Привыкать

Блум не любит изменения. Когда родители заикаются о переезде, хватаясь за предоставленный шанс сменить их старую тесную квартирку на просторную мансарду, Блум отказывается категорически: она привыкла тратить на дорогу до школы пятнадцать минут, привыкла забегать после уроков в неприметную лавку к женщине, торгующей вкусными шипучими конфетами, привыкла каждое утро просыпаться с грязно-серой тенью на кровати, отбрасываемой стенами соседнего дома, и слушать щебет обосновавшихся на растущем под окном дереве птиц. Блум отказывается, и они вынуждены остаться — в скором времени Ванесса получает возможность открыть цветочный магазин, и дело её идёт в гору. Блум не любит непредсказуемость. Все эти побеги из дома, ночные шатания по городу с толпой полупьяных и воюющих с родителями друзей, поцелуи и прятки по углам вперемешку со страхом попасться на глаза родителям — всё это проходит мимо. Ванесса вздыхает: «Погуляла бы с друзьями», — но Блум качает головой, не отрывая взгляда от выверенных чёрных строк в очередной купленной вместо более нового сотового книге. Рассказы о волшебных королевствах и чудных существах увлекают её своим простором для размышлений: как такие маленькие крылышки могут удерживать тела в воздухе? Существуют ли в магических королевствах своды правил, ограничивающие свободу использования любых сверхъестественных сил? Каким образом колдуны из воздуха создают предметы, если это противоречит законам физики? Блум кажется, учиться интереснее, чем бродить по улице с такими чужими ровесниками. Блум не любит суету. Когда в её жизни появляется Стелла, суматоха становится неотъемлемой частью каждого божьего дня; и Блум слушает, слушает, слушает про эти платья, оценки, завистливых старшекурсниц, тяготы жизни принцессы, того мрачного парня — Ривена, — ссоры с отцом, непонимание матери, шоколадное печенье, новую коллекцию туфель, грядущие зачёты, заваленную контрольную, волнение перед перепоступлением, косые взгляды Гризельды и отвратительный лак для ногтей: «Теперь понятно, почему он был такой уценённый!». Блум слушает и не может наглядеться: на мягкие волны золотистых волос, лучистые медовые глаза, яркую улыбку и неизменную активную жестикуляцию — Стелла не может жить так, чтобы её не замечали. Стелла заправляет прядь волос за ухо и поднимает взгляд: «Блум, ты слушаешь?». Блум кивает и отворачивается. Блум не любит неизвестность. Но в последнее время её становится слишком много: таинственный голос в голове, неверные тонкие крылья, намерения Фарагонды зашвырнуть их в самую гущу событий, бесконечные трансформации, изматывающие больше, чем суточные тренировки в спортзале, враги с отлаженной установкой на уничтожение света и радости. Блум устаёт задаваться вопросом, почему всё это происходит, и просто принимает Магический мир — как данное, как обыденность, как Стеллу с её ярко-зелёными серёжками и невозможно громким голосом. Стелла тянет её за руку сквозь все переменные, уверенно, бодро, совсем не боясь последствий — у Стеллы так много планов, она хочет помирить родителей, готовит эскизы для своей линии одежды, собирается занять престол Солярии и уже примеряет, какие туфли наденет на коронацию. Стелла постоянная, она — константа, и Блум позволяет своему миру сузиться до её хрупкой фигуры, оберегает и прикрывает спину, даже если сама подставляется под удар. Блум не любит недосказанности. Стелла сидит на своей кровати, закопанная в ворох перьевых подушек, на носу — смешные очки, волосы вьются и топорщатся, ожидая очередной укладки, но Стелла не спешит занимать место у зеркала, зачитываясь каким-то старым романом про бравых пиратов в твёрдой плетёной обложке. Между пальцами она крутит карандаш — искала, чем бы отвлечься от домашки, да так и втянулась в ход истории. Блум наблюдает украдкой, из тени собственной книги, и ужасно довольна тем, что решила познакомить подругу со своим главным сокровищем. Стелла покусывает губу, суматошно мельтеша взглядом по строчкам, и в груди у Блум распускается что-то огненное и большое, а от щемящей нежности рёбра сводит, почти заставляя её навалиться на Стеллу и долго-долго не выпускать из объятий. Но Блум отворачивается, находя взглядом место остановки, и давит в себе это волнующее, приятное чувство. Блум не любит ошибаться. И ей кажется, что с самого начала каждое её решение было ошибочным. Под возложенным Фарагондой грузом и собственными порывистыми обещаниями уже порядком ноют плечи, а ноги упрямо отказываются идти дальше: ложись прямо здесь, ты и так уже изрядно накосячила, не мешай хотя бы другим, — но Блум не слушается, распрямляется, просыпается по утрам. Яркие крылья Стеллы маячат где-то впереди, и Блум послушно летит на их свет зачарованным мотыльком. Её собственные — блёклые и призрачно-тусклые, и Блум думает отстранённо: ну надо же, удерживают. Блум не любит чем-то жертвовать. Но когда Стелла радостно щебечет про Брендона, Блум послушно отступает, улыбаясь ей и предлагая первой позвать его куда-нибудь. Стелла смотрит на неё чуть задумчиво, а затем смеётся громко и машет рукой: Блум, ну ты что, какая же дама сама будет приглашать кавалера. Блум соглашается: действительно; смотрит в пол и теребит край школьной юбки, думая о том, что ночью снова приснятся невозможные поцелуи, тонкие руки со звенящими браслетами и тёплый взгляд медовых глаз. Блум не любит эгоистов. Стелла сегодня слишком нервная, а Блум — слишком невнимательная, и не сразу обнаруживает на своих губах чужие. Стелла шагает ближе, сокращая расстояние, почти вжимается в её тело, шарит руками по спине, пока наконец не находит плечи, за которые можно зацепиться, обжигает горячим дыханием щёку и жмурится, словно выпрыгнула из самолёта — и всё ещё летит. Блум отзывается покладисто, восхищённо-задушенно и почти неосознанно, забывая про Ская, Брендона, сидящую в гостиной Музу, миллион возможных причин случайности произошедшего и всевидящее око Фарагонды — зарывается пальцами в разлохмаченные волосы, касается чужой горящей шеи и целует нос, щёки, снова губы, находит их так быстро, словно боится, что сейчас отнимут. Блум понимает, что ей не хватает — не хватает ни прикосновений, ни этой близости, когда хочется сплавиться вместе, слиться воедино, чтобы Стелла всегда была рядом, никогда не отпускать, чувствовать эту испуганно-облегчённую дрожь под пальцами и где-то с грохотом распадаться на части самой. Когда Стелла отстраняется, совсем задыхающаяся, удивлённая своей собственной авантюрой, её взгляд сияет таким пьяным безумием, что Блум снова рвёт от желания запечатать её глубоко в себе и хранить как бесценное сокровище, но вместо — она только обнимает трепетно-трепетно и молчит, не зная, что сказать. И, кажется, с этой секунды, сгорая от разливающейся в груди бесконечной нежности, Блум очень любит Стеллу.