Johnny didn't die

«Джонни умер?.. Не может быть. Это неправда, так не бывает», — раз за разом повторял я про себя, и в груди моей ухало толчками, словно громадный чудовищный маятник мотался туда-сюда, готовый не то подхватить меня и унести ввысь, не то со всего размаху треснуть по лбу и вышибить дух. Впрочем, если бы что-то и вышибло из меня дух, я бы, наверное, не заметил. Битых три часа я бесцельно кружил по городу, спотыкаясь о выбоины в асфальте. Страшно хотелось курить, но прохожие мигом шарахались от меня, стоило лишь попытаться стрельнуть сигарету, а свои у меня закончились. Я взмок, успел остыть и теперь колотился в ознобе, не понимая, болен ли я или просто впал в лихорадочное возбуждение. Совсем как в тот вечер, когда они избили Джонни до полусмерти, и я смотрел во все глаза — не на Джонни, хоть и был он страшнее некуда, изукрашенный отпечатками чужих перстней, а на то, как лица наших наливались черной злобой, такой черной, что это было слишком даже для Далли; я боялся не черноты, а той обреченности, что сквозила за ней: следующая схватка — неизбежная — не оставляла нам выбора. О том, что для нас все это значит, мы не говорили, только я тогда впервые подумал, что не смогу убить человека. Не смогу, и все тут. Еще я подумал, что это, должно быть, похоже на то, как если бы я попытался продырявить пальцем стеклянную витрину. Джонни смог, думал я, петляя по улицам. Смог или нет? Конечно, нет. Джонни не умер, потому что никого не убивал, и никого не убивал, потому что это я был виноват в том, что со мной и с Джонни случилась вся эта история, я был виноват от начала и до конца. Дальше я думать не стал и ничком повалился в какие-то заросли у обочины шоссе, до которого добрался в полном беспамятстве. Там я долго лежал, пытаясь представить, каково это — быть мертвым, но трава щекотала мне подбородок, болели ссадины на ладонях, и от этой боли я будто бы очнулся и вспомнил, как мы с Джонни вдвоем торчали в поле, болтая о разной ерунде, оба укрытые одной курткой — моей, и я сказал ему, что вот бы здорово было всю жизнь каждый вечер приходить сюда и смотреть на закат, а Джонни ничего не ответил и только молча улыбнулся. Он вообще мало разговаривал, зато я трепался за троих. Потом я вспомнил, как мы спали в обнимку в этой чертовой церкви, лучше бы мне никогда ее не видеть. Усталые, грязные, совершенно убитые, мы улеглись на пол и всю ночь пытались сгрести себя в одну кучу, чтобы не околеть и не помереть со страху, а наверху, под закопченным церковным потолком, рождались непонятные звуки — шаги, щелканье, треск и вздохи, приглушенное хоровое пение, и я встревоженно толкнул Джонни в бок, а он, оказалось, тоже не спал и шепнул мне серьезно: «Понибой, не пугайся, я тоже их слышу. Давай думать, что здесь никого нет. Никого, правда же?» Он так мне это шепнул, что я сразу поверил. Когда мы заснули опять, мне снилось наше поле, а когда я проснулся, я был один и в первую секунду чуть не сошел с ума от ужаса, но к полудню Джонни вернулся, и мне сразу стало легче. Джонни не умер, твердил я про себя. Не умер-не умер-не умер. Никогда. Ни за что. Быть такого не может. Я лежал на земле, корчась в рыданиях, и сухие травинки сыпались мне за шиворот. В конце концов меня нашли и отволокли домой. Кто, как — не помню, помню только, что шел я сам, опираясь на чужой локоть, и еще меня все время дружески подталкивали в спину, словно боялись, что я приду куда-нибудь не туда. Дома передо мной все мелькало и плыло — стакан с водой, насупленные лица, рубашка Дэрри, потная и мятая, снова стакан, чьи-то руки с отбитыми костяшками, полоска света в окне и колючее покрывало на диване. «Спать», — пробормотал я, и меня оставили в покое. Я заснул и сразу понял, что Джонни и вправду никак не умер, потому что в моем сне он сидел на краешке дивана, точно такой, как обычно, — худой, неловкий, слегка сутулый, с челкой, падавшей на глаза, — сидел и улыбался, совсем чуть-чуть, чтобы видел только я один. «Я всегда буду рядом, Понибой, — сказал Джонни. — Даже когда ты повзрослеешь». Я хотел ответить что-то, но язык не слушался, и голова страшно болела. Джонни поднес палец к губам. «Запомни все, что там написано. После пригодится». Он тронул книгу, лежавшую на тумбочке, погладил меня по макушке, тихо и невесомо, и растаял в утреннем свете, превратившись в мягкое золотое свечение. Я рванулся вслед за ним, упал, кажется, с дивана, откуда-то примчались Дэрри и Газ и принялись укладывать меня обратно, ругая на чем свет стоит, но я их толком не слушал и все пытался объяснить, что Джонни не умер, а они как-то горестно переглядывались между собой и пожимали плечами. Ну а потом я долго болел и валялся в постели, и больше мне уже ничего такого не снилось.