Недетские игры

      — Андрюша, может, уже хватит? — Отец боязливо передает мне салфетку, пока я сплевываю кровь в раковину и умываю лицо. — Он тебя так покалечит.       — И это будет твоя вина, — не забываю напомнить и выхватываю белоснежное полотенце, промакивая им лицо и оставляя алые разводы на ворсе.       — Что ты, сына! — ужаснувшись, восклицает и хватается за сердце.       Привалившись поясницей к кухонному шкафу, опускаю голову и перевожу дыхание.       — Мог бы не брать его на работу, — в упор встречаю совершенно безразличный взгляд охранника, вставшего за спиной отца. — Или хотя бы не такого здорового! — рявкаю более грозно, папка (он у меня вообще специфический) вздрагивает и отступает назад.       — Андрюша, он не здоровый, он просто сильный, — успокаивает меня, а мне почему-то от его слов ни капельки не легче. — Оставь его в покое, я тебя прошу.       — Не могу, — разговариваю с ним так, будто Мая тут и нет.       Май… н-да… назвали же. А что не Декабрь или, к примеру, Октябрь… Видимо, при зачатии бухал не только мой отец.       — Ну почему-у-у-у?.. — скулит батя натурально, я улыбаться начинаю. Мужику под сорок, стоит в леопардовом халате, в шарф замотан ядовито-розовый… чудо, блин.       — Я его хочу, — четко, по буквам. Уж кто-кто, но этот меня точно поймет. А вот второй — только скривил рожу и отвернулся.       — А может, я тебе машинку куплю?..       — Да? — скептически изгибаю бровь. - И сношаться я буду тоже с ней! Прямо в выхлопную трубу!!! — Резкий выдох. — Может, его просто не надо было нанимать?.. Вот на кой черт ты его взял?! — уже ору, покрепче вцепившись в шкаф, чтобы не начать носиться из угла в угол. Внутри все клокочет, саднят бока, ребра ноют, рожа горит, но все это ничто, по сравнению с тем, что я даже сейчас возбужден, и плевать моему организму, что объект моих мечтаний меня пять минут назад задористо пиздил. Не отпускает, не дает дышать, скрутило так, что сам скоро разогнуться не смогу от щемящего, тяжелого, невыносимого чувства необходимости в этом сукином сыне!       — Зачем ты его вообще взял? — уже тише, опуская голову и закрываясь челкой. — Вот ответь мне, дураку?       — У него имя такое красивое, — отвечает несмело и пятится назад.       — Да, — тихо смеюсь, добивая и так качающиеся нервы. — Это именно то, на что следует обращать внимание на собеседовании. Особенно - в охрану. Особенно - к тебе.       — Ну ты посмотри на него…       — Да я уже посмотрел, — выскочив из-за стола, ухожу, хорошенько толкнув Мая плечом, — на свою голову, — бормочу под нос, скрываясь в коридорах особняка.       Меня зовут… Андрюша, бля… Девятнадцать лет. Живу здесь с отцом, небольшим количеством прислуги и Маем, его личным охранником. И, кажется, жить осталось мне недолго, потому что потребности растут, и за них я получаю все больше. Хочу его. И ничего с этим поделать не могу. Или не хочу. И дело не в одном из тупых капризов, которые исполняются по первому моему прошению. Здесь глубже все. Мне самому это надо: не кому-то доказать, ни перед друзьями выпендриться, а для себя, для души, если она есть. Его надо…       Но! Я совсем необидчивый! Именно поэтому уже на следующее утро, встретив Мая у лестницы, пока он ждал отца, прыгаю ему на шею и быстро целую в губы…       Такого себе раньше я не позволял, наверное, поэтому Май пребывает в легком шоке, а я успеваю отскочить и унестись в кухню, пока он осмысливает только что произошедшее.       — Мальчики, а, я смотрю, вы помири… — заходит ко мне в приподнятом расположении духа, но не договаривает - Май, пройдя следом и подойдя ко мне со спины, зависнув грозовой тучей, спокойно выливает мне на голову стакан с соком. — Ну Ма-а-а-а-а-ай! — почти рыдает отец, отобрав у него стакан и плюхнув мне на голову полотенце, которым до этого протирал руки. — Ты ему прическу испортил! — уже строже, но вообще нестрашно.       — Он мне всю юность изговнял! — стряхнув с башки тряпку, иду переодеваться, шлепнув напоследок Мая по заднице. Погони не было, это значит — они опаздывают.       — Что с тобой? — наш садовник, он же дворник, он же ебарь моего отца, сбежавший из какого-то недешевого порнофильма, плюхнулся рядом, обняв за плечи, пока я морозил зад на ступеньках крыльца.       — А что со мной? — стряхнув его руку, укладываюсь спиной на мрамор, зажмурившись, когда мелкий снег попал в глаза.       — Вид у тебя жалкий.       — Спасибо за поддержку, мне прям легче стало. — Раскинув руки, кончиками пальцев глажу белоснежный мрамор, остужая кожу.       — Ты пробовал с ним поговорить?.. — Да, весь дом в курсе моей навязчивой идеи. И этот тоже. Иногда мне кажется, что они с папкой вместо секса сидят и томными вечерами говорят обо мне, слишком уж он осведомлен о моей жизни.       — Как?.. — решаю уточнить.       — Ртом. Им иногда и разговаривать можно.       — Боюсь спросить, что им еще можно делать?       — Показать?       — Хочешь, чтобы батя тебе член оторвал?       — Я — могу, — знакомый голос, сейчас прошитый сталью, слышится над головой. Следом чувствуется резко-сладкий запах одеколона отца и особая атмосфера, немного тяжелая и в то же время искрящаяся, стоит ему оказаться рядом.       — Для этого нет причин, — сжав мое плечо напоследок, встает мой ненужный мне отчим, и… подхватив батю под жопу, уносит его в дом. Каждый раз видя этот хохочущий пиздец, ощущаю себя героем одного из третьесортных романов про сумасшедший дом. Откуда я знаю про эти романы? Все просто: папка пересказывает мне их все, по понедельникам и средам с семи до восьми вечера, когда он, по его мнению, проводит время с любимым сыном, общаясь на непринужденные темы. Последний раз он рассуждал, сколько может съесть человек мармелада и сколько членов поместится в девственной заднице. Я — бухал.       — Ма-а-а-а-ай, — зову мужчину, задрав голову, чтобы было лучше видно, пока он не спрятался в доме. — Давай поговорим? — не задаю вопрос, а прошу, пребывая в неком состоянии отчаяния, хотя сарказм все же отдаленно слышится.       Ну сколько можно?! Это продолжается вот уже полгода. Я ради него курить бросил… в первый же день этот сволочонок мне всю пачку в рот засунул, вторую, сказал, в жопу засунет и подожжет, если еще раз увидит. Потом я бросил пить… почти… когда этот сукин сын в меня две бутылки виски влил, я чуть не захлебнулся, весь дом заблевал, но смысл его поступка понял. Я даже по кабакам завязал ходить, потому что папкино «Май, что-то я волнуюсь, найди Андрюшу» переросло в первый наш мордобой, еще под раздачу попали мои друзья, которые, как оказалось, и не друзья мне больше.       Он всегда такой резкий, жесткий, своенравный (как понос. — тут ржет Автор, простите, молчу), и меня это бесит. Хочется хоть немного тепла, отзывчивости, да хотя бы поздоровайся со мной! А еще, чтобы человека во мне видел, а не избалованного мудака… коим я и являюсь, по сути.       — О чем? — Даже вздрагиваю, распахнув глаза и рассматривая его. Неожиданно.       — О нас, — приходит на ум, но звучит слишком убого.       Так и стоит в шаге, задумчивый, холодный, красивый, хотя раньше я бы никогда не позарился, больше по девчонкам отрывался, а тут как перемкнуло. Рожу его увидел, в деле самого пару раз, когда на отца гопари в торговом центре кинулись - и меня как пополам переломало на "до" и "после". Только от мысли, что с ним кто-то другой может быть, мне плохо становится. Я упрямо видел рядом с Маем лишь себя. Под ним. Да где угодно! Хотелось знать, какой он, когда снимает рабочую маску, как делится наболевшим, как страдает и как любит - тоже. И в то же время он бесил меня до трясучки и до сих пор бесит.       — Ты бредишь, — бросает, отворачиваясь и теряя интерес. Потянувшись, хватаю его за ногу, дернув, роняю на крыльцо, он поддается, боясь сделать мне больно, или отцовские нотации его уже достали, и он перестраховывается. Запрыгнув сверху, седлаю его бедра. Руки не держу - бесполезно, вырвет легко, а так, при тесном контакте, он ненадолго теряется.       — Дай мне шанс, — уперевшись ладонями ему в грудь, смотрю в темнеющие от злости глаза, но взгляд удержать не могу: по лицу, на губы, снова к ним, скользя по всему, что вижу. Перехожу все границы.       — Даю, — кивает в ответ пренебрежительно, дернув плечами, — отвали и будешь жить.       — Не могу.       — Почему? — Ни грамма эмоций, ни намека на чувства, одно безразличие.       — Я влюбился! — сообщаю на повышенных, отталкиваясь от его груди и подскакивая на ноги. Сам поверить не могу, что еще способен испытывать стыд. Устоять на месте нет сил, расхаживаю из стороны в сторону, лицо заливается краской, топит смущением, и внутри нервно дергается сердце.       — Сочувствую. Выздоравливай.       — Ты просто не пробовал, — это даже звучит глупо, но я не сдаюсь. Не верю я в законченных натуралов: главное - знать, как подойти к человеку, а уж удовольствие все получают одинаково.       — И не собираюсь…       Его слова больно бьют по самолюбию, по сердцу и по и так потрепанной душе. Горчит во рту от себя самого, а крылья, что выросли от влюбленности, осыпаются обожженными перьями. И все это усугубляет тот факт, что на первой ступеньке стоит проститутка! Да, самая обыкновенная, которую вызвал Май, потому что отец считает, будто его проживание здесь не должно мешать личной жизни.       Я его личная жизнь! Просто он пока об этом не знает…       Я бросил все пагубные привычки! Перестал быть эгоистичной сукой, коей меня вырастили. Фигура в форме — "да здравствует спорт!". Рожа смазливая — папины гены. Я даже благотворительностью занялся! Я книги читать стал. Что еще ему надо?!       — Мальчики, привет, — подмигнув Маю и проскользнув мимо, девушка чмокнула его в щеку, обтерлась грудью и упорхнула в дом, уже зная маршрут. Да чтоб тебя, бля, в институт приняли!       — Май… — последняя попытка, взяв его за руку.       — Отвали, — хрипит на выдохе сквозь зубы, отпихнув меня от двери, освобождает себе место и спокойно уходит.       Все. Это предел. Я этого не хотел, но мне не оставили выбора.       Заветная пара таблеток надежно спрятана, Май регулярно шмонает мою комнату, хотя отец и утверждает, что его об этом не просил. Знаю, что сейчас он пойдет в бар, нальет бокал виски, разбавив напополам с водой, выпьет залпом и отправится трахать девочку по вызову. По-собачьи. Поставив раком и утопив лицом в подушках, сам запрокинув голову, будет шумно дышать… Нет, я не подглядывал.       Опередив ненадолго, наливаю ему сам, кидаю две таблетки, с шипением растворившиеся за пару секунд, и ухожу к себе, засекая ровно пятнадцать минут.       За это время, пока знаю, что он с другой, целует ее, пускай и не в губы, становится тошно. Что-то пью, горькое, теплом оседающее в желудке. Голова кружится, минуты как вечность — тянутся бесконечно.       Вниз по лестнице, два поворота, дверь открываю с пинка. Сердце частит и неприятно отдается болью в висках. На просторной кровати клубком свернулись двое. Май, распластанный на простынях с задранной головой, вцепившийся в резные прутья спинки и крепко зажмурившийся, и обнаженная девчонка, отсасывающая ему как в последний раз.       Прохожу по комнате, задергиваю шторы, и только тогда на меня обращают внимание.       — Пошла вон, — вытащив из кармана несколько купюр, швыряю ей, она косится непонимающе, оборачивается на Мая, сейчас уже расслабленного, уставившегося на меня полупьяным взглядом стеклянных серых глаз. — Что-то не поняла? — уже мягче, схватив ее за руку и сдернув с кровати. — Нам же не нужны проблемы?       Бабочка собирается за пару секунд, уносится молча, забрав деньги и свои немногочисленные, несмотря на холод, шмотки.       — Какого черта? — теряется Май, хрипя перевозбужденным голосом. Отцепляет пальцы один за одним от перекладины, и пока я сам еще могу соображать, пока злость горьким осадком плещется в бокале терпения, выдергиваю из джинсов ремень, встав за изголовьем, стягиваю им его руки и привязываю к изголовью кровати.       Вроде бы миг, а я уже весь мокрый, во всех возможных смыслах.       — Только попробуй, — вяло дергает руками, тело не слушается, и сейчас ему почти больно от этой слабости. Начинает осознавать, что вина его перевозбужденного состояния и легкого наркотического кайфа — это я. А еще он не сможет сопротивляться ближайшие полчаса. И да, я последняя сволочь, что поступаю с ним так. Если бы я не был уверен, что ему будет хорошо, то не стал бы его ломать, а так, зная по собственному примеру, что если подойти к ситуации здраво, то результат удивит обоих... А мне это еще и жизненно необходимо. Не справляется психика, увязаю в депрессии, от постоянных мыслей не могу уснуть ночи напролет, еда теряет вкус, а мир — краски. Хочу понять, что даст нам эта близость. Даст понять нам обоим.       Молча стаскиваю с себя одежду, путаясь в рукавах и штанинах, трясущимися руками расправляясь с пуговицами, чувствую себя девственником. Бросаю все на пол, сажусь ему на бедра, проезжаясь задницей по крепкому влажному члену, и сползаю ниже. Май задерживает дыхание, посильнее стиснув зубы, нервно закатывает глаза, приоткрывает губы, тут же тянусь к ним, увлекая его в поцелуй. Целую сумбурно, страстно, резко, толкаясь языком ему в рот, посасывая его язык и кусая за губы. Он только мычит бессвязно, не способный сопротивляться, дергает руками, и если бы мог - уже бы вырвался, но голову его держу крепко, заставляя принимать мои ласки.       — Я на тебе смотрюсь лучше, — разрываю поцелуй, тянусь к своему паху, пережимаю член и, уткнувшись в плечо Мая, перевожу дыхание, глубоко вдохнув запах его тела.       Несмотря на кондиционер — жарко, душно, и этот зуд в паху, тяжесть, все острее ощущающаяся в мошонке, — невыносимо, приходится свести колени сильнее, но и это не помогает.       Я редко видел его голым, только когда вламывался в ванную, и то - с подбитым глазом много не увидишь. А сейчас жадно любовался каждым изгибом прокачанного, но все равно гибкого, стройного тела, каждым шрамом, каждой каплей пота, что выступает на смуглой коже. Мне стало так плохо от возбуждения, что я решил — будь что будет.       Касаниями ниже, по коже, задевая каждый миллиметр. Губами повторяя маршрут, от скул и влажного рта, слизывая струйку слюны, и уворачиваясь, когда он пытается заглянуть мне в глаза, опускаю взгляд. Кусая ключицы, кубики пресса, низ живота, так судорожно втянувшегося от моих ласк. Колени, бедра, пах, вылизывая его везде, даже когда он пытался вырваться, сжав ноги, или хотел закричать, но хватка на его шее не давала воли голосу - только стонать через хрип, чтобы я слышал, чтобы чувствовал.       Растяжка быстрая, торопливая. Не гордый, потерплю. На то, чтобы самому трахнуть его, даже не рассчитываю. Усевшись ему на бедра, отворачиваю лицо, слезы щиплют глаза, Май дергает руками, тут же замирает, когда опускаюсь ниже. Ощущаем оба, как растягиваются мышцы ануса, пропуская его плоть глубже. С каждым движением становится легче, у него от кайфа закатываются глаза, он все сильнее сжимает кулаки, хрипит, запрокинув голову, и против логики начинает подмахивать мне бедрами, сам задавая темп, забываясь в ощущениях.       Упав ему на грудь, тянусь к губам, отворачивается. Схватив за волосы, поворачиваю силой, касаюсь его поцелуем, тут же вырывается стон, когда, дернувшись сильнее, врезается в меня до упора. И чувствую, что ему не хватает власти, силы, что лежать скованным - для него пытка, что я бы сдох сейчас, сожми он меня в объятьях по своему желанию. И объятья мои жестче, его толчки резче, мне самому приходится вцепиться в перекладину над его руками. Согнувшись практически пополам, прижимаю колени, бедра дрожат, вдохнуть не могу, он выбивает из меня толчками возможность нормально дышать. Или это от него у меня так сносит крышу?       Укус на плече обжигает кожу, до боли, до хрипа, до рези в глазах и брызнувших слез. Кончаю с болью, сжав его со всей силой и прижав к матрасу, он не может даже дернуться. Сперма выплескивается толчками, обливая его грудь и мои пальцы, когда тянусь к головке, чтобы пережать, чтобы успокоить, чтобы хоть немножко облегчить оргазм, от которого дыхание к черту сбилось окончательно. И я задыхаюсь, сложившись пополам, и чуть ли не ору от внутреннего напряжения, что сейчас хлынуло наружу; Май кончает вслед за мной, так и оставаясь внутри.       Отстранившись, наблюдаю, как сильно зажмурены его глаза, закусаны до крови губы и пальцы дрожат, сведенные судорогой. Он сучит ногами по скомканной простыне, сжимает бедра и тихо стонет, пьяным, совершенно неадекватным взглядом уставившись на меня. Ненавидит?..       — Прости, — не знаю, сказал я это вслух или только хотел. Осторожно сползаю, выпуская из плена его член. Сперма вперемешку со смазкой стекает по бедрам, пока я распутываю ремень, роняя его руки ему на грудь, и, так и не одеваясь, ухожу к себе. Проходя мимо бара, цепляю стакан, выпиваю залпом, и только дойдя до спальни и перепугав всех собравшихся служащих своим видом, начинаю понимать: ноги подкашиваются не от жуткого стресса, в голове туман не от истерики, которую сам тяну к себе, в себя, глубже, чтобы накрыло наверняка. Сидя на краю дивана в своей комнате и вцепившись в его край, чтобы не убиться, потому что штормит, понимаю — Я ТОЛЬКО ЧТО САМ ВЫПИЛ НАРКОТИК!!!       Слышу шаги, как через толщу воды, рывок за волосы и хруст в шее, заставляя смотреть вверх.       — Вот ты сука, — выдыхаю с придыханием и начинаю улыбаться, потому что хоть я и не понял, кто кого поимел, но тащился этот сукин сын оттого, что с ним был я! Я!!!       — Ты что наделал, придурок?! — впервые на меня орет. Сейчас совершенно непривычный, домашний, в одних полурасстегнутых джинсах, с руками, сжатыми в кулаки, и страхом, плещущимся в глазах.       — Тебе понравилось… — на окончании фразы затыкаюсь от пощечины, пара слез брызгает из глаз, и мне становится так безразлично все, так одноконечно, поэтому не реагирую, тупо уставившись в одну точку. А может, привык к его такого рода проявлению силы.       Еще слышал крики, слышал, не чувствовал, пощечину или две — куда слабее предыдущей. Кричал отец, бегали служащие, а потом я благополучно вырубился и очнулся уже утром, вымытый, выспавшийся и мечтающий сдохнуть, желательно - поскорее. Один.       Мая, разумеется, не было. Отец сказал, тот уволился сразу, как все объяснил. Мне вопросов не задавали. Еще бы, я же любимый сынок, а то, что человек из-за меня работу потерял, — это неважно. Я же обожаемый сын, всегда прав, все ради меня, а меня впервые в жизни тошнит от себя самого, и в глаза отцу смотреть стыдно.       Уже позже я узнал, что батя ему работу хорошую предложил, только не у себя, у знакомого. Что все у него нормально. Что будет все хорошо. А хорошо почему-то не становилось, только хуже, только невыносимее, когда понял: надежда, что это очередной мой загон, всего лишь желание достичь недостижимого, самоутвердиться, и как только я этого добьюсь, меня отпустит, — бред. И мысли все в одну сторону. И жить почему-то не хочется.       Отец отправил меня на практику в Лондон. Практику я завалил, учебу бросил. Устроился работать в небольшой бар, благо язык знаю, снял комнату, встретил какого-то мудака, которому нравится со мной таскаться, хвастаться перед друзьями, какой я славный, но не более. А мне больше и не надо, только перебить вкус Мая, чтобы забыть окончательно, кем я был.       Тридцать первое декабря. Канун Нового года. Улицы города пестрят яркими вывесками, повсюду украшенные маленькие елочки, подмигивающие цветастыми гирляндами… Я пью.       Утянутый под руку высоким худощавым Марком, который и есть мой избранник, подпирая задом мостовую, прикладываюсь к горлышку чаще, чем хотелось бы. Марк шепнул, что очень соскучился. Информация прошла насквозь, нигде не задержавшись.       Задрав голову, разглядываю хмурое небо, холодные снежинки тают на щеках… От подзатыльника дергаюсь вперед, и если бы не Марк, то точно растянулся бы на земле. До сих пор звон в ушах от силы удара и темно в глазах. И обидно.       Марк начинает орать на смеси русского и английского, ребята всполошились, нахохлились, но с места не двигаются, пока только делают серьезный вид. Еще бы! Обернувшись, роняю челюсть. У Мая и так морда протокольная, а когда в гневе — даже отец обращается к нему по имени-отчеству. Кстати, второй тоже здесь, кутается в шубу и шепчет: «Андрюша, спокойно!» А Андрюша спокоен. Андрюша накушался и хочет спать. И хоть мандаринов мне в жопу напихайте - настроение праздника так и не появится. Еще и тошнить начало. Еще и этот из кошмаров явился, а я уже почти уговорил себя его забыть. Деградировал себе потихоньку, никому не мешал, какого черта им опять надо?!       — Андрюша, а кто это такие страшные? — удивляется батя, видя эту толпу розово-черных гопарей вокруг меня. Сам в шоке. Но ребятам по барабану, кто я, а мне - кто они, удивительные люди, не все из которых даже знают мое имя.       — Люди, — помогаю ему, изрядно покачиваясь. Папка почти незаметно зашел за плечо Мая, вцепившись пальцами ему в кожанку и вещая уже оттуда. Май даже не пошевелился, продолжая разглядывать меня, будто видел впервые. Ну да, покрасился в черный, отрастил челку, не побрился. Нигде не побрился. Стало даже неловко за свой внешний вид.       — Андрюша, они мне не нравятся, — жамкает плечо Мая, тот, словно согласившись с ним, кивает.       — Сочувствую, — отвечаю язвительно, отпрянув в сторону, собираюсь уйти, не потому что не рад видеть отца, а потому что тяжело видеть второго, но Май хватает меня за руку и с грацией танка тащит обратно. Вроде бы простое касание, даже грубое, болезненное, а у меня уже ноги подкашиваются и взгляд такой жалкий, по-детски обиженный, который Май успевает поймать прежде, чем начинаю сопротивляться.       — Эй, мужик… — рявкает Марк, тянется ко мне и… ой… рука у Мая тяжелая.       — Мальчики, убегайте, убегайте, — помогает им папка, даже руками машет, словно им это поможет, но обиженные товарищи просто так не сдаются, теряют еще двоих своих и уже тогда уносятся восвояси.       Сидим мы втроем в номере гостиницы. Папка на кровати расселся в розовом банном халате, с замотанными полотенцем волосами. Спрятав руки в карманы и с поникшей головой, мне кажется постаревшим лет на десять за этот небольшой промежуток времени.       Май стоит у окна, курит в приоткрытую форточку, на нас не смотрит.       Планомерно, по мере поступления информации начинаю трезветь.       — Я тебя неправильно воспитал, да? — спрашивает отец спокойным, хотя и уставшим голосом, без надменной игривости и показного блядства, что еще хуже, лучше бы он кривлялся.       — Почему? — корябаю ногтями черный лак, сейчас кажущийся нелепым, да в принципе и ненужным. Еще одна детская выходка, попытка привлечь внимание, не более того.       — Ты же его изнасиловал, — не без сарказма. Май давится дымом, я начинаю хихикать. Правда весело - где он и где я?       — Ему понравилось, — пожимаю плечами, сползаю по двери, которую подпирал, и только тогда отец расслабляется и постепенно возвращается к своему привычному амплуа.       — Тогда я не понимаю, почему вы не вместе. Май, Андрюша же реально симпатичный, — всплеснув руками, стягивает полотенце, рыже-красные волосы неряшливыми прядями залепляют глаза и лоб.       — Я не говорю о его внешности, — отзывается с неохотой, поворачиваясь к отцу. Тот, выпучив глаза, жестами просит пояснить. — Он дебил! — Лучше бы не просил.       — А как ему тогда дали права? Там же справка нужна…       — Не в прямом смысле. По поступкам.       — Ты, конечно, извини, но на некоторые недостатки можно и закрыть глаза…       — Па, я не дебил, — вступаю в свою защиту. — А может, и дебил, — стекаю окончательно на пол. — Несамостоятельный, да? — уже к Маю, тот наступив себе на горло, но бросает на меня темный нечитаемый взгляд. — Глупый мальчишка, сам себе на уме, безответственный, не умеющий ценить жизнь… не знаю что еще, но, наверное, и все остальное тоже.       — За такую мордаху можно было бы и понянчиться. — Батя плавно встает с постели, халат разлетается, все его неприкрытое, но помытое естество предстает пред нашими очами, Май обратно утыкается в окно, я глаза закрываю и считаю до десяти.       — Ты сам-то чего хочешь? — к всеобщей неожиданности спрашивает меня в тот момент, пока папка, преодолев расстояние, показавшееся мне слишком маленьким, тискает меня в объятьях, обещая, что всегда будет рядом, и вообще, он меня больше всех любит, и пошли бы все на фиг.       Усмехнувшись, отвечаю не сразу.       — Теперь не знаю. Себя найти. Смысл…       — Тебе девятнадцать, какой может быть смысл? — удивляется отец, косясь на Мая. — Может, тебе еще рано заводить отношения? Может, не он твоя судьба? Давай я тебя познакомлю с другом моего…       — Я вообще не уверен, что хочу каких-то отношений.       — А секс?       — Па, — усмехнувшись, обнимаю его за плечи и выбираюсь из кольца рук. — Я подышу пойду, ты на сквозняк не выходи, я недолго.       — Какого черта тебе надо? — спрашиваю в лоб, только пригревшись на подоконнике. — Сказал же, что недолго.       — Глядя на тебя, я продолжаю поражаться, как другие ведутся, — сбрасывает мои колени с подоконника, рывком разворачивая к себе. — На морду смазливую, взгляд олений, наглость эту твою бесстрашную, — смыкает пальцы у меня на горле и отталкивает назад, упирая лопатками и затылком в стекло. Мне одновременно и страшно, и мало его рук, взгляда этого переполненного, тепла, что тяну из него, потому что стоит так близко.       — Что-то не устраивает? — Постепенно сжимает пальцы туже, заглушая голос. — Найди себе серую мышку, и живите долго и счастливо… А-а-а-а… больно! — прохрипев, пинаю его по бедру, он, вызверившись, тащит меня к себе, прямо к губам, и, не говоря ни слова, впивается в них, с наглостью вторгаясь в мой рот языком.       — Пусти! — Несогласный так быстро сдаваться, отворачиваюсь, избегая прикосновений, ему это кажется игрой, он только усиливает напор, не дает мне вертеться и снова клеймит поцелуем, словно вовсе не чувствует, как ногтями разодрал ему руку и уже дважды укусил за губу.       — Знаешь, чего я боюсь? — Отстраняется так же легко, как сносит мне крышу за мгновение. Предательски дрожат колени и пальцы рук, сердце нервно заходится в груди и то останавливается, то начинает биться в два раза сильнее. Его откровения сейчас ранят больнее плети.       — Уголовного кодекса? — уперевшись руками ему в грудь, отстраняюсь хоть ненамного, вдохнув воздуха полной грудью.       — Я боюсь, что однажды ты станешь таким же, как твой отец, — он говорит это с серьезной рожей, и я даже проникся моментом, упустив появление отца, не побоявшегося отвесить ему неслабый такой подзатыльник. — Мне нравится другой типаж, — поясняет мне, пока папка дуется за его спиной. — Осилишь?       — Не уверен, — борзею, переглянувшись с родичем, Май от моей наглости сам попятился назад. — Возможно, мы не сойдемся характерами, — пожимаю плечами, переигрываю, видно же, что сейчас разорвет от счастья, а он напрягается, словно всерьез верит моим словам. — А еще, может, мои родители будут против тебя, ты же старше.       — Андрей, — говорит спокойно, у меня от его такого голоса мурашки бегут по спине, и, не вытерпев, передергиваю плечами. — Давай без провокаций? Я же дурак, убью ненароком.       — Это он всех твоих друзей разогнал и влюбленных в тебя мальчиков, — бубнит отец и, оттолкнув Мая, утаскивает меня с подоконника к себе. — Для себя мою ягодку приметил!       — Па… — закатываю глаза, Май складывает руки на груди, пережидая приступ отцовского откровения.       — Что? Я же ему не нравлюсь, будем против него дружить?..       Против него дружить у нас не получается. Я без ума от Мая, а отец вообще быстро отходит, поэтому отношения у нас мирные, если не считать, что папка пытается вернуть меня в отчий дом, а Май, наоборот, закрыть в четырех стенах. Нет, мне нравится проводить с ним время вместе, особенно в горизонтальных плоскостях, но его чрезмерная ревность порядком выматывает.       Он объяснил, почему не хотел со мной связываться, и дело вовсе не в различии классовых сословий, а в том, что я, по его словам, еще ребенок. Молодой пацан, который только познает мир и не успел нагуляться и определиться, а ему тратить время и эмоции на короткую интрижку не хотелось, слишком болезненно. Но я готов меняться к лучшему, готов, правда, если, конечно, он не убьет меня, когда вернется домой.       «Па, а как отмыть пятно от красного вина с белого ковра?..»       «А я ХЗ, загугли.»       «Плохой совет»       «Выкинь ковер»       «Очень плохой совет»       «Позвони Маю, он хозяйственный»       «ТЫ СМЕРТИ МОЕЙ ХОЧЕШЬ?!»       «Я Маю позвонил, он матом сначала, я даже трубку выронил, а потом попросил передать тебе привет и сказал, сейчас приедет. Сына — тебе привет!» «смайлик»       «Спасибо, па…»