ЛУНА – Бэмби
ЛУНА – Алиса
Кажется, она впервые появилась в мирке Саши во время знакомства группы психотерапевтической помощи. Она опустилась на соседний стул, улыбнулась, словно все здесь присутствующие – нормальные, не нуждающиеся в помощи молодые люди. Словно привыкла получать награды за такие улыбки, ведь в параллельной вселенной в нескольких метрах от них сидит съёмочная группа с камерами и сосредоточено смотрит за движениями героев на площадке. Такой, знаете, сериал про подростков, где в концовке обязательно кто-нибудь умрёт, и в титрах будет играть очень грустная песня. Тренер группы предложила выбрать для себя любое имя или псевдоним, никто не требовал официальности. Саша не чурался своего имени, но, когда пришло время что-либо ответить, он лишь бросил негромкое «Антон». Она быстро говорила, не убирая улыбки. Представилась Алисой и рассказывала про вымирающих слонов в Африке. Саша вставлял короткое «ага» в ответ и теребил внутренности карманов. Всё в Комнате казалось несуразным, как конструктор в детской, разбросанный на коврике и так и не ставший чем-то целым, потому что ребёнка здесь уже давно нет. Вот и Алиса была такой – принадлежащей этой Комнате и отказывающейся примыкать к мировосприятию Саши. Курс групповой психотерапии – это что-то вроде места, где человек признаётся в том, что он Вася, и его жизнь измеряется тем, сколько граммов белого порошка есть за пазухой, а группа, сидящая кружком, хлопает и говорит ему: «Привет, Вася». Вы периодически ложитесь на обшарпанные фиолетовые коврики для йоги, представляя в голове море, или рисуете всякую ерунду и потом объясняете, что вы там накалякали. И снова слушаете невнятные аплодисменты. Четыре месяца назад на ночном перекрёстке Ниссан Марч столкнулся с фурой, нагружённой яблоками, и не стало старшего брата Саши – Антона. Битое стекло и смятый как фольга металл резали и терзали всё внутри. Боль, смешанная с отчаянием и глухим одиночеством, резко придавливала затылком к леденящей реальности, какого-то чёрта ещё продолжающей существовать. Здесь все были молодые, умалчивающие о собственных ранах. Саша скучающе изучал их и думал, какая трагедия стояла за каждым из них. Фриковатый тип с идеально прямой чёлкой и с отутюженной рубашкой, представившийся Тёмой, когда нервничал потирал запястья с проглядывающими из-под рукавов тонкими красноватыми рубцами. Тоня с бледной кожей, тучным телосложением скованно улыбалась и избегала зрительных контактов, когда с ней разговаривали. Каждый из них тащил за собой собственный ящик Пандоры и каждый прятал его от других. − Тебя грызут твои же мысли. Саша замер с купюрой, поднесённой к приёмнику автомата, и посмотрел на девушку, отпивающую холодную колу из банки. Алиса сделала глоток и поморщилась от шипящих пузырьков газа. − Действительно, я же тут единственный такой, - вдавливая пальцы в кнопки цифр на панели автомата, ответил Саша. Сегодняшний день свалился прожигающе-холодным утром на базе и мячом, летящим куда угодно, но только не в створ ворот. Грызли ли Сашу мысли? Грызли, пинали, отправляли в нокаут, заставляя приземляться затылком на прорезиненный пол ринга. − Это точно, − девушка задумчиво усмехнулась, отрешённо вглядываясь в ровную поверхность корпуса автомата, − с виду у тебя всё лучше всех. Но людей выдаёт взгляд. − И что с моим? – без интереса спросил Саша. − Он грустный, очень, − пожав плечом, ответила Алиса. − Ага, рыбку в унитазе похоронил, − колкость вылетает раньше, чем он успевает сделать вдох. − Не бери ячейку «502», она не докручивается и не выдаёт товар, − говорит собеседница напоследок и отправляется в сторону Комнаты. Её слова мелкой илистой крошкой разлетаются по сознанию, отказываясь оседать. Слова отнюдь не про ячейку «502». С тягучими неделями ребята из Комнаты скидывали с себя натянутые маски. Да и сам Саша, свободно рассевшись на стуле, понимал, что не так уж ему здесь и плохо. Мир не замер, не провалился − он менялся. Причём не в самую поганую сторону. Когда Саша заходил в большое помещение с серыми допотопными стульями, расставленными полукругом, и сваленными в углу ковриками и матами, его взгляд пытался выцепить одну-единственную фигуру. Уверенность того, что взор несётся к ней просто так, потому что нервный центр переклинило или потому что это происходит по инерции, долго лежала неподъёмным булыжником. А он из раза в раз запинался и бил ноги об этот булыжник. После случая возле автомата Алиса всё так же сыпала улыбками и смехом, садилась рядом и взахлёб рассказывала про белых тигров в Китае или Индии. Может, она просто улыбалась как ненормальная. Или, наоборот, как самая нормальная среди них. Понятие «нормальность» всегда оставалось за порогом Комнаты. Все понимали, что они здесь как минимум на пятьдесят процентов безумны, а остальные пятьдесят – потёмки. Если бы Саше сказали, что главный источник тепла в Комнате − это батареи, то он бы подумал, что это ему втирают очередную нелепицу с «Первого канала». Алиса в отсутствии тренера включила магнитофон и крутанула колёсико регулировки звука до упора. Из динамиков полетела пружинистая мелодия, которая отскакивала от выцветших стен Комнаты и неслась к каждому из ребят. Алиса будто родилась для этой песни − чтобы дурачиться под неё здесь и сейчас, не отводя лучистого взгляда от улыбающегося Саши, который в потоке эмоций забыл, как двигаться. Иногда люди не в состоянии ответить, кто рисует улыбки на их лицах, − просто кто-то сидит наверху, рисует и смотрит. − Давай, − перекрикивая мелодию, она ущипнула Сашу за бок, − зажги, как на школьной дискотеке. Кто-то выключил рубильник. Освещение вместе с остатками реального времени смыло из Комнаты, только сквозь окна проникал свет вечерней Москвы. Она хватает его за ладонь и заставляет двигаться. Либо она владеет гипнозом, либо он просто дурачок. А может и то, и другое. − «Самолёт несётся, а я − крошка Бэмби», − Алиса подпевает слова незамысловато припева. Это проникало на уровне живота, распускаясь по всем мышцам, включая самую строптивую и изрубцованную. Наверное, он танцевал так, словно только что узнал, что такое руки и ноги и как ими пользоваться. Танцевал, глотая молекулы счастья. И кажется весь мир − карусель, которая мчится и прогоняет встречный ветер сквозь волосы и лёгкие. А он лишь хочет задержаться в этой карусели. Рядом с парой глаз, что сияли, как маяк для подбитого корабля. Её рука с купюрой дрожит на весу. Она глубоко дышит и смотрит на трясущуюся бумажку, пытаясь попасть в тонкое отверстие купюроприемника, мигающего зелёными огоньками. − Всё в порядке? Алиса в испуге сминает несчастную пятидесятирублёвую купюру и отшатывается от автомата. − Да, − неубедительно протягивает она, − не выспалась что-то. Ты не обжирайся тут, а то опоздаешь. − Я объемся и займу целых два стула, готовься. Лёгкий, невесомый смех разносится вслед за её шагами. Саша провожает её после терапии до станции метро. Хруст снега под ногами идёт фоном к непринуждённому разговору про фильмы, что недавно крутили в кинотеатрах. На ней длинное пальто и берет цвета черешни из компота в супермаркетах. Такие береты с пимпочками на макушке были лет пятнадцать назад в шкафу почти у каждой мамы. Алиса украдкой смотрит на него и, соприкасаясь с его взглядом, отводит глаза, пряча дрогнувшие уголки губ в вороте пальто. Она в последнее время непривычно задумчивая, как будто кто-то со стороны на несколько мгновений сгребает сачком её мысли и уводит в неизвестном направлении. − Меня не покидает ощущение, что чем больше я тебя узнаю, тем больше понимаю, сколько я ещё не знаю о тебе, − между делом говорит Саша, разбивая ногой сугроб на обочине тротуара. − Во мне нет ничего сверхзагадочного, − пожав плечами, произносит Алиса, − я просто обычная сумасшедшая. − Обычная или самая обычная? Это важно. − Хорошо, я раскрою секрет, если ты отстанешь. Я питаюсь энергией людей. У Саши вылетает смешок. − Подкарауливаешь в переулке, даёшь удар в солнышко и уплетаешь за обе щёки, пока не заметили? Смотрит странно и серьёзно, будто спрашивая, что он несёт. А действительно, что они несут? − Рассказываю один раз, − она останавливается, − вытяни руки перед собой и закрой глаза. − Меня съешь? Алиса в ответ хватает его за руку и поднимает её. − Глаза закрывай. Саша оставляет шутки про необычный ужин на потом и послушно опускает веки. − Чувствуешь пальцами вибрацию? – спрашивает Алиса. − Это вибрация Москвы и её жителей. Эта вибрация – единая жизнь мегаполиса, состоящая из миллионов маленьких кусочков, и она здесь и сейчас проникает в тебя. Ну, не круто ли? − Я представляю, что сейчас на своём диване валяется какой-нибудь Петрович, чешет зад и смотрит матч РФПЛ «Динамо»−«Ростов», а мы, как пылесосы, высасываем его энергию. − Мы не высасываем. Мы её чувствуем. На самом деле Саша не чувствует никакого Петровича. Его самая настоящая атомная энергетическая станция стоит рядом с покрасневшими от мороза щеками и с совершенно важным видом ловит вибрации энергии. Забавно, но он и настоящего имени её не знает. Как и она его, впрочем. И это почему-то не важно. Он увидел с ней то, на что не привык обращать внимания, то, что отказывался впускать в своё сердце. Как бы близко или далеко не находился человек, любовь к нему находишь внутри себя. Последние метры до станции они прошли с намеренно затянувшимися соприкосновениями локтей. Люди семенили по улице, не желая долго оставаться на холоде, а эти двое похоже припасли один карманный горячий источник на двоих. Будучи самой оживлённой и смеющейся в группе, она тащила за собой более неподъёмный и тяжкий ящик Пандоры, чем другие. Оболочка, за которой стояла вроде бы всё та же, но уже другая Алиса, истощалась с каждым взглядом Саши, неосторожно задерживающимся так долго, что начинали слабеть её колени. Она на прощание поднимает на Сашу глаза, в которых за сине-серым переливом с бешеной скоростью мелькают тени эмоций − их не уловить и не распознать. Пряча слова и саму себя Алиса, сжимает губы до побледнения. − Ты бы перчатки надевал, − выдаёт она, − декабрь уже. Девушка спешно прощается и убегает в сторону станции, теряясь в толпе. На очередном занятии её привычный стул напротив Саши пустовал. Тренер сказала что-то неубедительное про обычную простуду. Алиса не появилась и на следующих занятиях. Тёмное холодное пятно расползалось внутри, лишая спокойствия, изматывая до испарины на лбу. Тренировки и матчи с хлёсткими падениями на спину, ломящей болью в мышцах и громкими указаниями тренера утаптывали хаос в мыслях. Но ненадолго. Раз за разом всё сходилось к одному и тому же циклу. Саша стоит перед серой невзрачной пятиэтажкой, облокачиваясь на холодный капот машины. Дверь квартиры открывает женщина в фартуке, выпуская на лестничную клетку аромат сладкой выпечки. − Здраствуйте, я к Саше, − осторожно говорит Саша, пытаясь оценить всю эту ситуацию на вкус. Женщина на секунду теряется. Но потом расплывается в до боли знакомой улыбке и приглашает на кухню. − Сашенька, у нас гости, − кричит женщина вглубь квартиры. Появившись в дверном проёме, она замирает. Смотрит, словно он – лишь проекция, сигнал которой вот-вот пропадёт при неосторожном вдохе или резком движении. На заднем фоне безустанно хлопочет мама, наливая чай, пока они молча смотрят друг на друга. − Мам, − прерывает она монолог женщины, − мы вдвоём в зале попьём чай, хорошо? Они в тишине опускаются на диван и смотрят на струйки дыма, тянущегося от больших зелёных кружек с чаем. − Как ты узнал адрес? − Пришлось пойти на пару махинаций. Сашин ответ ничего не разъяснил, но она молча кивнула. − Меня кстати тоже Саша зовут, − говорит он. Она украдкой и с удивлением взглянула на Сашу. − Ты с самого начала не был похож на Антона. – А ты, знаешь, действительно похожа на Алису. − Любую странную девицу можно назвать Алисой, − усмехнувшись себе под нос, сказала она. − Тебя не было на последних занятиях. − Я больше не буду туда ходить, − неуверенно протягивает она, смотря прямо перед собой. − Думаю, мне это не нужно. У меня всё хорошо уже. Она посмотрела сквозь него, поджав губы. − Нет, − со спокойствием в голосе говорит Саша и отпивает горячий чай. − Что? – недоумённо переспрашивает она. − Человек, у которого всё хорошо, не будет врать. − Ты меня не знаешь, − отчеканила она и хлебнула большой глоток из кружки. − Когда в кошмарах я снова падаю в тот чёртов день, − его слова осязаемо разносились по залу, потому что он выносил их из глубин души, которые никогда не открывал кому-либо, − меня камнем тянет вниз. И вот я уже почти касаюсь дна, когда меня цепляет и вытаскивает наружу голос. Твой голос, представляешь? Руки с кружкой дрогнули, едва не расплескав на её колени чай. Саша аккуратно забрал из её рук кружку и поставил на журнальный столик. − Но ведь ты меня совсем не знаешь, − прикрыв глаза, она обращалась уже больше к себе. − Уверена? − Я бываю неулыбчивой, заносчивой, истеричной, просто невыносимой, − начала с порывом перечислять она. − Хорошо, − пожав плечами, сказал Саша. − Я… Я трусливая, очень. И я не готова выкладывать всю свою подноготную кому-либо. − Сойдёт. − Но это неправильно. − Просто ходи туда. Я не буду пытаться угадать, в какую игру ты играешь. Ты же ведь этого хочешь? На её губах вертится тысяча «почему». Почему он так хочет видеть её на этих занятиях? Почему её сердце шумит и работает, как гигантский насос на гидроэлектростанции, когда он рядом? Все ответы близко. Но боязнь взглянуть правде глаза превышает грани разумного. − Я приду, − тихо отвечает она. – Только… Я хочу остаться Алисой. И дело тут не в имени. − По рукам, − отвечает Саша, когда в зал заходит её мама со свежевыпеченным кексом. Она выполнила обещание и пришла на следующее занятие. Такая же, как и обычно. Но мысли из подсознания шептали обоим, что как обычно уже не будет. Никогда. − Ты вытянул меня в двенадцатом часу ночи, чтобы привезти в Комнату? – громким шёпотом спрашивает Алиса. − Не гунди. − Нас туда не пустят. − Пустят. − Ты псих. Они быстро движутся вдоль невысокого здания, приближаясь к его центральному входу. − Ну что ты творишь? – Алиса скулит, цепляясь за рукав его куртки, − сейчас сработает сигнализация и нам хана. Он крепко берёт её за ладонь и затягивает в холл помещения, почти лишённого освещения. − Иваныч, − он салютует охраннику. − О, Сашка, − раздаётся голос из-под густых усов, − держи, как и договаривались. Саша ловит одной рукой ключ, и тянет опешившую Алису в сторону лестницы. − Ты псих, − мотая головой, произносит она. − Где-то это уже было, не находишь? − Но как ты с ним договорился? − Точно также, как и достал твой адрес. Он болеет за ЦСКА. − И? − А я играю за ЦСКА. Успокоилась? Алиса бездумно кивает. − Зачем мы здесь? Саша вставляет ключ в дверь соседнего с Комнатой помещения. − Будем грабить бухгалтерию. − Чего? − Да ничего, Эйнштейн, проходи давай. Алиса заходит внутрь, вернее сказать, её заволакивает Саша, и из её лёгких мигом выпускается весь воздух. Вытянутое помещение заполнял мягким светом экран большого проектора, закреплённого на стене. Напротив него в виде низкого дивана были сложены в несколько рядов маты. − Кинотеатры для слабаков, да? − не веря в картинку перед своими глазами, спрашивает Алиса. − Этот фильм уже не крутят в кинотеатрах, − Саша скинул куртку на вешалку, пододвинул ближе к экрану стереосистему и начал открывать папки на ноутбуке, стоящем прямо на полу, − Ты, это, снимай пальто, здесь не так холодно. − Да, точно, − отмирает Алиса, − А какой фильм? − «Эдди «Орёл»». Хотя я, конечно, хотел порнофильмы включить, но в последний момент передумал. На слух воспринимается совсем незнакомо. − Про что он? «Эдди «Орёл»», то есть. − Про одного парня, которого постоянно обламывала жизнь. Когда мне плохо, я смотрю на этого парня и понимаю, что у него дела ещё хуже. Давай садись, здесь не будет рекламы, на которую можно опоздать. Саша вручил ей подушку, плед и банку газировки. Прорезиненная поверхность матов холодная. Алиса ёжится, плотнее укутываясь в плед. Вдумчиво смотрит в начальные титры, но через пару минут расслабляется, улавливая настроение фильма, и временами смеётся или опасливо спрашивает Сашу, навернётся или не навернётся Эдди с этого трамплина. Получая ответы вроде «Смотри и узнаешь» или «Данная услуга в нашем кинотеатре предоставляется за дополнительную плату», она ловким движением перетягивала его плед на себя. После очередного раза Саша, отвоевав свой плед, завернулся в него, лишая себя свободы движений и претензий кое-чьих рук на его плед. Алиса с весёлыми нотками в голосе назвала его Вупсенем. Они уже лежали на матах как попало. Алиса медленно соскальзывала с импровизированной спинки дивана, задерживаясь щекой на плече Саши, но через пару минут одёргивалась, натягивая плед до подбородка. − Ты сказал, что смотришь этот фильм, когда тебе плохо, − протягивает Алиса, − Тебе сейчас… плохо? − Нет. Мне сейчас так хорошо, что даже пугает, − Саша невесело усмехается. − Здесь, сейчас. И с тобой. Алиса немигающим взглядом уставилась на картинку фильма. На её профиле расплывается неровная мозаика света от экрана. Она судорожно сглатывает и поджимает дрогнувшие губы. Тени сдают её, пробегаясь полуволной по скулам и коже шеи. − Вся эта ситуация с Комнатой кажется такой абсурдной, − прикрыв глаза, говорит Саша, − будто она происходит со мной не в этой реальности. Но я уже не могу, даже боюсь представить, что может быть иначе. Я боюсь представить, что больше не увижу тебя. Саша распахивает глаза, наталкиваясь на взгляд потерянного в торговом центре ребёнка. За глухой кирпичной стеной она прячет тайны, отголоски которых порой свинцовой тяжестью мелькают на её лице. На стену бесполезно забираться, об неё бессмысленно биться. Саша решил просто-напросто терпеливо отойти в сторону, ожидая, когда Алиса сама решится провести его сквозь барьер. − Ты смотришь на меня. Я тебя поймал. − Поймал, − тихо повторяет она. Внутри пульсирует узел, бьётся о стенки грудной клетки. Там вот-вот сдетонирующая бомба. Там она. Там ворот её свитера, там её тёплый голос с лёгкой, едва уловимой хрипотцой, который вещает про тигров, бегемотов или ещё каких-нибудь божьих тварей. Расстояние медленно исчезает, расползаясь оболочкой, которая ограждает весь мир от них двоих. От стука сердца, раздающегося в груди, в животе, в пятках и везде, где только можно, звенит в ушах. Её дыхание невесомо касается губ, отзываясь волной по всему телу. Но внезапно порывистый выдох бьётся об его губы, обрывая тугой канат между ними. Алиса со звуком втягивает воздух и в помутнении отшатывается, тут же оказываясь на ногах. − Нет, этого не стоит делать. Прости, Саш, но я правда не могу, нет, не хочу, − тараторит она и бегает глазами по комнате, будто пытаясь найти своё хладнокровие. Она легко выкручивает его организм, как тряпку. − Ты сама себе веришь? – переводя дыхание, на высоких тонах спрашивает Саша. − Извини, мне пора, − она кидается к вешалке. Саша пытается встать, но, путаясь в одеяле, спотыкается и отпускает тихие ругательства. Он нагоняет уже схватившую пальто Алису, цепляя за локоть и разворачивая её к себе лицом. Крепко берёт за плечи, слегка её встряхивая. − Что ты, чёрт подери, делаешь? − Я ухожу, мне пора домой и, вообще, ты мне не нравишься, − избегая взгляда в глаза, говорит Алиса, словно ей дали бумажку с набором слов, но забыли сказать, с какой интонацией их прочитать. − Не знаю, какой пудинг у тебя в мозгах, но врёшь ты отвратительнее всех на свете. − Я не хочу никаких интрижек. − Интрижки? – громко переспрашивает Саша, отчего и так сама не своя Алиса невольно вздрагивает. − Да. Саша вглядывается в лицо с раскрасневшимися щеками. Её грудь тяжело вздымается, а из рук вываливается пальто. На заднем фоне уже идут титры фильма, концовку которого оба пропустили. − Знаешь эту ерунду про то, что у влюблённого человека повышенный пульс? – спокойно спросил Саша, всё ещё держа Алису за плечи. Алиса сдавленно взглянула на него, но ничего не ответила. − А помнишь, как Шерлок посчитал пульс Ирен Адлер и потом спалил её? Так вот, давай посчитаем мой пульс. Он берёт её обмякшие руки в свои, закатывает рукава. − У меня норма стоя восемьдесят два, лёжа около семидесяти одного. Давай на шее, там лучше прощупывается. Он говорил так словно всё это − привычное для него дело. На самом деле ему просто снесло мозги, и букет гормонов, пляшущих в крови, играл с ним, как с пластилиновым человечком. Он вложил её ладонь в свою и поднёс пальцы к ярёмной впадине, чуть надавив. Под подушечками пальцев проявлялись гулкие удары. − Я буду считать вслух, но ты про себя тоже лучше считай. Раз, два, три, четыре… Алиса не понимала, как она ещё не рассыпалась прямо на этом полу. Все её каркасы, за которые она цепляла своё достоинство вперемежку со страхами, комплексами и медицинскими показателями, отвалились и улетели в неизвестном направлении. И было так легко. − Одиннадцать, двенадцать, тринадцать… − он прикрыл глаза и слегка откинул голову назад, не прерывая счёт. Она смотрела на родинку на его шее, и думала о том, что заметила её как только увидела его в первый раз − отрешённого и развалившегося на стуле в Комнате. − Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь… Каждый счёт отбивал набатом. Все цифры вылетели из головы напрочь. Ни одна клеточка организма не подчинялась её разуму, потому что эта самая клеточка заворожённо ловила вибрации его пульса, разносящегося по всему телу. Решаться можно бесконечно долго. − Семьдесят три, семьдесят четыре, семьдесят пять, семьдесят шесть… Но в итоге упадёшь или взлетишь только один раз. Шаг навстречу. И она несмело касается его губ своими, прерывая счёт. Вкус сладости, оставшейся от газировки, и чего-то, что не продают ни в одном автомате и ни в одном супермаркете мира. Что-то, что есть только на его губах. − Ты сбился, − шёпотом произносит Алиса и целует его в уголок губ. − Я давно сбился, − сдавленно произносит Саша и тянется к ней. Её рука скользит по его шее, касаясь той самой родинки. Мелкие поцелуи на губах рябью разлетаются в солнечном сплетении. Затуманенное наваждение тает, стекая вниз на пол и обнажая чувства, что уже давно просят воздуха. Прерывистые осторожные поцелуи отходят в сторону, уступая место более смелым и тягучим. Откровенность, распространяющаяся лишь на двоих. Близость, от которой привычный мир выносит из рамок. Время на их орбите кончилось, обесценилось, но они всё ещё несутся по ней, разбивая свои табу и открывая палящие разум чувства. За их спинами одиноко работает проектор, показывая белый квадрат на экране. Алиса сцепляет руки за его шеей. Губы пощипывает. Они тихо смеются, соприкасаясь лбами. − Это я круто с пульсом придумал, да? − Очень. Но больше так ни с кем не делай. − Разве что только с тобой. Её взгляд сглаживает все углы, об которые когда-либо бился Саша. Теперь эти ранки и вавки далеко позади, а рядом Алиса, спрашивающая, чем всё-таки закончился фильм. Каждый момент – киноплёнка. Да, у этой плёнки нет замахов на Оскар или поездку на Каннский кинофестиваль. Она даже покажется некоторым приторной, ведь в ней отсутствует тонкая сладость или перчинка на кончике языка. Это просто моменты, где ты понимаешь, что отделил себя от всего света, познав, что такое счастье, какой у него голос и какие у него музыкальные вкусы. Это моменты, где Алиса выуживает песни Луны и включает их в салоне машины. Саша думает, что эта певица определённо что-то курит или так же питается энергией жителей Москвы, но всё же не может сопротивляться и не подёргивать рукой в такт размазанным мотивам. Где Алиса ловит на камеру то, как он делает кекс по рецепту её мамы и просыпает на себя муку. Где она отбирает его телефон и подписывается на инстаграм всё той же пресловутой Луны. Где она читает ему вслух перед сном «Гарри Поттера», когда он нелепо зарабатывает на тренировке лёгкое сотрясение мозга. Его счастье грело и светило. Но Саша поздно понял, что ослеп от него. Понял, когда Алиса исчезла. Просто так. Почти в миг. Миг, который резким и бездушным движением рубанул по ногам и свалил напрочь. Исчезла, переехав с квартиры и отправив телефон вне зоны доступа, а его сердце в выгребную яму, как какую-то мягкую игрушку с навечно застывшим выражением лица. Исчезла. Растворилась, испарилась, оставив после себя километровую историю сообщений, пару фотографий в бардачке и ту самую плёнку, высеченную на тугих мышцах сердца. Она не могла так поступить с ним. Не могла молча бросить, уйти, не соизволив объяснить причины. Знала ли она, что, сбежав хоть на край света, ей бы не удалось хоть на секунду исчезнуть из его души? Знала, прекрасно знала. И от этой мысли каждый раз раскалывает пополам. Пополам, потом снова пополам, потом ещё раз пополам. Такими темпами Саша скоро превратится в порошок. Порошок, который носится с мячом по газону футбольного поля, который, тяжело сдавив руль, косится в сторону бардачка с фотографиями, где она целует его в щёку, а он делает пафосное лицо, хотя его так и распирает улыбка. Парень в курьерской форме топчется возле его двери и давит на кнопку звонка. − Вы к кому? – спрашивает со стороны лестничной клетки уставший после тренировки Саша. − Мне нужен Александр Сергеевич Головин. − Это я. − Распишитесь, вам письмо. У Саши засосало под ложечкой от прогорклого предчувствия. Не видя листа, он поставил подпись и взял конверт. Отправитель не был указан. Руки нервно разрывают край конверта. Неровные скачущие строчки, выведенные знакомым почерком, подгибают ноги, вынуждая сесть на ступеньки. «Привет, родной, кем бы ты сейчас ни был – Антоном или Сашей.» Саша резко отстраняется, делая глубокий вдох. Руки против воли в одном порыве сминают несчастный лист, а потом замирают, чувствуя, как выведенные чёрной ручкой слова отдают покалыванием внутри. Он аккуратно разминает края, с подавляемой болью всматриваясь в строки. «Мы уехали к морю. Говорят, что морской климат помогает. Я хотела уехать, ничего не сказав, как эдакая конченая стерва, знаешь. И чтобы эта стерва обязательно стала тебе противна хотя бы от того, что посмела так поступить. Я даже думала угнать твою тачку ради большей натуральности, честно. Что ж, у меня не вышла роль стервы, поэтому сейчас перед тобой расстилается самая обычная слабовольная девчонка из категории «ни рыба, ни мясо». Не буду начинать свой рассказ тем, что столько-то лет назад мне поставили такой-то диагноз, как тяжко мне с ним живётся и сколько мне, собственно, ещё осталось. Оставим это для кинематографа: там это дело поярче обмусолят. Болезнь Паркинсона – это медленно прогрессирующее хроническое неврологическое заболевание, относящееся к дегенеративным заболеваниям экстрапирамидной моторной системы. Оно вызвано прогрессирующим разрушением и гибелью нейронов, вырабатывающих нейромедиатор дофамин. (с) Каждый раз ловлю себя на мысли, что до безобразия легко прятаться за определением из Википедии с этими массивными медицинскими терминами. Они отводят от сути в то время, как простые слова бьют наотмашь без всяких промедлений. Прости, что нагородила тебе ерунду про детскую психологическую травму, когда ты спросил, как я оказалась в Комнате. Хотя, конечно, ты и не поверил нихрена. Порой мне казалось, ты видел меня насквозь, как рентген. И мне это нравилось. Чувствовала себя больной не от того, что у меня верно развивается Паркинсон, а что так сильно влюбилась. Я бежала от проблем, осознавая, что тем самым не только всё больше в них прозябаю сама, но и затягиваю тебя. Прости меня. Пожалуйста. Прости. Я не боялась любить, я боялась быть любимой. Потому что через пару славных лет, когда мне уже будет всё до фонаря, мои близкие люди будут тащить этот груз на своих плечах. Глупо просить забыть или понять мой поступок. Я просто хочу, чтобы ты знал: когда я потеряю себя, то ты и те месяцы, что мы ходили в Комнату, будут для моих жалких крох оставшегося разума неприкосновенны. Я буду спокойна, зная, что твоё лицо никогда не исказится болью от того, что моё сознание начнёт ускользать из ссохшегося тела. С тобой я заработала этого чёртового дофамина столько, что его запасов хватило бы лет на сорок. Люблю тебя. Кем бы я сейчас ни была – Алисой или Сашей» Саша обвёл дрожащим пальцем её «Люблю тебя», понимая, что теперь это – единственный оставшийся материальный кусочек её любви. Последняя осязаемая капля воды в пустыне. Но проклятье в том, что сердце эту самую любовь не забудет никогда, живя этой каплей и умирая от неё.