О плохом пиве и хорошем эле

      Майор заходит в таверну Стронгов каждый раз под вечер, садится за столик напротив стойки (всегда один и тот же) и заказывает кружку пива (всегда одного и того же, очевидно, не разбираясь ни в пиве, ни в столиках), говорит «благодарю вас, миссис Стронг», улыбается вежливо, едва приподнимая уголки рта. Она же — едва ли ему кивает, смахивая непослушные пряди с лица, спешит за стойку, а потом обратно в зал, привычно лавируя между пьяными солдатами армии Его Величества и жителями Сетокета. У неё нет времени на Хьюлетта и его любезности. У неё вообще ни на что нет времени.       Потому что когда Анна Стронг не вывешивает бельё на просушку, помогая шпионской сети генерала Вашингтона, она разносит закуски и оттирает чужую блевотину с дощатого пола своей (впрочем, теперь уже нет) таверны. И в последнее время ей всё чаще приходится напоминать себе, что именно это — вереница грязной посуды и грязных же рук, хватающих за подол платья — и есть её настоящая жизнь. Это, а не то, совсем не то, о чём они с Эбби мечтали в детстве, сидя под деревом среди цветущего клевера.       Но, в конце концов, у любой войны, как и у вышивки, есть тыл, обратная сторона, отвратительная, неприглядная изнанка, и Анна Стронг не была бы собой, если бы каждый раз не поднимала бы упрямо голову и не расправляла плечи в ответ на очередное летящее ей в спину «шлюха».       И что бы не говорил судья Вудхалл, у Анны есть добродетель, пусть даже всего одна, и имя ей — терпение. Поэтому она который день подряд молча ставит перед майором его кружку и так же молча выливает её содержимое, когда тот уходит (всегда последним), ни выпив ни капли. Хьюлетт раздражает её своей щепетильностью, своим вечно-учтивым «миссис Стронг», своими неловкими попытками завязать беседу и абсолютно трезвым, внимательным взглядом блестящих карих глаз, которые, кажется, следят за каждым её жестом.       Если бы она не знала майора так хорошо, она бы подумала, что он догадывается. Если бы она, всё же, знала его чуть лучше, она бы поняла. Почему Эдмунд Хьюлетт приходит в таверну Стронгов каждый вечер, и почему между аккуратных строк на страницах своей записной книжки с неумелой старательностью выводит её профиль. Но у Анны Стронг нет времени понимать. По крайней мере, не сейчас. И пока — видеть Хьюлетта каждый вечер за столиком напротив её стойки — это просто привычка, чужой каприз, который проще игнорировать, чем замечать.       Но однажды, в конце рабочего дня, когда последние посетители (все, кроме одного) уже покинули таверну, Анна на гудящих от усталости ногах спускается в погреб, наливает в две кружки лучшего эля и, поднявшись наверх, садится напротив майора. Тот подскакивает с места, судорожно пытаясь соблюсти нормы этикета, затем, видя, что она уже сама отодвинула себе стул, растерянно опускается обратно.       — Вы каждый раз платите, но не пьёте, — как можно более сурово говорит Анна и с удивлением смотрит, как Хьюлетт заливается краской, хватается за свою кружку с пивом, бормоча сбивчивые извинения. На его лице при этом отражается такая мучительная внутренняя борьба, что Анна невольно смеётся:       — Держите, — и ставит перед ним эль. — Обещаю, это гораздо лучше разбавленного пива. Хотя, разумеется, не сравнится с винами, к которым вы привыкли.       Анна демонстративно подносит к губам вторую кружку и делает глоток. Хьюлетт с опаской повторяет её движение, но, распробовав напиток, кажется, остаётся довольным. Тогда Анна позволяет себе немного расслабиться, подперев подбородок рукой и смотря в окно. Эдмунд молчит, и это её вполне устраивает. Она ценит такие моменты — краткие передышки перед очередным сумасшедшим забегом — и людей, с которыми можно просто помолчать. Несколько раз, впрочем, Хьюлетт пытается заговорить о погоде (все англичане говорят о погоде), но Анна слишком устала, чтобы поддерживать беседу, и майор, понимая это, вскоре прекращает попытки.       Некоторое время они молча пьют эль, затем Эдумунд с неохотой поднимается, говоря, что уже довольно поздно и ему больше не хочется обременять её своим присутствием, учитывая, что таверна давно закрыта для посетителей. У порога он мнётся пару мгновений, прежде чем сказать «спокойной ночи, миссис Стронг» и взяться за ручку двери.       Анна окликает его, сама не понимая, почему. Возможно, в этом виноват эль. А возможно, у неё просто наконец появилось время. Время, чтобы в душном полумраке таверны подойти к майору вражеской армии и, привстав на цыпочки, поцеловать того в бледную надушенную щёку. Это — благодарность. Благодарность за то, что приходит сюда, преодолевая брезгливость, и остаётся для Анны островком стабильности и цивилизации в бушующем океане того Ада, который она зовёт своими буднями.       «Доброй ночи, майор», — говорит она изумлённому Хьюлетту и, привычно расправив плечи, идёт протирать столы.