Мемуары феи

«Даже если тоска Сердце мне разобьёт и оно разлетится Сотней мелких осколков, Ни в одном, даже самом ничтожном, Не погаснет любовь к тебе». — Идзуми Сикибу.

      Прислужница — девочка немногим младше, чем та, что больше года назад пришла под кров госпожи Наоко — встала перед ней, царственной гейшей в малиново-белом кимоно, на колени и раздвинула витражные двери, открывая мир, полный чудес природы.       Сумико наклонила голову и благодарно улыбнулась прислужнице. Та замялась. Ей было непривычно человеческое отношение к себе. Благодарность. Доброта.       Пахло цветущим летом. Розовые орхидеи толпились перед входом. От витражных ворот змеилась дорога из досок, проложенная сквозь водную гладь, усыпанную пышными кувшинками, словно рассыпанными бусинами. Пели птицы и стрекотали насекомые в зарослях на берегу. Вода мелодично журчала, накатывая на берег и деревянные балки. Небо над головой зависло белой дымкой с голубыми жилами. Сумико никогда не думала, что в этих местах может быть так красиво.       Её лакированные гэта чинно и размеренно ступали по вьющейся над водой дорожке. Вокруг почти не было людей, не считая неряшливого молодого садовника, притихшего в зарослях шиповника. Сумико сделала лёгкий жест рукой, костяшками заправляя выбившийся из причёски локон. В другой руке у неё был распечатанный конверт, где неровными печатными буквами человек с гнилой душой и большим состоянием писал: «Я долго думал и решил, что готов предложить вам себя в роли данна, Сумико. Приходите в плавучие сады завтра в полдень».       Акайн это не переживёт. Госпожа, поглаживая чёрный мраморный сейф с золотым тигром на рукоятке, сказала: «Плевать на Акайн, он озолотит тебя! Неслыханно, Иори-сан возьмёт покровительство…».       Муза молчала и улыбалась. Она озолотит себя сама. Ведь Акайн действительно могла не пережить.       Остались сущие формальности. Нужно было поговорить с ним, узнать о намерениях… Подобрать ответ и навсегда уйти. Благо, в плавучих садах нет супружеских спален.       Она долго думала насчёт причёски. В старом письме она написала о том, что заложить гребень с опалами — ужасная затея, ведь она так дорога несчастной майко, неискушённой подарками. А теперь, когда заколка покоится на песчаном дне где-то под мостом… Что ж, явиться в ней она уже не могла. И в итоге её отливающие синевой волосы не украшены ничем, кроме бликов солнца.       Мимо, кокетливо переговариваясь, прошла супружеская пара в дорогих кимоно. Сумико спрятала взгляд, не сбавляя шага. Ей никогда не быть на месте этой счастливой женщины с беззаботным лицом.       Сердце знакомо сжалось и истекло желчью, когда она вышла на развилку и увидела стоящего у резной деревянной ограды статного мужчину в светлом деловом костюме. Из-за шляпы виднелись угольно-чёрные волосы, зализанные назад. Уголки губ Сумико чуть приподнялись, и она двинулась к нему.       Мужчина в костюме повернулся в пол-оборота, запуская руку во внутренний карман пиджака, и Сумико остановилась как вкопанная. Вместо чисто выбритых подбородка и щёк — небрежная щетина, а проницательные чёрные глаза, раздевающие её каждый поход в чайный домик, вдруг стали зелёными. Незнакомец безразлично покосился на остановившуюся перед ним гейшу и продолжил доставать портсигар.       В полном замешательстве, Сумико огляделась. Там, вдалеке, в самом центре водоёма, под тенью белоснежной веранды, увитой цветами, стояла одинокая фигура. Да, это наверняка он.       Сумико пошла вперёд, как и обещала сделать Казуми.       Своей мудрой и ласковой старшей сестре, которая проснётся сегодня и увидит огромный жасминовый букет как напоминание о том чае, жертвующем удобством ради красоты и аромата.       Половина моста была уже преодолена, когда Сумико ощутила запах терпкого имбиря и мёда от собственных рук. Сердце забилось в груди чаще. Это наверное, после завтрака осталось…       Завтрак ей приготовила Мичи, чья новая клюка ждёт её на подоконнике в спальне.       «Прекрасные же всё-таки есть традиции в этом обществе», — размышляла Сумико.       Когда гейша покидает общину, она посылает всем подарки. Сестра (родная, кажется) Наоко-сан, уходя, ограничилась котёнком черепаховой расцветки. Сумико оставила хозяйке синий платок с вышитым тигром, а всем прислуживающим в доме, от секретарши до кухарки — флаконы миндального масла.       Оставалась последняя развилка, Сумико была уже далеко от берега. Безмятежные волны качались за перекладинами мостика.       Джун обрадуется коробке рисовых крекеров, как дитя. А Акайн… что ж, алый веер будет ей к лицу. Цвет крови, цвет страсти, цвет её имени… Сумико не знала, как звали несчастную соперницу в прошлой жизни, но в этой — её незавидная судьба ещё не дошла до финальной точки.       «Я буду молиться за тебя, Акайн-сан. За твою мятежную душу и обманутое сердце», — благоговейно пообещала Муза и остановилась возле веранды, залитой солнцем.       Плющ свисал вдоль узорчатой арки, наполовину скрывая стоящего там человека.       Вздохнув, словно ей предстоит быстро-быстро выпить горькое лекарство, Сумико чуть отодвинула пышные зелёные заросли в сторону и шагнула вперёд.       — Я думал, на мои каракули никто не поведётся, — виновато улыбаясь, сказал Ривен, кивая на письмо у неё в руке.       Подавив вопль неописуемой радости, Сумико подхватила края кимоно, чтобы одним широким шагом приблизиться к самому желанному, самому сокровенному, самому дорогому, что оставалось в её жалкой жизни всё это долгое время. Руки сами собой обвили крепкое, плечистое тело, облачённое в светлый спандекс специалиста.       — Это ты, — блаженно шептала она, поглаживая дрожащими пальцами затылок парня и глядя на него сквозь слёзы.       Его взгляд оставался полон отчаяния и болезненного влечения, такого, какое бывает у людей, наблюдающих за безнадёжно больными близкими, когда желание обнять и поцеловать невыносимо, но приведёт к неизбежной смерти.       — Иди сюда, фея, — произнёс с дрожью в голосе и привлёк к себе ещё теснее. Ловкие пальцы отыскали железную шпильку и потянули вверх. Иссиня-чёрные пряди простецки рассыпались по плечам. Муза всхлипывала у него на плече, давясь его запахом, его теплом, его дыханием в затылок…       — Я думала, ты покинул меня… — шептала Сумико.       — Никогда.       Она громко заплакала, рукавом кимоно безбожно стирая изысканный макияж.       — Я пытался надавить на него, — спокойный голос Ривена, доносящийся откуда-то сверху, пока она снова жалась к его груди, звучал глухо, — но, если честно… нужно было убить.       — Не говори так, — она замотала головой, не желая больше вспоминать о том, что им пришлось пережить.       Неожиданно Ривен напрягся под её щекой и нетерпеливо отстранил от себя, мрачно заглядывая ей в глаза.       — Ты к нему что-то чувствуешь? — серьёзно спросил он.       — Нет. Нет, Ривен-сан, я чувствую только к вам, — с испуганной мольбой она стала цепляться пальцами за ткань его одежды и покорно заглядывать в такие родные глаза, которые преследовали её по ночам.       — Пожалуйста, прекрати разговаривать как гейша… — недовольно отмахнулся Ривен, но тут же сменил гнев на милость. — Девочки рассказали, что случилось. Очень поздно рассказали. Что с деньгами?       — Всё в порядке. Этих денег хватит, чтобы выплатить все долги отца. Но…       — Что «но»? — настороженно спросил Ривен, нахмурившись.       — Стоит ли мне покидать общину? Я… я уже не та, что прежде, — она отвернулась, обняв себя.       Чего стоит тот мир, откуда она пришла? Учёба, тусовки, подружки, парни…       Сумико покосилась на застывшего статуей Ривена рядом.       Ладно, парень, один. И что дальше? Сможет ли она снова ощутить себя человеком? Простой девчонкой в топике, а не куклой, проданной подороже. Её будут отчитывать за провинности, а не бить бамбуковой палкой. В неё запустят какое-нибудь заклятье в отместку, а не порежут ножницами лицо. Девушки конкурируют за кусок пирога в столовой, а не за взрослого мужчину с оспинками на щеках.       — Не смей так говорить, Муза. — Она вздрагивает от своего старого имени. Ривен несмело прижимается к её спине и кладёт большие тёплые ладони на её локти. — Ты без макияжа, причёски и кимоно останешься для меня произведением искусства. Всегда.       Кимоно больше не нужно. Оно душит и убивает её тело, точно длинная толстая змея. Слёзы радости текут по её щекам, размазывая белила по малиновому шёлку, который с треском рвётся под напором сильных рук Ривена. Она помогает ему, разматывает хитрые узелки, срывает с себя тяжёлые рукава. Муза похожа на кого угодно, но не на гейшу.       Плотный кусочек бумаги с витиеватой подписью госпожи Наоко подхватывает шаловливый ветер, но Ривен ловит его, словно величайшую ценность на свете.       Малиново-белый шёлк медленно плывёт по течению прочь, кое-где цепляясь за покрытые мхом камни. Массивные гэта с плеском падают вдогонку. Теперь Муза босая на пропитанном солнцем дереве. Смех теснит грудь. Ривен смеётся с ней, как умалишённый. Она сбрасывает с себя последние обрывки былой славы и красоты, неустанно хохоча. Ривен довольно улыбается, запускает пальцы в её волосы и лохматит их.       — Почему они такие жёсткие?       — Там воск, — смутилась Муза.       — Вымоем. Время есть.       — О чём ты? — непривычно звонким от переполняющей её эйфории голосом спрашивает Муза. Ривен отстёгивает свой синий плащ и укутывает её, скрывая полуголое тело в одном только бежевом нижнем платье.       — Девочки на очень серьёзном задании. Под землёй, — внушительно добавил он, доставая из своей походной сумки потрёпанные чёрные кеды.       Муза с удовольствием подержалась за его плечо, чтобы удержать равновесие во время обувания. Напоследок Ривен поправил шнурок и чмокнул её в ногу чуть левее колена, отчего Муза покраснела.       Она запахнула полы плаща специалиста и тревожно слушала дальше.       — Не волнуйся, они готовы ко всему. А я отправился к тебе. Тяжёлый год был. Тимми и Брендон прилетят сюда и заберут нас. Я обещал девчонкам, что ты будешь сытая и довольная по возвращению. Ну так что?       Муза прикусила губы, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу. Кеды были больше на несколько размеров и непривычны до ужаса. Восторг и облегчение вскружили голову, и она не успевала быстро соображать. Ривен подождал немного и насмешливо вздёрнул брови, неловко разминая шею.       — Я лично не останусь здесь больше ни на один день! — безапелляционно заявил он, подхватывая её на руки. — Мы идём пить сакэ с клубничным соком и ждать этих двух балбесов. Ты согласна?       — Так я… Я ведь больше… — потеряно бормотала она, обнимая его за шею.       — Ты — что? — терпеливо переспросил Ривен.       Муза сделала прерывистый вдох. Её пронзило острой, томительной болью, после которой мятежная душа успокоилась и стала излучать знакомое мелодичное тепло, согревающее кожу изнутри.       — Что ж, — пожал плечами Ривен, на ходу приближая лицо к испорченному макияжем лицу Музы, — у гейш свои секреты.       Их поцелуй был недолог, но порывист, с привкусом льдистого ментола и кипучей, звучной, всепоглощающей любви.       Пели экзотические птицы, проносясь над кристально чистой водой плавучих садов. Шумели водопады, мимо которых её нёс Ривен, и в цветках сочных кремовых лилий Муза видела такое любимое, такое далёкое женское лицо, наблюдающее за ней со стороны.       Муза улыбнулась, искренне и открыто, как улыбаются счастливые дети, и прижалась щекой к плечу Ривена, так и не удостоив его ответом.       На пути к славе и деньгам её обволакивала пустота, в которой искрилась ненависть, обиды, ревность… И всё же — увидеть добро, увидев столько зла, понять, что услышаны молитвы девочки, обладавшей мужеством, хотя она того не сознавала, разве это нельзя назвать счастьем?       Но всё-таки, это мемуары не гейши. Нет, отнюдь не гейши. Сохранить в сердце любовь к одному-единственному, пусть тело и жило своей жизнью, призванное, словно вещь на торгах, оплачивать колоссальный долг отца, достичь высот ценой всего, что было дорого — на это способна только она, фея. И это её мемуары.