Тайны мертвецов, или Новая история

Глава II. Не судите

      Старый детектив Гилсон, прежде служивший в полиции, сейчас у себя. Стёкла окон в его комнате, как и почти во всех, чёрные. Сидя за столом, который освещает только тусклое мерцание свечей в кроваво-красном канделябре, он рисует в альбоме розу. Но не просто розу. Розу с лепестками, которые оборваны безжалостной рукой. Остался только стебель с листьями и острыми шипами. На столе статуэтка Юстиции — богини правосудия. Её изображают с повязкой на глазах. Повязка — это, как известно, символ беспристрастности. В одной руке богиня держит меч, в другой — весы. Возможно ль быть одновременно весами и мечом?       «Да, я не жалею о том, что совершил. Он заслуживал быть убитым», — думает Лоуренс Гилсон.              Я дух, всегда привыкший отрицать,       И с основаньем: ничего не надо,       Нет в мире вещи, сто́ящей пощады,       Творенье не годится никуда.              Кажется, так охарактеризовал себя Мефистофель из трагедии Гёте?              Мистеру Гилсону вдруг вспоминаются щенята овчарки, тявкавшие в корзине. Знакомая просила утопить их, она не решалась сделать это сама. Лоуренс Гилсон не смог, нашёл им хозяев. «Чем больше узнаю́ людей, тем больше нравятся собаки», — думает детектив, цитируя известное высказывание, и усмехается.              Непорочная Эванджелина Далтон в своей спальне с окнами, стекло в которых чёрное. На одной из стен репродукция картины Мунка «Крик». Озаряемая только тусклым мерцанием свечей в кроваво-красном канделябре, прямая, как палка, старая дева сидит за столом. На ней строгое чёрное платье. Седые волосы на голове подобны короне. Ледяной взгляд устремлён на страницы святого Евангелия: мисс Далтон читает.              «А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своём будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чём вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него. Молитесь же так: “Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твоё есть Царство и сила, и слава вовеки. Аминь”. Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный. А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших».[1]              «Не судите и не судимы будете, каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: “Дай, я выну бревно из глаза твоего”, а вот в твоём глазу бревно? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».[2]              Прервав чтение, безгрешная Эванджелина Далтон захлопывает Евангелие и невольно предаётся воспоминаниям. Да, мисс Далтон считает, что поступила с Розалией верно. Нисколько не сомневается в собственной правоте. Розалия Рассел была развращённая, испорченная девица без стыда и совести.       — Значит, ты беременна? — вопрошала непорочная мисс Далтон в праведном гневе.       — Да, миледи, — отвечала её горничная Розалия.       — Но ты же не замужем!       — Нет, миледи, — робко лепетала та.       — Бесстыдница!       — Миледи…       — Шлюха!       — Миледи, умоляю, выслушайте меня! — говорила Розалия. — Вы ведь тоже были молоды. Разве вы никогда не любили?       Да, когда-то мисс Далтон мечтала выйти замуж и родить детей, но ничего не получилось.       — Может быть, я и любила, только вот не прыгала в постель до свадьбы, — холодно проговорила непорочная мисс Далтон.       Розалия безудержно рыдала. Мисс Далтон же терпеть не может, когда льют слёзы. Слёзы — проявление слабости, а все слабые существа никогда не вызывали в этой женщине симпатии.       — Нечего реветь. Надо было думать раньше. А теперь убирайся. Я не желаю, чтобы ты находилась под одной крышей со мной.       — Но ведь я жду ребёнка. Кто возьмёт меня на работу?       — Это твои проблемы, — так непорочная мисс Далтон ответила Розалии.       — А отец… отец ведь просто убьёт меня! Он будет в ярости, когда узнает. Что, если он меня выгонит из дома? Мама, может, меня пожалеет, да она отцу слова боится сказать. Куда мне тогда идти? Что делать?       — Не знаю и знать не хочу.       — Мисс Далтон…       Розалия бросилась к её ногам, но безгрешная мисс Далтон оттолкнула её.       — Ты уволена.       Родители Розалии Рассел тоже не захотели держать её под своей крышей.       — Я так люблю тебя, — Джордж Стивен преданно смотрел в глаза Розалии.       — И я тебя, — она была просто на седьмом небе от счастья.       — Любовь моя… Как же ты прекрасна, моя радость!       Он уже опаздывал на свидание с другой своей «любимой», но решил, что та подождёт.       — Милый…       — Я так хочу целовать твои губки, — он пытался поцеловать, но Розалия уклонялась от поцелуя.       — Нет, Джордж. Это… это будет лишним.       — Неужели ты не доверяешь мне? Не артачься, я хочу тебя, а ты меня. Или ты меня не любишь?       — Конечно, люблю! И доверяю, просто…       На руке Розалии блестел браслет. Браслет, который Стивен сначала вручил другой девушке. После с той своей милой он, конечно, расстался. Девушка возвратила браслет, Джордж Стивен же передарил украшение Розалии.       — Не верь, что солнце ясно,       Что звёзды — рой огней,       Что правда лгать не властна,       Но верь любви моей.       Да, он прочитал стихи, написанные Гамлетом для Офелии.       — Ты взаправду любишь меня так, как я тебя?       Как он помнит, она пристально взглянула ему в лицо.       — Радость моя, ну конечно! Мы ведь всё равно поженимся. Обещаю. Я хочу тебя, Рози, — голос у него охрип от возбуждения.       Притянув Розалию к себе, он, Джордж, дрожащими от волнения руками начал расстёгивать пуговицы на её блузке…              Розалия в очаровательном светло-зелёном платье и её возлюбленный Джордж Стивен сидели на диване в гостиной его дома. На одной из стен — зеркало в полный рост, так же, как и в других комнатах этого особняка. На стене напротив — изображение Стивена. Порой он сожалел, что этот портрет не обладает свойством портрета Дориана Грея: с течением времени менялась картина, а сам Дориан выглядел так же, как прежде.       — Милый, я должна тебе сказать…       — Что, моя радость? — спросил Стивен ласково.       Девушка опустила глаза. Вид у неё был смущённый и в то же время невероятно счастливый.       — Я беременна, милый, — произнесла она.       — Извини?       Ему казалось, будто он ослышался. Она беременна! Оглушённый этим будто безобидным словом словно ударом в голову, Стивен смотрел растерянно. Не знал, что сказать, как реагировать. Розалия же улыбнулась, видя, насколько он обескуражен.       — Что с тобой, Джордж? — сказала она. — Ты так поражён?       — Ну, да, поражён.       — У нас будет ребёнок, Джордж, — глаза её светились непритворной любовью и радостью.       — Скажи, а ты ни капли не сомневаешься, что этот ребёнок от меня? — пробормотал он с абсолютно ошарашенным видом.       Возмущённая Розалия смотрела на любимого, не в силах поверить тому, что услышала.       — Ты… Если это шутка, то жестокая, Джордж, — она едва не плакала от обиды.       — Ну прости, хорошо-хорошо, он мой, — поспешил успокоить Розалию Стивен.       Буря негодования в душе у неё несколько улеглась, но вид у Розалии всё ещё был недовольный.       — Да как ты можешь говорить такое! — воскликнула она. — Ты у меня единственный!       Она ждала, что сейчас он попросит её руки. Стивен понимал это. Но он ведь не хочет жениться! Ни на ней, ни на одной девушке в мире. Дальше тянуть было нельзя. Он решил расстаться с ней прямо сейчас.       — Послушай, Розалия, ты замечательная. Я искренне желаю тебе счастья, но я не тот человек, который может сделать тебя счастливой. Прости, но мне кажется, что мы с тобой поторопились, и тебе лучше забыть обо мне, — равнодушно проговорил Стивен.       — Но я считала, что ты меня любишь!       Розалия резко встала с дивана. Нет-нет, не может быть! Её любимый Джордж всерьёз говорит ей такое?       — Поверь, я тоже так считал, — сказал Стивен.       — Но ты ведь хотел жениться на мне! — возмутилась Розалия. Губы её задрожали, большие карие глаза наполнились слезами.       Нет, не хотел. Но что он должен был сказать? «Я не люблю тебя, дорогая, мне просто хочется, чтоб ты легла со мной в кровать?»       — Разве я что-то тебе обещал? Так уж вышло, что я больше тебя не люблю. Радость моя, для тебя же само́й так будет лучше. Ну, посуди сама, что это за семья, когда жена любит, а муж женился только из-за ребёнка? И, в конце концов, ты вела себя слишком легкомысленно. Очень уж быстро ты легла ко мне в кровать.       На мгновенье ему стало жаль Розалию. Но только жалость не любовь.       — И что же… что же мне теперь делать? — растерянно прошептала обескураженная Розалия.       — Ну, не знаю, — сказал Стивен и добавил: — Не переживай ты так, Рози, я уверен, всё как-нибудь уладится.       — Я пойду, — произнесла она упавшим голосом, чувствуя, что от боли всё словно в тумане. Она не нужна Джорджу. От счастья остался лишь пепел.       — Иди, — отозвался Стивен.       Розалия Рассел направилась к выходу. По пути обернулась.       — Но я люблю тебя, Джордж.       — А я тебя нет.       Джордж Стивен не любил Розалию. Она, бесспорно, нравилась ему, но то было естественное, предусмотренное даже у животных, влечение молодого здорового мужчины к прекрасной юной женщине. Жениться красавчик не собирался. Девушек он менял как перчатки и не желал остановить свой выбор на одной-единственной, какой бы восхитительной она ни казалась. Клялся в вечной любви, жившей лишь две недели, не дольше!       Он сначала пленялся, ухаживал, добивался взаимности, уверял, что готов отдать жизнь за возлюбленную, а когда наконец получал желаемое, тут же охладевал к этой девушке, терял интерес к ней.       Думает ли он, что виноват перед Розалией? Отнюдь. Ведь, по его мнению, она сама не смогла сберечь свою невинность. К тому же родители могли бы простить свою дочь, так что смерть девицы — скорее их вина. Его совесть чиста, подумаешь, лгал! Да кто же не лжёт, говоря о любви? Естественно, ребёнка от Розалии он не хотел и бросил её.              С рассвета в Валентинов день       Я проберусь к дверям       И у окна согласье дам       Быть Валентиной вам.       Он встал, оделся, отпер дверь,       И из его хором       Вернулась девушка в свой дом       Не девушкой потом.       Какая гадость, сладу нет!       Стоит покуда свет,       Вот так и будут делать вред       По молодости лет?       Пред тем, как с ног меня валить,       Просили вы руки…              И что же отвечает на это героине песни её возлюбленный?              И обошёлся б по-людски,       Не будь вы так легки.              Однако это просто поразительно! Он обещал жениться, после передумал, а девушка осталась виноватой! Она, по его мнению, оказалась чрезмерно доступной, излишне легко согласилась лечь в постель, потому он изменил своё решение, не захотел жениться на распутной девице. «И обошёлся б по-людски». То есть он сам понимает, что поступил с ней не по-человечески.              Эта ужасная новость была для Амелии Миллер как гром среди ясного неба. Элинор ведь была её лучшей подругой, почти что сестрой! Амелия даже представить себе не могла, что на свете есть нечто, способное разрушить их дружбу.       «Как я любила её! Предательница! — рыдала Амелия. — Подлейший, гнуснейший поступок!»       Она ведь верила мерзавке так же, как себе!       «Что, мои чувства её не волнуют?! Я страдаю, а ей безразлично?!» — думала она в ярости.       Амелия решила: нет, предательство прощать нельзя! Элинор растоптала её любовь.       «Мерзавка! Омерзительная, гнусная змея! Вероломная, подлая, гадкая женщина! Наша дружба для неё — просто пустой звук!»       Она не понимала, как Элинор могла такое сделать.       «Она ведь знала, как он дорог мне! Ведь Уильям — любовь всей моей жизни! А она отняла его у меня. Я бы отдала ей всё на свете, но не его любовь!»       Как и любая женщина, Амелия грезила о счастье. Верила: их с Уильямом любовь будет длиться вечно, они поженятся, у них родятся дети. Хотя бы двое: девочка и мальчик. Дочь хотела назвать Флоренс, сына — Уильямом. А из-за гадины мечтаниям конец. Счастье, словно птичка, упорхнуло.       Теперь Элинор мертва. Да, спасать её Амелия не стала.              Юный художник Джон Блэр черноглазый и черноволосый. Лицо его, вытянутое, с узкими скулами, вполне можно счесть привлекательным. Над верхней губой у него ниточка чёрных усов.       Блэр помнит Люсинду. Её прекрасное лицо вновь и вновь встаёт у него перед глазами. Дьявол! Он не должен думать о ней! Да, она была очаровательна. Волнистые длинные огненно-рыжие волосы, лучистые зелёные глаза, мраморно-белая кожа…       Как же он любил её! Воспылал безумной страстью с той поры, как в первый раз увидел. Но только вот Люсинда так и не ответила ему взаимностью. Умерла, так и не став его. Люсинда была замужем, но однажды он пришёл к Ларкинсам, когда Питера не было, и наконец решился сказать о любви.       — Люсинда, я вам должен кое в чём признаться, — начал он.       — Да. Слушаю вас, Ланс, — Люсинда, насколько он помнит, пристально взглянула на него.       На комоде в гостиной была фотография, где изображены она и Питер. Голубки, сладкая парочка. Они-то и сейчас вместе…       — Дело в том, что люблю вас, Люсинда. Ей-богу, как же вы прелестны. Как я хочу обнять, поцеловать вас… — Он бросился к её ногам.       — Довольно. Встаньте. Вы с ума сошли.       Проклятая гордячка! Смела смотреть на него сурово и осуждающе!       — Да. Я без ума от вас. Ангел мой…       Разве она не видела в его глазах обожания?       — Хватит, говорю вам!       Подумать только, она ещё и рассердилась!       Люсинда отошла от него к окну с золотистыми шторами.       — Я совсем не нравлюсь вам, Люсинда?       Каким жалким он, должно быть, выглядел! Самолюбие заставило его подняться с ковра. Тот, помнится, был песочного цвета.       Люсинда, как видно, любила мужа и, разумеется, даже помыслить не могла о том, чтоб изменить ему.       — Я не люблю вас, Джон. Простите, но я не люблю вас, — сказала она.       — И вам совсем не жаль меня?       — Ох, Джон, мне вас жаль, но поймите: не могу я ответить взаимностью на ваши чувства. — Его страсть Люсинда, видите ли, считала порочной. — К тому же ведь Питер — ваш друг. Вы не должны вести себя вот так, это неправильно. Прошу, смирите чувства, ради себя самого постарайтесь забыть обо мне.       — Забыть вас? — Нет, он не хотел бороться со страстью! — Ей-богу, Люсинда, это просто невозможно.       — Возможно, только сделайте над собой усилие, — возразила она.       Он не видел ничего дурного в том, что влюбился в замужнюю женщину. Что делать, сердцу не прикажешь. Разве он виноват, что какой-то мужчина, пусть даже его друг, раньше покорил сердце Люсинды и позвал её под венец?       Она, видите ли, непорочная, образец высокой нравственности и не может полюбить его! Неужели это плохо — добиваться женщины, которая тебе любезна? Он, во всяком случае, так не считал.       — А если я не хочу? — сказал он с вызовом.       — Тогда мне придётся рассказать всё мужу.       — Вы правы, Люсинда. Я постараюсь забыть вас, — он сделал вид, что смирился, но в его душе кипел гнев.       — А сейчас прошу вас, удалитесь.       Блэр был разъярён тем, что Люсинда отвергла его. Он решил разрушить её брак, оклеветать гордячку перед мужем. Заявил Питеру Ларкинсу, что как-то раз зашёл без приглашения и увидел, как Люсинда целуется с любовником. «Ревности остерегайтесь, зеленоглазой ведьмы, генерал, которая смеётся над добычей».[3] Отомстить Люсинде, сделать её свободной, устранить соперника — да, это казалось Блэру отличной идеей. Поверив злобному навету, Ларкинс в тот же день зарезал верную жену.       Блэр не думал, что получится вот так. И всё-таки ему не жаль её.              Детектив Лоуренс Гилсон думает о своей дочери. Несчастная Агнес! Воспоминанья о ней жалят душу как будто бы рой злобных пчёл.       — Папа… папочка, — говорила она.       — Нет, дочь. Пойми: ты не должна встречаться с ним, — отрезал мистер Гилсон, буравя Агнес хмурым, недовольным взглядом.       — Но я ведь люблю его! — с мольбою в глазах воскликнула Агнес в отчаянии.       — Я это знаю. Но тем не менее разлюбишь, — произнёс отец холодно, тоном, не терпящим возражений.       Агнес готова была пасть к его ногам.       — Я люблю его, папа.       — Агнес Грейс Гилсон, будь же благоразумна, — сказал мистер Гилсон и добавил чуть мягче: — Дочка, ты же у меня умница. Ты правда полагаешь, что он тебя любит?       — Я в этом нисколько не сомневаюсь, — Агнес была уверена, что отец неправ насчёт её любимого.       Мистер Гилсон ни разу даже голоса не повысил на дочь, но и нежность проявлял редко.       — Пойми, дочка: ему нужна не ты, а наши деньги. Ты ещё очень молода и совершенно не разбираешься в жизни. Он беден и решил найти себе богатую невесту.       Но Агнес не могла не упрямиться.       — Не верю я в это!       Мистер Гилсон заметил в её глазах слёзы. Агнес знала: отец упрям, как баран, для него есть два мнения. Его собственное и неправильное. Он не из тех людей, которые терпят, когда им перечат. И всё же надеялась.