после они просто взяли такси в разные концы города. Артём — к аэропорту, а Игорь отправился в свою московскую квартиру площадью под пятьдесят метров. В голове неприятно шумело от воющих двигателей за бортом. В груди кололо. Будто его любовь, которая так долго согревала изнутри, в один момент превратилась в клубок ядовитых змей. Было бы легче, если бы Артём не растравливал себя мечтами о взаимности, а потом не рушил этот хрупкий карточный домик о равнодушный взгляд Игоря на прощание. Будто он ничего не потерял, будто от Артёма ничего не убыло. Но форвард чувствовал опустошенность и зияющую дыру в сердце. Будто Акинфеев собственноручно вырезал его - принёс в жертву, но оставил жить. Да и пожалуйста! Это ведь подарок. Ещё вчера Артём мог видеть Игоря прямо перед собой, улыбаться ему самой искренней улыбкой только потому, что хочется. При желании он мог бы его поцеловать. И он поцеловал. В пустом холле, в самый разгар ночи, сидя перед телевизором, из динамиков которого доносились какие-то нелепые шутки, над которыми смеяться в заполночь - самый раз. Очередной заряд смеха, один затянувшийся, немой взгляд друг на друга, и вот Артём уже тянется за поцелуем, чтобы вложить в этот нехитрый жест всю переполняющую его любовь. Его встречает звонкая пощёчина, оставившая жгучий красный след от ладони, и полный презрения взгляд. — Заигрался, — шипит Игорь перед тем, как подорваться с места и выйти из комнаты. Спустя минуту Артём находит голкипера в туалете, пытающимся пробить ногой дверцу запечатанной кабинки, не то от ярости, не то от досады. Двери тревожно стучат при каждом ударе, обещая сорваться с петель. Внезапный нервный всхлип и Акинфеев опирается на стенку, придерживается за раковину, потому что без этого едва может устоять от нахлынувшего бессилия. По его щекам медленно стекают слёзы: жмурится, пытаясь стряхнуть их с длинных ресниц. Тогда Артём всё понимает, но так и не решается войти. Он не решается зайти к Игорю и утром, сжигает мосты, а теперь лихорадочно думает о метрах, на которые они отдаляются всё дальше с каждой секундой. По приземлению Артём рвёт билет в Тулу, который приобрел заранее и спешно покупает место на ближайший рейс до Москвы — обратно. Только в пути он понимает, что забыл о багаже после предыдущего перелёта. В Москве за эти несколько часов, очевидно, ничего не изменилось. Кроме таксистов, которые в самое неподходящее время забыли все пути объезда пробок и решили, что предел любого автомобиля — 40 км/час. Игорь открывает двери с неприкрытым ожесточением - оперевшись на дверной проём, за порог не пускает. — Что тебе нужно? — Я хочу объясниться, — запоздалый отчёт о несуществующих ошибках. Мужчина смотрит на гостя долго, выжидающе: то ли в надежде, что тот уйдёт, то ли выложит, как на духу прямо у порога. Короткого разговора не получается, и Игорь впускает Артёма в квартиру. Жильё у него сравнительно скромное, по обстановке больше напоминает старую советскую квартиру - даже стол на кухне, отодвинутый одним краем к стенке, застелен резиновой скатертью в какой-то нелепый цветок. Артём про себя этому улыбается. По умолчанию, Акинфеев заваривает обоим чай. Артёму, потому что тот гость, и себе — потому что гостям в одиночку чай пить не положено. В тёмову кружку он добавляет две ложки сахара: как тот любит. Достаёт угощение и расставляет посуду, но к напитку никто и не думает притрагиваться. Они молчат ещё несколько минут, избегая взаимных взглядов. Из развлечений — считать чужие вдохи и выдохи. — Зачем ты здесь? — Игорь не выдерживает. — Ты должен быть в Питере. — Должен, — покорно соглашается форвард. На этом разговор заходит в тупик. Пока оба ищут подходящие слова, в тишине проходит ещё несколько минут. — Почему ты меня тогда оттолкнул? — Может, потому что я адекватный, а ты слетел с катушек? Артёму хочется встать, прижать Игоря к стенке и показать что бывает, когда в самом деле все его инстинкты самосохранения дают сбой. Вместо этого он приближается и в неспешном поцелуе, без намека на пошлость, сминает губы мужчины. Тот остаётся на месте, парализованный исступлением, с дрожащими руками. На действо не отвечает, но и не отталкивает. — Тебе понравилось, — победоносно утвердил Дзюба, отстраняясь. — Нет. Акинфеев, не разрывая зрительного контакта, поднимается с места и уходит в коридор. Возвращается уже с ключами и олимпийкой через руку, демонстративно кладёт связку на стол. Поспешно одевается, шнурует кроссовки. — Будешь уходить — дверь закрой, — как бы между делом бросает Игорь. — Я вещи потерял. — Ключ под ковриком оставь. От возмущения в легких спирает воздух. — Я люблю тебя! — последний отчаянный и чересчур откровенный шаг. Артём готов упасть перед мужчиной на колени, лишь бы тот остался, лишь бы выслушал, а не травил, как сейчас, душу. — А мне плевать. Горло сдавил тугой ком, обида зажала в силке. Хлопок дверью будто контузил: в ушах зазвенело, шаги на лестничной клетке отдались болезненным эхом в черепной коробке. *** Акинфеев зашёл в открытые двери ближе к полуночи и обнаружил Дзюбу на кухне, без сознания, но с бутылкой алкоголя в обнимку, в обществе пустых пачек успокоительного и распотрошённой рядом аптечки. Внутри всё похолодело от страха. В следующую же секунду Игорь уже прислушивался к дыханию Артёма, удерживая пальцы на шее, - пытается нащупать пульс. Бьётся. А вот сердце Акинфеева пропускало удары один за другим, пока он оценивал состояние мужчины и убирал беспорядок в ожидании скорой. К великому счастью и удивлению Игоря, фельдшер оставил Артема без госпитализации: лишь посмеялся, что тот пить не умеет. Очнуться помогли всего пара вдохов нашатыря. Артём очнулся и посмотрел на первое, что увидел — на Игоря, взглядом котёнка, которого бросили в воду. Первая мысль в ещё не протрезвевшей голове: его сейчас будут бить. Вероятно, сильно. Вероятно, не в одиночку. Но как только форвард очнулся, Акинфеев поспешно отблагодарил врача и едва ли не силой вытолкал за дверь. — Неужели ты… из-за меня? — в груди смешалась стыдливость, трепет, ответственность, которую он теперь всегда оправдает. — Глупый. Игорь с переполняющей его нежностью смотрел на Артема, путая руку в его волосах. — Прости меня. Я врал тебе. Себе. Я гадкий. Гадкий! Я люблю тебя, Тёма. Слышишь? Люблю. Он говорил с искренностью ребёнка, путаясь в словах и мыслях. Нервно сглатывал, пытался сморгнуть слёзы, смотря на то, как Артём потихоньку приходит в себя и привыкает к свету ночника. И тут Дзюбу осенило, за кого его держат. Пока Акинфеев считает Артёма несостоявшимся самоубийцей, тот отмечает, что и вправду бы умер за него. — Я… Послушай, я не…, — язык ещё заплетался. — Ничего не говори.— любимые пальцы расстегнули пуговицы воротника, - Позволь мне загладить свою вину. Наверное, лучше промолчать, что обошлось только алкоголем, а в доме не оказалось ни одной таблетки.