А я говорю: нахер правила игры

      Каждый ребенок, едва научившийся говорить, знает эту легенду о родственных душах, — идеально подходящие, разъединенные половинки одного целого по замыслу господа бога. У всех ныне живущих в мире есть на запястье реплика, которую скажет ему Избранный небесами, или чем-то другим — никто не знает предыстории этих треклятых отметин, при первой встрече. И не первый век это мистическое обстоятельство порождает тысячу проблем для всего человечества. Боясь упустить шанс найти того самого, с которым у тебя безошибочно все сложится, люди не приветствуют просто так новых знакомых, в лучшем случае начиная с оригинального или полного представления по фамилии-имени-отчеству-кличке, — и будьте прокляты все существующие тезки. Не говорят кассирам и продавцам-консультантам сразу список необходимых продуктов. Не извиняются в общественном транспорте, наступив кому-то на ногу. Нет, сначала надо выкрикнуть первую пришедшую в голову тарабарщину, вроде «бобры танцуют танго на северо-западе», и только потом, оценив реакцию собеседника, разочарованно продолжить разговор.       Одержимость родственными душами растет пропорционально увеличению населения планеты. Всем так хочется урвать свой кусочек приторно-сладкой сказочки, поэтому даже в пятьдесят находятся люди, вгрызающиеся в хвост удачи хлипко держащимися на своих местах зубами до кровоточащих десен. Отчаяние. Кто-то вдруг решил, что совершенно нормально с детства внушать ребятишкам, что только родственная душа — действенное лекарство от апатии и скуки. Все облегченно выдохнули и уверовали. Ведь так намного проще. В атеистов же который век летят камни, правда, уже спасибо, что теперь не в том самом прямом смысле: раздражение, сочувствие и смешки. И черт знает, что из этого бьет больнее.       Гэвин Рид относился к последним, причем к одной из самых бесивших окружающих касте. Он был не просто из числа тех, кто не грезил своей родственной душой, он входил в ряды самой яростной оппозиции таких искателей. Во-первых, не имело значения, что было расписано на его предплечье, размашистым почерком с вензельками, Гэвин не перечитывал несводимое клеймо класса с седьмого. С незначительным усилием длинная строчка вылетела из памяти, и освежать ее не было никакой необходимости. Что-то сопливо-романтичное с претенциозностью — нынешний Рид, скорее всего, рассмеялся бы от этого лепета, если не успел сделать этого раньше, наслушавшись разной степени оригинальности речей. Во-вторых, сам Гэвин всегда здоровался, начинал разговоры с незнакомцами с банального и нейтрального приветствия, выжидал несколько секунд, ловя чаще всего крайне эмоциональный взгляд собеседника, — ненависть, изумление, грусть, желание уйти. И только после лаконично представлялся, усмехнувшись. Подобных ему, по вине которых на запястьях определенной части людей в мире было высечено «Здравствуйте» или «Привет», ненавидели особенно сильно. Но он был выше этого, самый несдержанный детектив местного отделения полиции, которому не раз рекомендовали сходить на тренинги по самоконтролю, оказался внезапно в команде здравомыслящих в таком спорном вопросе.       Больше семидесяти процентов от всех начатых им разговоров заканчивались либо обоюдным посылом на хуй, либо дракой, в зависимости от обстановки.       Его все устраивало. Идеальная зона комфорта, в которой Гэвин со всеми удобствами размещался на протяжении многих лет, не видя смысла что-либо в этом раскладе менять.       Разве что, оставалось еще «в-третьих»: не отпускал навязчивый внутренний голос, который поселили еще, кажется, отказавшиеся от него родители, сдавшие новорожденного сына даже не в самый благополучный приют города. Что Гэвин нахер никому не сдался, и все его попытки на нормальные межличностные контакты как-то кармически обречены на провал, и раз так, стоит отвечать реальности тем же самым. Не то, чтобы в приюте среди других сирот и отказников у него была какая-то особенно тяжелая судьба, просто таким сложился его характер. Просто врожденному самомнению и спеси частенько не самым приятным образом наступали на горло. В конечном счете, Рид также с детства обладал потрясающей способностью к самовнушению.        А также к самонакрутке, самонаводке и самодетонированию. Всегда готовый сорваться заряд, напряжение, комок неврозов, отягощенный зависимостью от кофеина и никотина. Да, если изначально Рид скорее додумывал отторжение окружающих по отношению к нему, то к тридцати шести можно было спокойно выдохнуть и расслабиться. Хорошая работа, парень. Именно твоими усилиями реальность теперь хотя бы соответствует всем ожиданиям.       Когда поднимается вся шумиха с андроидами, Гэвин разрывается от желаний врезать разбушевавшимся мешкам с болтами и двоичной кодировкой, которые явно забыли, какие планы на них возлагались создателями, и понаблюдать издалека, как же такое толерантное человечество разберется с новой проблемой. Девиация распространялась со скоростью эпидемии, и вскоре дефектные андроиды вполне предсказуемо научились объединяться в группы, в одну, мать ее, группу. Сопротивления. Сопротивления им, людям, само собой разумеется, и каким-то чудом они смогли преуспеть в этой своей повстанческой деятельности, преимущественно благодаря всяким доверчивым и слабохарактерным идиотам, — например, вроде того же Хэнка Андерсона, пригревшего одно из причуд робототехники… роботостроения…       н а х е р э т о в с е.       Без разницы. Пусть теперь все эти борцы за справедливость и социальное равенство разгребают сложности с одним из не самых маловажных вопросов: ну-ка, а теперь вспомните о своих родственных душах, в существование которых не вписываются никакие привязанности к жестянкам и кускам пластмассы, собранной искусственно. У них идеально чистые руки, и этот факт нельзя игнорировать. Они так и останутся отдельной кастой, и тут гораздо сложнее, чем в свое время разбирательства с межрасовыми браками, потому что все одновременно гораздо проще: для большинства людей андроиды по-прежнему невидимки, неприкасаемые. Не представляющие интереса в том самом щекотливом плане, в любовном, выходящим за границу секса на один разок. Люди помнят сказки, которые нашептывали им матери, убаюкивая чадо. У андроидов чистые запястья, а значит истинное счастье и утешение от мирских бед с ними… невозможно?       О. О нем не может идти и речи.       Они — Другие. Пока по каждому второму телеканалу показывают этого Маркуса, который всеми силами пытается убедить всех вокруг в обратном, люди по ту сторону экрана только улыбаются и потирают черные разводы на своей коже. Им даже не надо ничего доказывать. Таких, как тот же Хэнк, мало, — тех, кто в разводе со своей Избранной после несчастного случая, когда трагедия перекорежила те самые души настолько, что даже реплики-«маяки» выцвели на несколько тонов. Мало тех, кто видит в андроидах нечто большее, чем манекены с набором каких-то, внезапно, индивидуально-личностных черт. Кто мог бы смотреть на подобного с такой теплотой в глазах. Гэвина почти выворачивает на пол прямо в участке тем же кислотным кофе, который он успел допить по пути на работу. И не от новости, что Коннору выделили отныне прописанное трудовым договором, официально утвержденным протоколом, рабочее место, оставляя того в напарниках лейтенанта Андерсона. Просто последний прямо на его глазах берет за руку этого смазливого и неимоверно бесящего парня, только теперь без светящегося диода над виском. Держит его буквально считанные мгновения, убежденный, что никто не видит. Но Гэвина угораздило — он замечает этот порыв нежности.       Он не гомофоб, ему плевать на чужие предпочтения, так или иначе привыкнешь видеть однополые парочки, наравне с гетеросексуальными, сосущимися на лавочках в парке. Рид скорее к с е н о ф о б. В нем нет и тени понимания, как можно любить такого. Или кого-либо еще.        Или он просто редкостный мудак, которого выворачивает от чужой радости, такой неправильной и неуместной. Но она противопоставляется радости обретенных родственных душ. Гэвин Рид злился все сильнее, чувствуя себя между двух огней.        — Съебитесь куда-нибудь со своими нежностями, это вам не ЗАГС, а ебаный полицейский участок, — гаркает он, отправляясь за свой стол. Это не зависть, это не разъевший изнутри все рамки порыв прикоснуться к своей руке, сжимая ту под плотной тканью куртки. Это тупая ярость, что он ошибался, что без всей этой постоянной злости и попыток наступить кому-то на хвост, можно что-то изменить вокруг себя, подтолкнуть его куда-то дальше. Пусть даже с краешка в самую глубокую пропасть, это хотя бы не топтание на месте в своем загнившем болоте.       «Давай, еще сделай себе татуировку с этим драгоценным «Лейтенант, мое имя Коннор, андроид, прислан из Киберлайф», могу даже посоветовать салон», — Риду приходится прикусить себе язык, чтобы не съязвить вслух, и он сам не до конца понимает, почему решил промолчать. Потому что вспоминает, как в том самом салоне подумывал новомодным лазером очистить себя от метки, успев записаться и десяток раз перенести сеанс? Возможно, потому что ему издалека показалась смутная тень, имевшая слишком уж четкие очертания, на руке этого самого Коннора, когда у того задрался манжет рубашки — но этого же просто не может быть. Будь трижды неладна вся эта чушь с эмпатией, способность менять отображение кожного покрова по воле самих девиантов и конкретно эта улыбка на лице Коннора. С каждом разом у ублюдка получается все лучше.       Насмешливый внутренний голос становится громче, болезненно давя на перепонки как бы изнутри, и все куда сложнее, чем если бы это была галлюцинация. Гэвину гораздо неприятнее осознавать, что ничем он таким серьезным не болен, и попросту изводит себя сам. Что сам себя так искренне и с кристальной ясностью ненавидит. Стакан со стуком опускается на барную стойку, бармен реагирует на широкий взмах рукой и подливает еще порцию. Кажется, двенадцатую за текущий вечер.       Ни для кого не имеет значения.       Когда ему сообщают об особенностях нового напарника, Рид в ярости едва не разносит кабинет начальника, готовый рвать и метать, пока у стола шефа стоит выряженная в полицейскую форму очередная кукла. Слишком похожая на Коннора, слишком осознанно смотрящая на развернувшийся из банального знакомства спектакль своими глазенками. С напускным безразличием, как смог убедился Гэвин, поймав во взгляде андроида откровенную смешинку: очередному RK кажется забавной вся эта сцена, он впервые видит настолько яркое проявление эмоций, это смогло как заинтересовать, так и поставить в тупик. RK-900 — последняя модель, которую успели закончить до своего закрытия Киберлайфовцы, выпущенная к тому же в единственном экземпляре. Чертов раритет. Гэвину стоило бы быть благодарным, что именно ему определили такого напарника (хотя сам он прекрасно знает, чем руководствовалось начальство: с людьми детектив Рид катастрофически сложно уживался, так что чем черт не шутит). Но Гэвин не хочет быть никаким из чужих о нем ожиданий.       Он готов перейти на личности, получив в дело очередной выговор, когда спор вдруг прекращает сам новенький RK, сделавший шаг вперед. Протянутая рука, идеальная с первого раза улыбка уголками губ, потрясающе говорящая мимика, сдержанная и выдержанная до деталей и каждой морщинки, родинки, чтоб их. Гэвин не верит, что перед ним андроид, один из немногих, у которого по-прежнему остается индикатор состояния, открытый короткой стрижкой, светящийся холодным голубоватым цветом.       — Здравствуйте. Меня зовут Ричард. Пока что принято решение, что андроидам не обязательно приписывание фамилий, и вы можете обращаться ко мне так. Рад знакомству с вами, детектив Рид.        — Тебе недолго радоваться, жестян… Ричард. И надеюсь, что с варкой кофе ты справляешься лучше своих предшественников, — Гэвин пожимает руку. Впервые пожимает руку андроиду, и, надо же, никакими радикальными переменами в жизни это не сопровождается. В кабинете повисает тишина. И, может быть, он прекратит, наконец, так улыбаться?       Жизнь Гэвина Рида меняется после. Наверное, когда он впервые пробует нормально приготовленный своим напарником кофе и, ни с того, ни с сего, решает его поблагодарить. Или когда на третьем или четвертом задании они начинают действовать слаженно, практически не сговариваясь приходя к общему плану действий и ловя одного из последних крупных наркоторговцев, распространявших «красный лед» по Детройту. Ричард каким-то образом, хотя было бы чему удивляться, просчитывает события на пару ходов дальше, чем обычно делает Гэвин, и в итоге первым добирается до ублюдка. Прекрасно. Об этой удаче стоило бы написать песню, как минимум — пересказывать друзьям в баре между очередным стаканом пива. Ведь если бы это сделал сам детектив, то точно бы схлопотал тот удар ножом между ребер, от которого андроид оправляется после небольшого ремонта.       Сам Гэвин мгновенно отправился бы на тот свет из-за своей нерасторопности, несмотря на заверения Ричарда, что даже случись такое, у него имеются загруженные инструкции по оказанию первой медицинской помощи. Зажать подобное ранение холодным оружием возможно, пусть и непросто. И он бы смог мгновенно вызвать лучших медиков на место. И он, блять, не понимает, что Гэвин подразумевает на самом деле: Рид непременно бы помер без своего напарника как такового, а не если бы они поменялись ролями при выполнении операции. Тот попросту не понимает настолько альтернативный взгляд на события…       Или, короче: он попросту не понимает, как это — «без него». Так думает Гэвин, фыркая себе под нос об ограниченности машин, вытирая о штаны руку в синих разводах тириума. Это происшествие порождает пару вопросов, ответы на которые не дают ни спокойно спать, ни сидеть за рабочим столом, за полупрозрачной невысокой (сразу два минуса) перегородкой от Ричарда. Почему первое, что попытался сделать Рид, скрутив барыгу и нацепив на него наручники, это зажать не смертельную для андроида рану? Почему при последующем разговоре диод впервые мигнул предупреждающим желтым, сделав один такой оборот, прежде чем вернуться к норме?       Почему пришлось ждать возвращение Ричарда с технического осмотра почти трое суток, без возможности навестить на правах его напарника, который был ранен на совместной миссии? Проклиная себя и стараясь задумываться по минимуму, Гэвин ответ прекрасно знал: даже в мыслях он перестал использовать условное обращение «RK».       Все-таки жизнь Гэвина меняется бесповоротно в другой момент, когда они отмечают с Ричардом блестяще закрытое дело. С Ричардом, который по определению не мог испытывать опьянения, не говоря о той кондиции, до которой был способен дойти его компаньон. И все же выпить детектив решает именно с таким ненавистным куском пластика и биоматериалов, который раньше никак не выделялся из кучи других ему подобных. К слову о них. Шумиха с революцией в общественности улеглась. Андроиды потихоньку приспосабливаются к жизни среди другого вида, который настороженно подпускает их все ближе. Удивительно, но почему-то у гораздо больше предполагаемого числа людей они не вызывают такого яростного отторжения, на которое был расчет. Они действуют скорее как лекарство. Подаренная заново надежда: у них нет расписанных высшими силами запястий, но это обстоятельство не лишает их судьбы.       Они могут быть счастливы. По своему желанию и наитию. Эта правда лечит от отчаяния не так быстро, как сладкий кусочек сказки, но, во-первых, от нее не разовьется диабет, во-вторых, она гораздо ценнее. Если смогла отрезвить хотя бы еще кого-то прекратить существовать одной погоней.       Надо же, оказывается, что можно засыпать, не вчитываясь в первые слова своего Избранного и без грез о нем. Надо же. Гэвину совсем смешно, когда он слушает эти рассуждения классифицированных специалистов в области психологии по телевизору и мельком проглядывает публикуемые десятками на волне популярности статьи.       Надо же, а ведь выходит, что он тоже никакой теперь не особенный, и окружающие тоже могут не ожидать от каждого нового знакомого подарка судьбы. Но Рид от чего-то слышит эту насмешку над самим собой словно через слой ваты, издалека, приглушенный голосок самоедства, который продолжают наглым образом выкорчевывать вместе с замашками мизантропа. На колбу со взрывчатым веществом он походит все меньше. Определенный успех.       Молодец, теперь ты наконец-то понимаешь, что мир не хотел тебя сожрать и пройтись по твоей голове, от чего нужно было пытаться его опередить. Он менялся по твоей прихоти. И продолжает охотно делать это до сих пор.       Все выглядит вообще как-то разительно по-другому. Когда его губы накрывают чужие, как в замедленной съемке, потому что придурок напротив не знает о правиле закрывать при поцелуях глаза, а сам он не хочет делать этого первым. Когда они продолжают полулежать, обнявшись, на раскладном диване в квартире Рида, не обращая внимание на шум телевизора, трансляцию какого-то матча. Тысячу, миллионы, бессчетное количество «когда» спустя. Все однозначно будет выглядеть иначе, когда, смущенный в итоге, Гэвин все-таки решится приоткрыть глаза и увидеть эти изменения. Если он, конечно, заметит что-то кроме особенно ярких на светлой коже родинок, добавленных не иначе как каким-нибудь дизайнером-фетишистом. Но нового правда много, стоит лишь перевести дыхание.       Например, задравший его футболку Ричард больше не улыбается так. Теперь не только уголками губ, и сердце Рида готово нахер выскочить из груди, потому что влюбляться в мужчин ему после пубертатного периода как-то не приходилось, особенно в таких.       — У тебя плохо получается притворяться пьяным, Гэв, так что оправдаться этим ты не сможешь, — вкрадчивый быстрый шепот. — Хотя ты вообще не должен оправдываться. Я так думаю.       «А мы и это можем?» — тихо смеется Гэвин в чужое плечо, отмечая, что Киберлайф знатно облажались, создавая напоследок изначально девиантную — как бы дефектную по изначальному замыслу корпорации — модель. Потому что создали они дотошную язву, впрочем, весьма человечную… не то, что бы кто-то жаловался.       Гэвин понимает, что ксенофобия не такая уж подходящая ему характеристика, а Ричард неплохой психотерапевт, способный собирать материалы и анализировать их не только на местах преступления. Успевший за год перекроить что-то в душе Рида, без всяких трагических обстоятельств изменив его. Убедиться позволила почти сравнявшаяся по цвету с тоном кожи надпись, на которую случайно упал взгляд в душе. Которую теперь и при желании было бы сложно разобрать. Да и нет никакой надобности.       — О господи, да захлопнись уже.       Ричард иногда кажется пиздец каким доебывающим существом. Но так Гэвин Рид, в свои практически сорок лет, наконец, перестает чувствовать себя одиноким, что, на самом деле, не так и раздражает.