я выпью тебя из головы.

Я выпью тебя из головы, Роуэн. Слышишь? Я утоплю все мысли о тебе в виски, пущу по венам героин и просто закрою глаза. Но даже так я буду помнить тебя. Буду помнить твой бархатный со свойственной тебе хрипотцой голос. Буду помнить густые волнистые волосы, которые ты очень редко убирала в хвостик. Даже буду помнить то, как они подскакивали у тебя на плечах, когда ты шла по коридорам школы. Буду помнить твою кривоватую, но в то же время обольстительную улыбку. Буду помнить тонкие пальцы, которые напоминают мне лапы паука. Тонкие, нежные, сильные. Буду помнить зеленоватого цвета глаза, в радужке которых я успел сосчитать весь хлорофилл. Я выпью тебя из головы, Роуэн. Твои худые руки, по которым расползаются акварельные разводы твоих вен, часто сжимали края собственного худи, когда Тревор кричал тебе какое же ты убожество. Это типичное положение твоих рук и оно завораживало меня. Завораживает и сейчас. Часто в голове я представляю, что ты могла бы делать этими руками. Готовить отцу вкусную яичницу с беконом или мыть посуду, опуская пальцы в горячую воду. Или ты могла прикасаться к кому-то, обводя подушечками пальцев чьи-то родинки, рисуя из них целые созвездия. Или ты писала, очень много писала ручкой на листе бумаги, рисуя причудливые узоры из собственного воображения, надеясь, увидеть в них нечто живое и настоящее. Или просто снимала закат и выкладывала в свой аккаунт в инстаграме. Или обнимала меня в темноте. Я выпью тебя из головы, Роуэн. Ты ломаешь мне руки, скручивая лопатки. Крошишь мои пальцы, выворачиваешь наизнанку, заливая слезами все внутренности. Я чувствую всеми фибрами своего существа твою боль, впитываю ее, подобно сраной диффузии. Мне кажется, что проще пройтись по минному полю, даже не стараясь спастись от мины. Проще разлететься на мельчайшие атомы, поселиться пеплом у тебя на волосах, чем вдыхать эту боль. Меня никто не спасет. Да я и не прошу. Кажется, что всем насрать. Да. Абсолютно точно – всем насрать. Ядреная жидкость стекает по пищеводу, и я чувствую, как все вокруг начинает причудливо мелькать, коситься и мрачнеть. Хочется закричать от бессилия, упасть на колени или хотя бы просто проблеваться. Но я лишь усмехаюсь, ловя собственный взгляд в отражении темного окна, и делаю очередной вялый глоток алкоголя. Ты устало сидишь в собственной комнате, замучившись после очередной игры в прятки. Твои подруги уже дома, стараются сами выдохнуть и успокоиться. Разминаешь пальцы, открываешь инстаграм и замечаешь историю от меня, которую я случайно выложил. Мгновение, мелькает комната, бутылка с виски и на фоне играет сраный Шопен, который абсолютно точно никогда бы не заиграл в моей комнате, если бы что-нибудь не случилось. Ты озадаченно косишься на экран, выныриваешь из своей комнаты, проверяешь отца. Он тоже устал и в отличие от тебя спит. А ты увиливаешь из комнаты, кладя телефон в задний карман облегающих джинсов, и закрываешь за собой входную дверь. Куда ты, Роуэн? Неужто мне компанию решила составить? Мой отец не дома и это сказочно меня радует, иначе я бы не решился на подобный поступок. Пить в одиночестве – плохо. Пить в одиночестве – это алкоголизм. Достаю мятую пачку мальборо и закуриваю, стараясь вытянуть весь вкус табака в рот и легкие. Дым задерживаю внутри, надеясь, что каждая альвеола легких втянула его в себя, лопнула и сгнила. Тук. Тук. Боюсь, что мне мерещится и игнорирую. Я же не долбаеб. Ты бубнишь себе под нос и обходишь дом с другой стороны, подходя прямо к моему окну, из которого слабо мелькает свет от прикроватной лампы. Щуришься и пытаешься меня разглядеть; хэй, так вот же я, небрежный и растрёпанный перекрашенный брюнет, со стремным шрамом над губой, который поставил мне в детстве Шон. Вот он я, Роуэн. Слышу, как открывается окно, ты быстро и ловко перелазишь, садишься на кровать и томно вдыхаешь. — Чего пришла? Друзей нашла? — язвенно выплескиваю в тебя реплику, чувствуя, как мой яд растворяется в твоем защитном вакууме. Ты уже привыкла и даже не обращаешь внимания, как раньше. Молодец, Фрикс. — По какому поводу праздник? Почему не позвал? — вопрос на вопрос, потрясающе, спасибо. Усмехаюсь и протягиваю полупустую бутылку виски. — Потому что знал, что ты все равно залетишь на огонек. — ты берешь бутылку и выливаешь содержимое в мой цветок. При других обстоятельствах я бы пошутил, ведь этот бедный цветок стал свидетелем моего ленивого мочеиспускания, но сейчас я решил промолчать. — А повод? — говоришь и пытливо смотришь на меня. Боюсь отвести взгляд. — Я пытался выпить тебя из головы, Фрикс. — твой взгляд меняется лишь на долю секунды, но мне этого достаточно, чтобы понять, что ты испугана и удивлена одновременно. Умею поражать словами, да? — Зачем? — поправляешь за ухо свою красивую темную прядь, а я облизываю пересохшие и потрескавшиеся губы. — Заебала ты сидеть там вечно. Хочу уже что-нибудь другое лицезреть. Машину там. Смачный секс с Кейтлин Дженнер. Хоть что-нибудь, но не тебя. — Да, Кейтлин Дженнер горяча. — ты меня вообще слышишь, дура? — Горячее тебя. — нет. — Я даже спорить не буду. — усмехаешься и сразу переводишь свой взгляд на мои губы. Я заметил это. Заметил как быстро и ловко ты постаралась это провернуть, но комон, кого ты пытаешься обмануть, Роуэн? — Как успехи? — вдруг спрашиваешь, и я усмехаюсь уже тебе в ответ. — Я даже не знаю, иллюзия ты или правда сейчас пришла ко мне. Ты закусываешь губу и я, клянусь, в этот момент хотел наброситься на тебя, поцеловать и трахнуть. Точнее, нет, не так. Заняться любовью. Красиво, нежно и чувственно. Хотелось чувствовать тебя на все триста шестьдесят. Ты тянешься ко мне ладонью, мое воображение рисует картины того, как ты прикасалась ко мне раньше, а я к тебе. Быстро, небрежно, злобно. Ты садишься ко мне на колени, прижимаясь своей грудью ко мне. Так близко и так горячо, что я забываю каково это дышать. — Теперь есть сомнения, что я иллюзия, Брендон? — проводишь подушечкой пальцев от височной кости, вдоль скуловой и останавливаешься на обкусанных губах. Приближаешься, даришь мне свой собственный кислород, и он опьяняет сильнее виски. Ты опьяняешь сильнее любого высокоградусного алкоголя, Фрикс. — Нет, сэр. — улыбаешься и прикасаешься своими пухлыми губами к моим и я пропадаю. Я теряюсь. Мы с тобой лежим в темноцветной, горькой и старой опавшей листве. Такая листва бывает только во время поздней осени. Когда последние мгновения лета исчезают, когда по лицу ударяет холодный и морозный ветерок, напоминающий о том, что все кончается и чему-то все-таки не суждено сбыться. Такое время никто не любит; потому что под ногами зябкая почва, птицы улетают, оставляя после себя лишь шлейф своего пения, последние нарциссы замерзли и цианидовый цвет захватил все небо над головами. Но, однако, мы лежим в этой листве, укутанные в один плед на двоих, твои мягкие волосы цвета темной коры деревьев начинают пылать слабым, но все же огнем. Я смотрю в твои холодные травяные глаза, чувствую, как что-то дрожит, падает и касается дна внутри. Я знаю точное количество звезд, которые должны взорваться, чтобы передать хоть каплю своего тепла, я знаю всю тебя, без остатка. Знаю, что имя твое темно-зеленого цвета, словно засыпающий вечером лес. И все это лишь обрывки игры воображения. Я обезумел, Роуэн. Настолько обезумел, что рисую тебя, твой образ в своей голове, думаю, что, быть может, в параллельной вселенной мы могли бы быть счастливой парой. Но я все еще делаю попытки выпить тебя из головы.