Всё ложь (Lies)

Он лгал мне. Он продолжал лгать мне всю мою жизнь. Каждый день одна из множества нянек говорила, что папочка не может бывать со мной в течение дня, потому что он деловой человек, занятый важными взрослыми вещами. Что он, наверное, придет позже, когда я уже буду ложиться, поцелует меня на ночь и, возможно, даже расскажет сказку, если я буду хорошим мальчиком. Они тоже лгали. Да, он приходил. Всякий раз одинокими ночами, когда он появлялся в моей комнате, я не спал, ожидая его. Я помню, что любовался закатом, ощущая, как волнение вспухает у меня в животе с каждой секундой, потому что он будет здесь, как только оранжевый шар исчезнет. Едва наступала темнота, он появлялся у меня в комнате, словно по волшебству. Часто я даже не замечал, как он входит, и всё еще вглядывался в окно, когда чувствовал вдруг, что он садится на кровать рядом со мной. - Ты всё еще не спишь, mein Engel? Его ангел. Вот как он звал меня. Всё еще зовет. Как будто бы что-то знает о таких существах. И всё же пока я вспоминаю об этом - даже зная, что делаю сейчас, - это заставляет меня улыбнуться. Было что-то глубоко успокаивающее в его мягком баритоне, и сквозь всю его ложь часть меня до сих пор верит, что он именно это имел в виду, называя меня своим ангелом. Так же, как я всегда буду называть его Vati, папочка, вопреки всему, даже лжи. - Да, Vati, - отвечал я, усаживаясь обратно и немедленно ныряя ему под руку. Его это всегда смешило, и я любил прижимать ухо к его груди, чтобы услышать глубокий гул, исходящий оттуда, прежде чем с губ сорвутся звуки, согревавшие даже сильнее, чем объятие отцовских рук. Став старше, я начал осознавать, насколько сильны были эти руки, насколько защищенным они позволяли мне себя чувствовать. Другим мой отец мог казаться внушительным и мрачным, но для меня он значил тепло и безопасность. Жизнь в замке часто была одинокой, несмотря на присутствие воспитателей, нанятых отцом, и когда он рассказывал мне сказки о девицах, заточенных в башню и ожидающих, как спасителя, прекрасного принца, я обнаружил, что представляю себя девицей. Что же до принца... да, я воображал кого-то столь же сильного, ласкового и храброго, каким был мой отец. Мне потребовалось время, чтобы сказать ему. В конце концов, он часто говорил, как прекрасны мои глаза, как я похож на свою мать и каких прекрасных внуков я могу ему дать. Столько радости и любви светилось в его голубых глазах, когда он разговаривал о подобном, и мне мучительно было бы объявить, что этого никогда не случится; но я не лжец вроде него, и не мог иметь тайн от кого-то, кого люблю. Мне было двенадцать, когда я ему признался. Он зашел ко мне, как всегда, чтобы пожелать спокойной ночи и рассказать сказку. Никто из нас не считал меня слишком взрослым для этого, и сомневаюсь, что когда-либо будет считать. Как и множество раз до того, я нырнул в его объятия, и он рассмеялся снова. Стоило мне услышать смех, как слезы полились у меня из глаз, пока я стискивал в кулаках ткань его плаща. Я убежден был, что он бросит меня, оттолкнет за предательство. - Engel... Что случилось? Беспокойство в его голосе едва не разбило мне сердце, но я начал осторожно объяснять, рассказывая отцу, что не хочу быть с девочками, что фантазировал о Прекрасном Принце... всё, кроме того, кого именно я считал своим принцем. Еще не закончив говорить, я понял, что он не оттолкнул меня, а только крепче прижал к себе. Сильные руки надежно сомкнулись вокруг меня, пока он слушал, а длинные пальцы прослеживали замысловатые узоры у меня на спине. Удивление настигло меня, когда он начал говорить, объясняя, что всё, чего он хотел бы для меня - это чтобы я был счастлив. И что он сам знавал подобные чувства, независимо от того, насколько сильно любил мою мать. Его слова поддержали меня. В конце концов, если мой Vati мог чувствовать нечто такое, то, конечно, оно не могло быть неправильным. Он сказал, что всё еще любит меня и всегда будет любить. Я был так восхищен, что отважился на следующий шаг, целуя моего отца в губы. Он ответил мне, но не так, как заставляли надеяться мои романтические фантазии. Я прижался к нему, умоляя остаться на ночь. Он согласился остаться и спать рядом со мной; тогда я еще не знал, что сама идея сна для него была столь же лживой, как и всё прочее. До сих пор я не знал, что его кожа так контрастирует с длинными темными волосами, когда он раздевается. Он был намного бледнее, чем я представлял себе, и по глупости я списал это на лунный свет. Опять же, как тогда получилось бы у меня распознать его ложь? Его тело было сильным, как я и представлял, и я чувствовал себя спокойно и уверенно, как никогда раньше, когда он лег рядом и крепко обнял меня. Той ночью я еще несколько раз попытался повысить уровень близости. Я изгибался рядом с ним, осторожно потираясь о руку, обвившуюся вокруг моей талии, - но всё тщетно. Когда мой отец поднялся - незадолго до восхода солнца - и поцеловал меня напоследок в висок, я смирился с тем, что, по-видимому, никогда не буду достоин отцовской любви. Не таким образом, даже если он говорил мне, что другие сумели добиться этого. Став старше, я узнал о морали, согласно которой отцам не полагается делать некоторых вещей со своими детьми. Моих желаний это не уменьшило, но, по крайней мере, дало его отказу какое-то объяснение и облегчило боль. И всё это оказалось ложью. Я верил в его ложь очень долго, и только когда мне исполнилось двадцать, я, наконец, понял всё. Оглядываясь назад, я кажусь себе по меньшей мере глупцом. Все улики указывали на это, в конце концов, но это было не для меня - не доверять человеку, который означал для меня целый мир. Теперь я должен был взглянуть в лицо фактам: всё, о чем мне говорили, ложь. Мой отец не был деловым человеком, он вообще не был человеком. Он был вампиром, и каждый знал, что вампиры не подпадают под людскую мораль. Не существовало никаких оправданий его отказу. Я должен ненавидеть его. Это было бы закономерно. Но я не мог заставить себя, даже глядя на тот труп, который, я знал, ночью восстанет как человек, известный мне в качестве моего отца. Забравшись в гроб, я решил дать ему последний шанс, после чего закрыл крышку над нами и, как многие ночи до этого... просто ждал.