С тобой навсегда

— Скальпель, — командует Чондэ, протягивая руку к медсестре. Холодный металл приятно холодит кожу даже сквозь перчатки, и Чондэ на секунду прикрывает глаза. Все в порядке. Ты справишься, ты делал так много раз, — думает он, незаметно для всех выдыхая. Врачей часто называют детьми Бога, земными ангелами, которые борются за жизни людей. Но, на самом деле, все не так, они — люди, которым тоже свойственно ошибаться. Ким подносит руку к бледной коже пациента и вдавливает острие в продезинфицированное место рядом с небольшой раной, прорезая и ведя немного в сторону — точно по проведенной глазами линии. Показатели на мониторах резко возрастают, а пиликающий звук режет слух. Из пореза ручейками вытекает кровь, скользя по боку женщины, оставляя за собой алые следы. Чондэ моргает, пытаясь выкинуть из головы ненужные мысли, но они роем непонятных букашек кружат в черепной коробке, бьясь об стены и друг об друга. Мешают связно думать, тонкой нитью приплетая прошедшие операции и дни истерик, и Ким устало выдыхает, поддаваясь: «— Он умер, умер у меня на руках, Ифань, — Чондэ плачет, его глаза уже немного опухли и покраснели, а голос охрип, но он этого не замечает, продолжая бессвязно бормотать что-то. У него перед глазами лишь собственные обтянутые тонкой резиной белых перчаток руки, заляпанные в крови. В ушах до сих пор стоит противный, раздражающий звон кардиомонитора. Ни один человек не задумывается, что именно испытывают врачи, когда на операционном столе умирают люди, их пациенты. Они обвиняют и оскорбляют тех, кто делал все возможное, пытаясь спасти тех, кого даже не знают. — Тихо, — шепчет, жмуря глаза. — Врач со скальпелем гораздо чаще видит смерть, чем солдат с оружием в руках, поэтому не стоит винить себя, слышишь? Не смей себя винить. Крис понимает, что это настоящая истерика и не знает как помочь. Он просто тянет парня на себя, прижимая подрагивающее от всхлипов тело к себе, а руки ложатся на узкую спину, аккуратно поглаживая вверх-вниз. — Я люблю тебя, — тихо-тихо шепчет хрипловатым голосом Ву, целуя мокрые от слез щеки, ласково улыбается и ведет пальцами вдоль щёк, стирая влагу. —  Говори, что любишь меня, когда не можешь успокоиться, хорошо?» — Я люблю тебя, Ифань, — шепчет Чондэ, радуясь, что никто не может заметить шевеление губ за маской. В носу уже привычно щиплет, но Чен не дает слезам вырваться наружу, промаргиваясь. — Ранорасширитель, — уже спокойным голосом и довольно громче продолжает Ким, сжимая вторую руку в кулак. — Чанёль, возьми, — он смотрит на друга и, получая согласный кивок, улыбается. Подцепляя разрезанные части, мужчина аккуратно растягивает их инструментом, фиксируя положение рук. Чанёль ещё раз кивает, призывая Чондэ действовать. Когда шприц в руке заполняется алой жидкостью, Чен протягивает его медсестре и берет из её рук щипцы. Женщина желает удачи, а Ким лишь благодарно кивает, подцепляя концами инструмента кусочек стекла и вытаскивая его из кровоточащей раны. — В нескольких сантиметрах от боковой аорты, — тихо говорит Чондэ, и остальные вздыхают. — Если честно, я думал, что её все же заденет, — Пак усмехается, подставляясь под салфетку, зажатую в руке медсестры. — Я тоже. Заканчиваем операцию. Вытаскивая сигарету из полупустой пачки, Чондэ крепко стискивает зубы, когда та, не удержавшись в дрожащих пальцах, падает на пол. Спокойно, — думает он, чувствуя как раздражение большой волной поднимается вверх, подступая к горлу. — Чондэ, ты чего тут? — Чанёль косит взгляд на сигарету и неодобрительно сводит брови, качая головой. — Ты же не курил раньше. Это из-за него, да? — Нервная у нас работенка, правда? — игнорируя вопрос, Чондэ усмехается, хотя самому ни капли не смешно. —  Жалко только ничем хорошим она не окупается, — Ким поджимает губы, стряхивая пепел прямо под ноги, и переводит взгляд на окно, глядя на пестрящий красным и оранжевым закат за окном. — Ёль, вот скажи мне честно, ты когда-нибудь любил? Так, что дышать не можешь, пока не увидишь его лицо? Так, что грудь сдавливает от боли, когда вы не вместе? — Вы расстались? Чанёль всегда всё понимал. Ему не надо было говорить и пары слов, чтобы он уже догадался о чем именно пойдёт речь. Он всегда находил подходящие слова, чтобы утешить, взбодрить и придать сил. — Я с самого начала знал, что вы вскоре расстанетесь. — Не надо, Чанёль, — и так ведь больно. Ким хочет просто уйти отсюда, но острая потребность в никотине не дает сдвинуться с места. Они ведь в больнице, черт возьми. — Не начинай. За первой сигаретой идёт вторая, и Чондэ, втягивая едкий запах настолько глубоко, настолько может, думает, что ничерта они не помогают успокоиться. — Я люблю тебя, Ифань, — тихо, одними губами шепчет Чондэ, жмуря глаза до белых пятен. Кажется, это всегда будет помогать лучше любых успокоительных, потому что необъяснимое чувство некой легкости во всем теле, даже немного удивляет. — Чондэ, я... я бы мог заменить его, — Пак, до этого молчавший, касается его плеча, слегка сжимая. — Ты не сможешь, — сигарета, докуренная почти до самого фильтра, встречается с холодным металлом урны, затухая, как и приятное чувство внутри. — Никто не сможет заменить его, Чанёль.

***

Громким стуком захлопывая дверь позади себя, Чен присаживается на небольшой стульчик. Его чуть потряхивает и сил нет даже для того, чтобы снять с себя куртку. Он устал. Морально вымотан. — Хён, я дома, — хрипловатым голосом тянет Ким, пальцами сжимая гудящие виски. Тишина — отличный ответ и напоминание, что он в очередной раз все испортил. Именно он. Только он во всем виноват. Чондэ усмехается. Криво и совсем не красиво, но кого это волнует, теперь он живёт один. Квартира, заметно опустевшая, даже ощущается как-то не так, будто отовсюду веет холодом. Будто чего-то не хватает. Не хватает Криса. — Крис, — тихо зовёт Чондэ, выдыхая. —  Пожалуйста, вернись ко мне, — он не знает, зачем это говорит, знает ведь, что Ву не услышит, но все равно продолжает говорить, просто потому что хочется выговориться. Хоть кому-нибудь. Но некому. Чен знает, что он сам во всем виноват, что только из-за него все это случилось, но все равно надеется, что Крис сможет его простить. Ведь он всегда прощал. «— Ифань, прости, это я порвал твою игрушку, — Чондэ кривит лицо в гримасе, вкладывая в голос как можно больше сожаления. — Я сам не знаю, как это получилось, прости меня, пожалуйста. — Всё в порядке, ведь я подарил её тебе, — сжимая в руке разорванную черепаху, отвечает Ифань, — ты теперь можешь делать с ней все что угодно, — он прикрывает на секунду глаза, слабо улыбаясь. — Мне не за что тебя прощать.» Острое чувство вины миллионами иголок впивается в слабое тело, не позволяя втянуть в легкие новую порцию кислорода. Чондэ понимает, что это лишь рисунки его уставшего мозга, что сейчас он может спокойно вздохнуть, просто нужно немного подождать. Но он не хочет. Не хочет дышать, да и вообще жить. Он просто устал. Господи, как же он устал от такой жизни.

***

Чондэ не знает какой по счету стакан виски он пьёт, но упорно наливает себе ещё, глотая обжигающую жидкость. Уши уже давно заложило от громких битов музыки, но ему все равно. Все равно и на то, что завтра в три у него сложнейшая операция и было бы намного лучше нормально отдохнуть и выспаться. Но сейчас просто хочется лишь заглушить эту тянущую боль внутри. — Господи, Чондэ, сколько ты выпил? —  знакомый голос слышится где-то со стороны, но Ким даже и не думает поворачиваться, снова наполняя свой стакан алкоголем. Ещё чуть-чуть. Ещё совсем малость и его отпустит. Отпустит эта боль, отпустит вина, уступая место, как и раньше, тихой любви, затаившейся глубоко в сердце. — Пойдем, я отвезу тебя домой, — перед глазами мелькает до боли любимая макушка, и глаза в секунду наполняются слезами, мешая нормально разглядеть лицо. — Крис, — жалобно тянет Чен, хватаясь за лацканы бежевого пальто. — Крис, я... — сильная пощечина обжигает щеку, но действует довольно-таки отрезвляюще. Дурман перед глазами рассеивается, и вместо бледного лица Ифаня, он видит обеспокоенное лицо Чанёля. Какая жалость. Он уже успел обрадоваться. — Чондэ, прости, ты в порядке? — слыша всхлип, спрашивает Чанёль, аккуратно накрывая красную щеку рукой. Он совсем не хотел бить Чена, но ведомый обидой, захлестнувшей с головой, не смог сдержаться. А Чондэ противно, противно так, что тянет блевать, потому что это должен делать не Чанёль, а Ифань, это он должен сейчас его успокаивать, должен приобнимать одной рукой, спрашивая все ли в порядке. Собственная ненужность любимому человеку бьет под дых, и Чондэ всхлипывает ещё раз, даже не пытаясь сдерживать слезы, бегущие вниз. Чондэ не помнит, когда и как оказался дома. Возможно, он заснул по дороге, сжимая чужую теплую руку, представляя на месте друга своего парня, или может быть он просто всю дорогу неверяще осматривал человека перед собой, который с выкрашенными в блонд волосами, казался очень похожим на Криса. Как не помнит и того, в какой момент он потянулся за поцелуем. Вокруг слишком темно и так удачно ничего нельзя разглядеть, поэтому ничего не мешает пьяному разуму на месте Чанёля — давнего и безответно влюбленного в Чондэ друга — представить Ифаня. Чанёль отвечает сразу же, улыбаясь в поцелуй. Его руки — большие и очень теплые — осторожно ложатся на спину, слегка надавливая, призывая приблизиться. Как раньше делал Ифань. Чондэ прикрывает глаза, подаваясь навстречу рукам. Перед глазами всплывает красивое лицо Ву, его пухлые и до одури сладкие губы растягиваются в улыбке, а язык проталкивается сквозь не до конца сомкнутые губы, сталкиваясь с теплым и влажным языком Кима, который совсем тихо стонет. Ещё чуть-чуть. Совсем малость. Он просто хочет почувствовать горячие поцелуи и нежные руки, избавляющие от ненужной сейчас одежды с особой осторожностью, будто боясь разбить. Хочет почувствовать как большие ладони скользят по его телу, поглаживая. Просто хочет почувствовать себя хоть кому-нибудь нужным. Хотя бы на одну ночь. Чондэ хочет вскрикнуть, когда его, полностью голого, кидают на кровать, грубо припечатывая горячим телом в матрац. Или когда прохладная субстанция, выдавленная секундой назад из какого-то тюбика, касается сжатого прохода. Он хочет сказать, что ему неудобно или что, твою мать, холодно, но молчит, потому что… Это же Крис. Ему можно. — Я вхожу, — с негромким хлюпом вытаскивая испачканные пальцы из разработанного ануса, шепчет Чанёль. А Чондэ сжимает зубы, потому что его голос слишком хриплый, слишком не такой. — Закрой, блядь, рот, — это все, что он может выдавить в ответ, когда его ноги разводят в стороны, пачкая чуть выше колена кремом. Чанёль послушно замолкает, на секунду останавливаясь, но затем делает первый толчок, входя наполовину. Его руки сжимают ягодицы, поднимаются к бокам, выводят узоры на спине, а затем возвращаются обратно. Еще толчок. Выцеловывая грудь, руки и закинутые на плечи ноги, Пак медленно увеличивает темп, до боли стискивая стройное тело в руках. Он двигается как-то не так и стонет то слишком пискляво, то слишком хрипло, и Чондэ не знает за что ухватиться, чтобы вместо уже порядком надоевшего друга представить своего парня. — Стой, — на грани слышимости шепчет Чондэ, упираясь руками в грудь мужчины, но тот не слышит, продолжая толкаться в узкий проход. — Твою мать, я сказал тебе остановиться! — он отпихивает от себя тяжёлое тело Чанёля, но перед глазами Крис, его извиняющийся взгляд, поэтому Ким сразу же тянет виноватое «прости». И первый тянется за поцелуем к красным и, кажется, уже потерявшим контур губам. Чен сам садится на бедра мужчины, не разрывая поцелуя, сам направляет в себя налитый кровью, твердый член, сам насаживается на него и сам задает темп. Такой, к которому он привык. Это не поможет, — проносится в голове, но он игнорирует это, усиленно представляя перед собой тело Ифаня. Перед глазами на секунду мелькает татуировка, такая же как и у него слева, под самым сердцем. Он улыбается, любовно обводит кончиком указательного пальца место татуировки, наклоняясь и впечатываясь туда губами, вспомнив, как её сделали. «— Эй, это же очень банально, — Чондэ смеется, пихая Ифаня в бок, но тот только смущенно улыбается, отводя взгляд в сторону. На листочке, протянутом тату-мастеру тонкой ручкой написано одно-единственное слово — «навсегда». — Хотя… знаешь, мне нравится, давай сделаем именно её.» Острое чувство неправильности происходящего бьет огромным молотом по голове так, что та начинает гудеть. А от осознания того, что сейчас, прямо на их кровати, он изменяет самому любимому человеку, тело пронзают мурашки. И Чанёль принимает это на свой счёт, вскидывая бедра вверх, чувственно выстанывая прямо в ухо, а затем втягивает его в поцелуй. Жаркий, слишком быстрый. Не такой, как с Ифанем. Это действует отрезвляюще, и Чондэ с силой отталкивает от себя мужчину, стирая тыльной стороной ладони слюну с влажных губ. — Мы не можем, — сипло выдает Чондэ. — Что? Почему? — Чанёль выглядит растерянно, а Ким закрывает глаза, чтобы не видеть его жалкого лица. — Я люблю Ифаня. — Что-то пару минут назад, когда ты с удовольствием стонал мне в ухо, тебя это не останавливало. Да, я знаю, твою мать, я и без тебя все знаю, — Чондэ хочет расплакаться, как маленькая девочка, чтобы через слезы ушла вся боль, чтобы ушли все чувства. Он просто хочет ничего не чувствовать. Ни вины, ни боли раздирающих внутри сердце. — Чанёль, просто уходи, — Ким устало трет грязными руками лицо, отчаянно желая, чтобы Чанёль быстрее избавил его от своего присутствия. — Чондэ, ты… — Можешь принять душ, но потом собирайся и проваливай из моей квартиры. — Я и не знал, что ты таким можешь быть. — Всё это, — он указывает на свое тело, — принадлежит лишь одному человеку, поэтому, пожалуйста, уходи. В прихожей хлопает дверь, и Чондэ обнимает себя за плечи, пытаясь успокоиться. Его ноги дрожат и подкашиваются, но он все равно доходит до ванной, с остервенением проходясь мочалкой по бледной коже. Не жалея сил, трет шею, на которой, наливаясь красным, расцветает россыпь засосов. И сводит ноги вместе с такой силой, что отпечатывается красное пятно. При одной только мысли, что он сам разводил их шире, что поджимал пальцы от удовольствия, слезы вырываются с новой силой, а всхлипы становятся все громче. Ему мерзко от самого себя. Когда кожа уже красного цвета и то там, то тут виднеются красные полосы, разодранной в кровь кожи, а проводить мочалкой попросту больно, Чондэ ложится на диван, чувствуя, что к горлу подступает ком, а в глазах до сих пор стоят слезы. «— Чондэ, мне плохо, — тихий шепот прерывает неловкое молчание, — можешь приехать ко мне? — Крис, у меня операция через полчаса, нашёл время позвонить, — тяжело вздыхает Ким, размешивая палочкой сахар в одноразовом стаканчике. — Мне хватит и пяти минут. Просто побудь со мной, — голос по ту сторону и правда кажется уставшим, сломленным. — Я не могу, сказал же.» Он не знает, зачем делал подобное. Почему раньше не обращал внимания на своего парня, уделяя больше времени работе, почему когда Ву было плохо даже не звонил, даже не думал интересоваться его состоянием. Почему он с таким рвением отдавался работе, а не любимому человеку. «Прошу тебя, приходи. Мне очень плохо», — медленно давя на экранные клавиши пальцем, Чондэ думает, что Ифань, скорее всего, давно удалил его номер, надеясь забыть никудышного парня как страшный сон. Он ошибается и понимает это, когда на экране спустя три минуты высвечивается «не могу». Разве он так хоть когда-нибудь отвечал? Крис всегда, в любой момент, был готов прийти на помощь. А что сейчас. «Умоляю, Ифань.» Он знает, что выглядит жалко, но это того стоит, когда на телефон приходит короткое «скоро буду». Сменить постель оказывается задание не из легких, особенно когда широкая кофта проезжается по поврежденной коже, но он все же справляется. Белое с нашивками фиолетового покрывало аккуратно ложится поверх нежно-фиолетовых подушек, и Чондэ устало выдыхает, подходя к раскрытой нараспашку форточке. Больше всего он хочет снять эту колючую кофту, откинуть её в сторону, чтобы она не царапала нежную кожу, но не успевает — слышит звонок в дверь. Лицо Ифаня бледное и немного осунувшееся, но все равно очень красивое. — Привет, — его голос так же красив, как и он сам, рождающий миллионы бабочек внутри, которые бьются своими крыльями о стенки, пытаясь выбраться. — Привет, — пропуская гостя внутрь, шепчет Чондэ. Неловкая тишина давит на виски, заставляя шестеренки в голове крутиться, подбирая темы для разговора, но Крис его опережает: — Как работа? Дерьмо, — хочет ответить Чен, но только улыбается, ставя на кофейный столик большую кружку зеленого чая. — Предпоследние три операции закончились летальным исходом. Последняя прошла хорошо, — Чондэ поджимает губы, сделав слишком большой глоток горячего напитка. Крис только мычит в ответ, неловко улыбаясь и оглядывая квартиру. Совсем ничего не поменялось. Кроме… — Ох, ты все-таки зашил её? — Ифань удивлённо приподнимает бровь, взяв в руки мягкую игрушку в виде черепахи, до этого аккуратно лежащую на подлокотнике. — Это единственное, что осталось после твоего ухода, — грустно улыбается Ким, — я не мог оставить её в том состоянии и, кажется, все испортил, — он указывает на неровный шов, окрасивший черными нитками брюхо черепахи, и неловко проводит рукой по волосам. — Людей зашиваешь, а бедную черепаху зашить не смог? Ифань смеется чисто и искренне, жмурит глаза и широко улыбается, глядя на Кима, а тот не может найти себе места от внезапного волнения, заполнившего все тело. Чондэ наклоняется и прижимается к пухлым губам напротив так быстро, как только может, аккуратно подцепляя зубами нижнюю губу, затем проходясь по ней языком. — Я не хочу, Чондэ, — его отталкивают не то чтобы сильно, но довольно-таки ощутимо. — Не хочу снова это испытывать, мне хватило и прошлого раза. — Ифань, мне кажется, что между нами все еще что-то есть. И, я уверен, всегда будет, — он останавливается на секунду и вдыхает побольше воздуха. У него в голове крутятся столько мыслей: извинения, просьбы вернуться — и он не может сосредоточиться ни на одной, потому что они, как вода, ускользают. — Моё сердце до сих пор трепещет при виде тебя. Я просто не смогу вычеркнуть тебя из моей жизни, потому что ты занимаешь в ней слишком большое место, — честно признаётся он, сжимая руки и слабо усмехаясь. — Ифань, давай попробуем все снова, с чистого листа? — его пальцы дрожат, а внутри все сжимается, но он не подает виду, лишь глазами умоляя согласиться. Крис думает долго, сидит и с минуту внимательно разглядывает лицо Чондэ, берет его за руку, поглаживает, а затем отпускает, прислушиваясь к своим ощущениям. Тихое «давай» вырывается слишком быстро, но Ифань не жалеет, чувствуя, как его тело сжимают в крепких объятиях. И Чондэ совсем не жалеет, когда на напоминание Чанёля про операцию отправляет короткий, но предельно понятный ответ: «я увольняюсь».